Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

Но не таков был Борис Николаевич! Не таков!..

Четыре женщины… Женщины. Он называл их только так. Остальную часть слабой половины человечества Борис Николаевич делил на знакомых — если сексуальных связей не было, или на подруг — если таковая (т. е. связь, естественно) существовала. Но эти четыре… Это было нечто другое.

Что?

Любовь? Страсть? Судьба? Неизбежность? А может быть рок?

Видимо, не стоит искать точных определений там, где они не могут быть изначально. Ну, разве можно, например, объяснить словами эти понятия? Конечно же, нет! Слова, подобно воде, лишь скользнут по поверхности, не проникая в суть явления. И только, скажем, музыка хоть как-то способна передать все те нюансы ощущений, все те тысячи — миллионы, миллиарды, «тьмы и тьмы»! — оттенков и любви, и страсти, и, конечно же, рока…

Четыре женщины… Женщины. Женщины!

Они возникали на его, Бориса Николаевича, горизонте — господи, ну какой же горизонт: майор, пыльная строевая часть, электричка по выходным, московские переулки стакан водки из-под стола в пошлой, надоевшей даже алкашам-завсегдатаям, забегаловке, и вновь переулки, переулки, переулки… — возникали с завидной периодичностью, словно похожие друг на друга куклы, и не было в этом мистики, не было ведьемачества, ни было ничего такого, от чего можно было бы откреститься, отплюнуться через левое, естественно, плечо.

Они были разные. Они были одинаковые.

Бывает и такое. Редко, но бывает…

Всех четверых звали Иннами. Все четверо встретились Борису Николаевичу в одно и то же время года — весной. У всех женщин были дети. И все эти дети были девочками восьми лет. Каково?

Четыре женщины! Четыре Инны! Четыре одинаковые истории!..

Мистика, скажете вы. Или бред воспаленного воображения. Ни то и ни другое. Это жизнь Бориса Николаевича. И если были у Всевышнего на него, на Бориса Николаевича, другие виды, то, конечно же, все случилось бы по-другому. Но замысел Божий — это замысел Божий! Что мы знаем о нем?..

И достался Борису Николаевичу такой фарт. Вернее — отсутствие оного. Хотите подробностей? Пожалуйста.

Начиная со знаменитого шестьдесят первого — гагаринского, космического, оттепельного и прочее, что там еще было? — сразу после развода с Полиной, со своей первой законной, в течение трех десятков лет встретил Борис Николаевич четырех, как уже было сказано, женщин (были, конечно же, и другие — подруги и знакомые, но они не в счет, не об этом сейчас речь), четырех… как бы это получше выразиться?.. нет, нет, даже не стоит мучиться, отметим, что это были Инны, и все… С завидной, между прочим, периодичностью — одна Инна в семь-восемь лет. Даже новую единицу можно было бы придумать: «Инна в семилетку». Только вот что она будет означать? Невезение? Отсутствие фарта?..

Но ведь все не так плохо!

Ведь любил же Борис Николаевич своих женщин. Без сомнения! И они платили ему тем же. Значит, все хорошо, все уравновешенно? Нет, не все…

Судите сами. Допустим, Инна-первая, Инна Ивановна, учительница, между прочим, пения. Встретились, познакомились, расспросили друг о друге. Ему — двадцать шесть, ей — столько же. Живи, не хочу! А то, что дочка есть у Инночки, так это ведь даже хорошо, если призадуматься. И они жили — Борис и Инна — жили неплохо, дружно, в лад. И был Борис Николаевич хозяином в доме, и был отцом (ну и что, что приемным?) девочке, и всем было хорошо… Как в сказке. Да вот только конец у этой идиллии оказался не совсем сказочный. Прошло лет семь, и попросили Бориса Николаевича освободить жилплощадь, намекая на то, что вдруг нелюб стал Борис Николаевич Инне Ивановне да и падчерице заодно. Почему?! За что?! С какой такой стати?!..

Но не получил Борис Николаевич ответа. Был скандал, бессмысленный разговор, крики, слезы — словом, все как полагается, — чемодан, последний взгляд по ставшей чужой в одно мгновение квартире, тяжелый вздох по поводу лоджии, которую стеклил и обивал вагонкой вот этими самыми руками… Да что уж теперь! Поздно, проехали. Пока!

