Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

топот и далекий гомон голосов в поднимающемся ветре, гул, как бывает в кронах деревьев, или свист крыльев большой стаи птиц. Я ощущал эти звуки в воздухе и по содроганию почвы – топот сотрясал лужайку и воздух. Одновременно доносился резкий аромат, напоминавший запах прелых листьев, цветов после дождя, равнин, широких степей и – да, вполне определенно – животных, коней. Но когда я решительно отверг их существование, эти проявления исчезли, ровно таким же образом, как и ощущение необычных размеров. Правда, испытав их, я ослабел, стал более подвержен нападению. Более того, я совершенно определенно установил, что эманации шли от него. Во время сна. Казалось, он высвобождал их, когда спал. Заснувшее тело выпускало их наружу. Но стоило инстинкту прийти мне на помощь, остерегая, хотя и в виде неведомо как возникшей интуиции, как я понял: стоит мне заснуть в его присутствии, как перемены перекинутся на меня и я присоединюсь к нему.

– Чтобы вырваться наружу! Познать свободу более широкого сознания! – воскликнул Теренс.

– То, что у человека моих взглядов вообще возникли такие мысли, показывало, как далеко зашел процесс, хотя я его не осознавал, – продолжал доктор, вновь не обратив никакого внимания на то, что его перебили. – Однако тогда я еще этого не понимал. Я очнулся от потрясения, когда, пожелав выйти из наплывавшего состояния, не смог.

– Поэтому вы сбежали, – без обиняков сказал ирландец, не особенно стараясь скрыть презрение.

– Мы выписали его. Но прежде произошло еще нечто, о чем я собирался рассказать, если вы, конечно, еще склонны слушать.

– Я не устал, если вы это имели в виду. Могу слушать хоть всю ночь.

Он снова поднялся с места размяться, и Шталь тут же вскочил. Они встали рядом у парапета. Немец стоял без шляпы, ветер от движения парохода отдувал его бороду назад. Теплый ветерок нес ароматы берега и моря. Ласково тронув их лица, он пролетел над крестьянами, спящими на нижней палубе. Мачты и такелаж мерно вздымались на фоне звездного неба.

– Прежде я был лишь наполовину захвачен, – продолжал доктор, стоя почти вплотную к ирландцу, – и нашел затруднительным высвободиться из-под его влияния. Прочие приметы также подтверждали, что во мне шла подспудно значительная перемена. Они поступали отовсюду; вначале почти незаметные, они постепенно заползли во все щелки, заполнили провалы и трещинки, укрепили сочленения и создали вокруг меня иллюзию, в плен которой я попал. О них нелегко рассказывать. Лишь для вас, после пережитого сходного опыта в горах, могут они быть понятны. Вы также преодолели сходное искушение и выдержали ту же бурю. – Он схватил О’Мэлли за руку и, подержав немного, отпустил. – Вы избегли безумия, подобно мне, и поймете мои слова, если я скажу, что ощущение потери личностного самосознания было столь опасно, столь соблазнительно сильно. Ощущение расширения было столь восхитительно, что ему было сложно противостоять. Мною овладело то ощущение экзальтации, языческой радости, известное людям в ранней юности, но вместе с юностью преходящее. В присутствии души того человека, столь мощной в своей простоте, я словно прикасался к источникам самой жизни. И пил из них. Они же наводнили мой разум грезами, которые неотступно вселяли в меня мысли о восторге, лежащем вне пределов тела. Я переносился в Природу. И чувствовал, что какая-то часть меня, только что пробудившаяся, тянулась к нему под дождем и в блеске солнца, далеко в сладостное и усыпанное звездами небо, словно дерево, переросшее густой подлесок, что мешал нижней части его ощущать свет и свободу.

– Да, здорово задело вас, доктор, – пробормотал О’Мэлли. – Боги прошли совсем рядом.

– Как же сильно ненавидел я тьму, державшую мое тело в заключении, и жаждал распылиться в Природе, разлететься с ветром и росой и сиять вместе со звездами, вместе с солнцем! Выход, о котором я упомянул чуть выше, начал казаться верным и необходимым. Хотя я и стремился скрыть эту одержимость даже от самого себя, пытался сопротивляться.

– Вы еще упоминали, что возникли иные признаки, – сказал ирландец, когда его собеседник остановился перевести дух. Поведанное доктором было ему известно по собственному опыту. Его уже утомили экивоки, с помощью которых доктор пытался подвести его к признанию всего пережитого безумием.

Поверхностное знание всегда опасно, теперь вполне ясно было, отчего нерешительность человека рассудочного склада привела его к ошибочному шагу. – Значит, и другие испытывали сходное воздействие?

– Вы сможете завтра прочитать об этом в подробном отчете, который я составил тогда же. Он слишком длинен, чтобы полностью передать сейчас. Но кое-что смогу рассказать. Было несколько попыток побега из клиники, возникшее у многих желание вырваться; пациенты стремились подойти как можно ближе к комнате, где он содержался; у них отмечалась тоска по открытому пространству и садам; несколько человек надолго впали в транс; пациенты также слышали рев проносящегося ветра и топот копыт; у некоторых возникли вспышки буйства, у иных – молчаливый экстаз. Можно усмотреть параллель с массовыми устремлениями, охватывающими порой религиозные общины в монастырях. Только тут не было ни проповедника, ни красноречивого лидера, способного увлечь за собой и вызвать истерическое состояние, – никого, кроме этого безмолвного средоточия энергии, мягкого и располагающего к себе, словно дитя, что неспособен был связать и двух слов и распространявший мощное свое влияние бессознательно, преимущественно во сне.

За небольшим исключением, всё происходило ночью, а достигало максимальной силы, как мне позже сообщали, когда я засыпал в его комнате возле его спящего тела. Происходила масса всего любопытного, в чем вы сможете убедиться, когда прочитаете отчет. Скажем, рассказы моих ассистентов или те, что передавали испуганные медсестра и санитар, а также привратник, который даже заикался, когда говорил о странных визитерах, звонивших в дверь еще до рассвета и пытавшихся протиснуться внутрь, говоря, что они – посланники, что их вызывали, что они должны пройти, – крупные, странные фигуры в развевающихся одеждах, которых привратник называл с некоторым юмором «циркачами или созданиями из волшебных сказок», исчезавшие столь же неожиданно, как и появлялись. Даже если допустить тут некоторую долю выдумки и преувеличения, россказни эти были слишком странными, доложу я вам, а в совокупности с усилением галлюцинаций у большинства пациентов, участившимися случаями попыток самоубийства, с которыми персонал уже не справлялся, сделали выбор для меня совершенно ясным: я должен был руководствоваться своим врачебным долгом.

– А каково было самое сильное воздействие на вас самих? – спокойно переспросил ирландец.

Шталь устало вздохнул и отвечал с усилившейся печалью в голосе:

– Я уже вкратце рассказывал, могу лишь повторить, хотя повторение не усилит воздействия. Бесполезность большинства целей, что ставят люди перед собой сегодня, – то, что вы