Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы). - Эллен Вуд

— Сам старик Дебенхэм признал акт покупки? — спросил он, и когда я повторил свои слова, он посмеивался минут пять.

Он был так доволен, что не удержался, как я и рассчитывал, и показал мне великую картину — к счастью, она не так уж велика, — а также футляр, где она хранится. Это железный футляр для карт, в котором он привез планы своих земель в Брисбене. Кому придет в голову искать там полотно старого мастера, похвастался он. Однако для верности он установил замок фирмы «Чаббс»[85]. Пока Крэггс любовался картиной, я занялся ключом. У меня в ладони был кусочек воска, так что сегодня будет готов мой дубликат ключа.

Раффлс взглянул на часы и вскочил, заявив, что уделил мне на минуту больше положенного.

— Кстати, — вспомнил он, — сегодня вечером вы ужинаете с ним в «Метрополе»!

— Я?

— Да, вы. Нечего так пугаться. Мы оба приглашены: я сказал, что должен был ужинать с вами. Приглашение я принял за нас двоих, но меня там не будет.

Он многозначительно и лукаво посмотрел на меня.

Я стал умолять его объяснить, что он задумал.

— Вы будете ужинать в гостиной в его номере, соседняя комната — спальня. Вам нужно как можно дольше развлекать его, Банни, и не давать разговору угаснуть!

Тут меня осенило.

— Вы собираетесь завладеть картиной, пока мы будем ужинать?

— Вот именно.

— Что, если он вас услышит?

— Исключено.

— И все же?

Меня пробила дрожь при мысли об этом.

— Если услышит, будет стычка, вот и все. Револьвер, пожалуй, брать не стоит, — ведь мы в «Метрополе», — но я непременно надену защитный жилет.

— Но это просто ужасно! — вскричал я. — Беседовать как ни в чем не бывало с абсолютно незнакомым мне человеком и знать, что вы тем временем пытаетесь украсть его картину!

— Две тысячи на брата, — негромко произнес Раффлс.

— Честное слово, мне кажется, я не справлюсь.

— Справитесь, Банни. Вы себя недооцениваете.

Он надел пальто и шляпу.

— Во сколько мне надо там быть? — простонал я.

— Без четверти восемь. От меня придет телеграмма с извинениями: мол, очень жаль, но прийти не смогу. Крэггс жутко болтлив, так что вам не составит труда поддерживать разговор. Главное — отвлеките его от картины. Если он предложит показать ее вам, скажите, что спешите. Он так тщательно закрыл замок на футляре сегодня днем; совсем незачем открывать его еще раз в Северном полушарии.

— Где мне потом искать вас?

— Я буду в Эшере. Надеюсь успеть на поезд в 9.55.

— Но ведь мы еще увидимся до ужина? — забеспокоился я, увидев, что Раффлс собрался уходить. — Я не готов! Я все испорчу!

— Вы справитесь, Банни, — повторил он. — А вот я действительно все испорчу, если не потороплюсь. Мне еще надо в десять мест успеть. Дома вы меня не застанете. Почему бы вам не приехать в Эшер последним поездом? Давайте, заодно расскажете, как все прошло! Я предупрежу старика Дебенхэма, чтобы он ждал нас обоих и приготовил комнаты. Черт возьми, это меньшее, что он может сделать для нас, если получит свою картину.

— Если! — простонал я.

Раффлс кивнул мне и ушел, оставив меня в жалком состоянии: ноги дрожали от волнения, а сердце колотилось от страха, как у актера перед выходом на сцену.

В конце концов, от меня требовалось лишь сыграть свою роль. Если Раффлс не подведет, — а он никогда не подводил, — если осторожный, бесшумный Раффлс не окажется неловким и неумелым, мне надо будет только «улыбаться, улыбаться — и быть мерзавцем». Я полдня входил в образ: учился улыбаться, репетировал реплики в воображаемом разговоре, придумывал истории. Я даже пролистал книгу о Квинсленде в клубе. Наконец настал вечер, и в 7.45 я кланялся пожилому лысому мужчине с маленькой головой и покатым лбом.

— Так вы друг мистера Раффлса? — спросил он, довольно бесцеремонно рассматривая меня своими маленькими светлыми глазками. — Виделись с ним? Он должен был прийти раньше, кое-что мне показать, но так и не пришел.

Не пришла и телеграмма. Начало для меня не самое удачное. Я с готовностью сказал, что не видел Раффлса с часу дня, — это была чистая правда. В этот момент в дверь постучали: наконец-то подоспела телеграмма. Прочитав ее, австралиец протянул листок мне.

— Вынужден уехать из города! — проворчал он. — Неожиданная болезнь близкого родственника! Какие еще родственники?

Я не сразу нашелся и чуть все не испортил; но потом ответил, что не знаком с его семьей, и снова почувствовал прилив уверенности оттого, что сказал правду.

— А я думал, вы закадычные приятели, — произнес он, и мне почудилось, что в его взгляде мелькнуло недоверие.

— Только в городе, — объяснил я. — Я никогда не был у него в имении.

— Ну что ж, ничего не попишешь. Не понимаю, почему нельзя было сначала поужинать, а потом ехать. Покажите мне родственника, будь он хоть сто раз при смерти, к которому я помчусь, не поев. По-моему, тут дела амурные. Ладно, будем есть без него, а он пусть покупает кота в мешке. Будьте любезны, позвоните вон в тот колокольчик. Полагаю, вы знаете, зачем он ко мне приходил? Жаль, что мы с ним больше не увидимся. Славный малый этот Раффлс, сразу мне приглянулся. Циник. Люблю циников. Сам такой. Черт бы побрал его матушку или тетушку, надеюсь, она скоро откинет копыта.

Я привожу подряд эти разрозненные реплики, хотя в тот момент они явно перемежались с моими. Так мы разговаривали, пока не подали ужин, и я составил мнение о моем собеседнике, которое подтверждалось с каждым его последующим высказыванием. Слушая его, я избавился от чувства вины перед человеком, чьим гостеприимством я предательски воспользовался. Это был тот самый тип Глупого Циника, цель жизни которого — язвительные замечания в адрес всех и вся, а также пошлые насмешки и высокомерное презрение. Ему, человеку без воспитания и образования, просто повезло (по его собственному признанию), когда выросли цены на землю. Сколько же в нем было коварства и злобы! Он чуть не подавился, смеясь над своими менее удачливыми конкурентами. Я и сейчас не раскаиваюсь в том, что помог надуть достопочтенного Дж.-М. Крэггса, члена Законодательного совета.

Но я никогда не забуду, как внутренне терзался в тот вечер, одним ухом слушая собеседника, а другим ловя малейший шорох за стеной. Один раз я услышал Раффлса: хотя комнаты разделяли не старомодные распашные двери, а одинарная, к тому же закрытая и задрапированная портьерами, я бы мог поклясться, что один раз до меня донесся какой-то шум. Я пролил вино и громко рассмеялся в ответ на очередную сальную шутку австралийца. Больше я ничего не слышал, как ни напрягал уши. И вот, когда официант наконец удалился, Крэггс, к моему ужасу, вскочил и, не говоря ни слова, побежал в спальню. Я сидел не двигаясь, будто окаменел.

— Мне показалось, дверь стукнула, — вернувшись, сказал он. — Должно быть, почудилось… воображение, знаете ли… прямо испугался. Раффлс говорил вам, какие бесценные сокровища я храню?

Картина. Он все-таки вспомнил о ней. До сих пор мне удавалось отвлекать его расспросами о Квинсленде и о том, как он нажил состояние. Я попытался вернуться к прежней теме, но безуспешно. Тогда я сказал, что Раффлс вскользь упомянул о его приобретении, и тут Крэггса понесло. Как это часто бывает, после плотного обеда он разоткровенничался и оседлал любимого конька. Я взглянул на часы: было всего без четверти десять.

Правила приличия не позволяли мне уйти так рано. И вот я сидел (мы все еще пили портвейн) и слушал рассказ о том, что вдохновило моего собеседника приобрести этого, как он выражался, «настоящего, подлинного, чистопробного, беспримесного, стопроцентного Старого Мастера»; таким способом он хотел «обскакать» коллегу-парламентария, питавшего страсть к живописи. Не стану даже пересказывать его монолог, это было бы слишком утомительно. Главное, все кончилось приглашением, которого я так боялся весь вечер.

— Вы должны взглянуть на нее. В соседней комнате. Пойдемте.

— Разве она не упакована? — торопливо спросил я.

— Под замком, только и всего.

— Прошу вас, не стоит беспокоиться, — настаивал я.

— Какое, к черту, беспокойство? Идемте же.

Тут я понял, что, упорствуя, могу навлечь на себя подозрения, когда обнаружится пропажа. Поэтому я покорно проследовал за ним в спальню и сначала осмотрел железный футляр, стоявший в углу: Крэггс был безмерно горд этим незамысловатым на вид приспособлением и, казалось, мог часами распространяться о достоинствах замка «Чаббс». Наконец, после бесконечных вступлений, он вставил ключ, раздался щелчок, и я замер.

— Господи Исусе! — вскричал я. Картина была на месте, среди карт!

— Впечатляет, а? — произнес Крэгсс, достав и развернув полотно, чтобы мне было лучше видно. — Вот это вещь! И не подумаешь, что ей двести тридцать лет. А ведь так и есть! Ну и лицо будет у старика Джонсона, когда он ее увидит! Пусть больше не хвалится своими картинами. Да она одна стоит всех картин в колонии Квинсленд, вместе взятых. Ей цена — пятьдесят тысяч фунтов, не меньше, мальчик мой, а я купил за пять!