И ушел Борис Николаевич…

Ушел, чтобы на следующую весну вновь встретить женщину по имени Инна, у которой — только не нужно смеяться, мы предупреждали, — дочь восьми лет и своя квартира, естественно…

Ему бы задуматься, Борису-то Николаевичу, остановиться бы, но нет, не верим мы в судьбу даже сейчас, а уж тогда-то и подавно не верили! И вновь все повторилось: Инна, дочка, семь прожитых в мире и согласии лет и все — гуляй, Вася!.. Но почему?!! За что?!! С какой такой стати?!!..

Нет ответа.

Дальше — уже традиционный скандал, крики, слезы, последний взгляд, тяжелый вздох по поводу садового участка (все-таки есть разница, чувствуете?)…

И вновь весна, и вновь Инна. Очередная.

Третий цикл замкнутого Бог весть кем круга Борис Николаевич принял стоически, по-мужски разумно и мудро. Ну, что тут поделаешь, судьба, сучка!..

Четыре женщины… И каждый раз одно и то же!

От последней Инны он, Борис Николаевич, уже ждал удара — хотя, если задуматься, какой это удар! — ждал с нетерпением, с каким-то мазохистским наслаждением. Вот еще год остался, восемь месяцев, четыре, два, один, неделя… Ну же?! Ну?!..

Вот оно. Наконец-то!

НЕ НУЖЕН БОЛЬШЕ БОРИС НИКОЛАЕВИЧ.

И этой Инне не нужен. И ее дочери, естественно, тоже. Все. Отработал свое, майор, иди гуляй себе дальше. Понятно…

А что понятно? Что???

Надоел? Нет. Дочери не нравлюсь? Да нет, и здесь, кажется, все в порядке. Болен? Здоров!.. Так в чем же дело? В чем?.. За что? ЗА ЧТО?!..

И билась в раскаленных мозгах Бориса Николаевича простая мысль, что такова судьба всего мужского населения планеты, что со всеми так происходит, со всеми, черт бы их всех побрал! И даже вывел он для себя формулу жизни — вот ведь в чем смысл, а вы бьетесь, дураки-философы! — очень простую формулу, состоящую всего из трех глаголов:

«Взяли — выжали — выбросили».

Ведь это, оказывается, так просто:

«ВЗЯЛИ — выжали — выбросили».

Или так:

«взяли — ВЫЖАЛИ — выбросили». Или:

«взяли — выжали — ВЫБРОСИЛИ»…

Какая универсальность! Какая законченность мысли! Какая простая и непредвзятая формулировка! Да он, Борис Николаевич, самый настоящий Спиноза! Архимед, е… его мать!..

Да здравствуют боги, придумавшие это, и пусть будут прокляты они же!

Нет, Борис Николаевич не сошел с ума, не испытал шока, не тронулся, не сбрендил и крыша у него не поехала — видимо, дала о себе знать армейская закалка. Просто несколько изменился физически — располнел, выпрямился, развернул плечи, слегка поседел, обрел мешки под глазами и какой-то странный стал голос. И всего этого сам Борис Николаевич не замечал до тех пор, пока вдруг не зашел к нему как-то сосед Ахмедзенко, хитрющий человек непонятной национальности, и не обмер, прошептав с порога:

— Николаич, ты что?..

— Не понял, — переспросил его Борис Николаевич, шагнул в сторону соседа, слегка нагнулся.

— А-а… — застряло какое-то непонятно слово в горле Ахмедзенко.

— Что с тобой?

— Счас, — только и выдавил из себя сосед и тихо испарился. Но спустя мгновение вдруг вновь соткался из пространства лестничной площадки и протянул Борису Николаевичу костюм:

— Примерь!

— Зачем? — удивился Борис Николаевич.

— Да примерь ты, ради Бога! — заорал в нетерпенье Ахмедзенко. — Ну!..

И он с силой толкнул Бориса Николаевича к зеркалу, на ходу стаскивая с него спортивную куртку, в которой обычно ходил Борис Николаевич по своей квартире, натягивая, привстав на цыпочки, широкий в плечах пиджак, и одновременно нашарив в карманах пеструю змею шелкового галстука…

— Гляди!

Борис Николаевич слегка отодвинулся — напористый Ахмедзенко едва не прижал его к зеркалу — прищурился, разглядывая свое непривычное в костюме и галстуке изображение. Что-то знакомое проглядывало в этом облике, но что именно — Борис Николаевич все никак не мог понять, пока сосед торжествующе не воскликнул:

— Один в один!

— Что?..