Иностранка. Филиал. Демарш энтузиастов. Записные книжки - Сергей Донатович Довлатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказался я в больнице. Диагноз — цирроз печени. Правда, в начальной стадии. Хотя она же вроде бы и конечная.
После этого мои собутыльники на радио «Либерти» запели:
Цирроз-воевода дозором
Обходит владенья свои...
Сцена в больнице. Меня везут на процедуру. На груди у меня лежит том Достоевского. Мне только что принесла его Нина Аловерт.
Врач-американец спрашивает:
— Что это за книга?
— Достоевский.
— «Идиот»?
— Нет, «Подросток».
— Таков обычай? — интересуется врач.
— Да, — говорю, — таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди.
Американец спрашивает:
— Ноу Байбл? (Не Библия?)
— Нет, — говорю, — именно том Достоевского.
Американец посмотрел на меня с интересом.
Когда выяснилось, что опухоль моя — не злокачественная, Лена сказала:
— Рак пятится назад...
Вышел я из больницы. Вроде бы поправился. Но врачи запретили мне пить и курить. А также настоятельно рекомендовали ограничивать себя в пище. Я пожаловался на все это одному знакомому. В конце говорю:
— Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?!
Знакомый отвечает:
— Ну, это пока зрение хорошее...
Диссидентский романс:
«В оппозицию девушка провожала бойца...»
Волков начинал как скрипач. Даже возглавлял струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей:
— Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать?
Чиновники удивились:
— Почему же именно Ахматова? Есть и более уважаемые писатели — Мирошниченко, Саянов, Кетлинская...
Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича.
Ахматова выслушала и сказала:
— Я боялась только, что это когда-нибудь закончится...
Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией.
Англичане задавали ей разные вопросы — литература, живопись, музыка.
Ахматова сказала:
— Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль.
Англичане поразились:
— Неужели в СССР так уважают писателей?
Ахматова подумала и говорит:
— В общем, да...
Миша Юпп сказал издателю Поляку:
— У меня есть неизвестная фотография Ахматовой.
Поляк заволновался:
— Что за фотография?
— Я же сказал — фото Ахматовой.
— Какого года?
— Что — какого года?
— Какого года фотография?
— Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
— Задолго до этого она умерла.
— Ну и что? — спросил Юпп.
— Так что же запечатлено на этой фотографии?
— Там запечатлен я, — сказал Юпп, — там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове.
Миша Юпп говорил своему приятелю:
— Ко мне довольно часто являются за пожертвованиями. Но выход есть. В этих случаях я перехожу на ломаный английский.
Приятель заметил:
— Так уж не старайся.
Гриша Поляк был в гостях. Довольно много ел. Какая-то женщина стала говорить ему:
— Как вам не стыдно! Вы толстый! Вам надо прекратить есть жирное, мучное и сладкое. В особенности сладкое.
Гриша ответил:
— Я, в принципе, сладкого не ем. Только с чаем.
Блюмин рассказывал, как старая эмигрантка жаловалась мужу:
— Где моя былая грация? Где моя былая грация?
Муж отвечал:
— Сушится, Феничка, сушится.
К нам зачастили советские гости. Иногда — не очень близкие знакомые. В том числе и малосимпатичные. Все это стало мне надоедать. Мама бодро посоветовала:
— Объясни им — мать при смерти.
Лена возражала:
— В этом случае они тем более заедут — попрощаться.
Эмигрантка в Форест-Хиллсе:
— Лелик, если мама говорит «ноу», то это значит — «ноу»!
В Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:
— Каковы показатели смертности в Ленинграде?
Толстиков уверенно и коротко ответил:
— В Ленинграде нет смертности!
Беседовал я с одним эмигрантом. Он говорил среди прочего:
— Если б вы знали, как я люблю телячий студень! И шашлыки на ребрышках! И кремовые пирожные! И харчо!
— Почему же, — спрашиваю, — вы такой худой?
— Так ведь я кушаю. Но и меня кушают!
Самый короткий рассказ:
«Стройная шатенка в кофточке от «Гучи» заявила полной блондинке в кофточке от «Лорда и Тейлора»:
— Надька, сука ты позорная!»
Зашла к нашей матери приятельница. Стала жаловаться на Америку. Американцы, мол, холодные, черствые, невнимательные, глупые...
Мать ей говорит:
— Но у тебя же все хорошо. Ты сыта, одета, более или менее здорова. Ты даже английский язык умудрилась выучить.
А гостья отвечает:
— Еще бы! С волками жить...
Произошло это в грузинском ресторане. Скончался у молоденькой официантки дед. Хозяин отпустил ее на похороны. Час официантки нет, два, три. Хозяин ресторана нервничает — куда, мол, она подевалась?! Некому, понимаешь, работать...
Наконец официантка вернулась. Хозяин ей сердито говорит:
— Где ты пропадала, слушай?
Та ему в ответ:
— Да ты же знаешь, Гоги, я была на похоронах. Это же целый ритуал, и все требует времени.
Хозяин еще больше рассердился:
— Что я, похороны не знаю?! Зашел, поздравил и ушел!
Моя жена научилась водить автомобиль. Приобрела минимум технических знаний. Усвоила некоторое количество терминов. И особенно ей полюбился термин «wheel alignment» (выравнивание колес, центровка). Она с удовольствием произносила:
— Надо бы сделать вил элаймент... Вил элаймент — это главное...
Как-то раз мы вспоминали одного человека. Я сказал:
— У него бельмо на глазу.
Моя жена возразила:
— Это не бельмо. Это что-то другое. Короче, ему надо сделать вил элаймент.
Бахчанян сообщил мне новость:
— Лимонов перерезал себе вены электрической бритвой!
Сложное в литературе доступнее простого.
Романс диетолога:
И всюду сласти роковые,
И от жиров защиты нет...
Романс охранника:
В бананово-лимонном Сыктывкаре...
Серманы были в Пушкинском театре. Показывали «Бег» с Черкасовым. Руфь Александровна страшно переживала. Особенно ее потряс Черкасов в роли генерала Хлудова. Она говорила мужу:
— Что с ним будет? Что с ним будет?
Илья Захарович ответил:
— А что с ним будет? Дадут очередную сталинскую премию.
Сорок девятый год. Серман ожидает приговора. Беседует в камере с проворовавшимся евреем. Спрашивает его:
— Зачем вы столько крали? Есть ли смысл?
Еврей отвечает:
