Пионеры, или У истоков Сосквеганны - Джеймс Купер

Узнав гостей, он поспешил к своей койке и, несмотря на присутствие своей молодой госпожи, уселся с видом трезвого человека, упираясь спиной в стену.

— Если вы будете портить мои замки, мистер Помпа, — сказал тюремщик, — то я заклепаю ваши ноги, как вы выражаетесь, и пришвартую их к кровати.

— Это с какой стати, хозяин? — проворчал Бенджамен. — Я уже был сегодня пришвартован за ноги и больше не хочу. Почему это я не могу делать того, что вы делаете? Не запирайте дверь снаружи, и я не буду запирать ее внутри.

— Я должен запереть тюрьму на ночь в девять часов, — сказал смотритель девушкам, — а теперь без восьми минут девять.

С этими словами он поставил свечу на стол и удалился.

— Кожаный Чулок, — сказала Елизавета, когда ключ в замке снова повернулся. — Мой добрый друг, Кожаный Чулок! Я пришла выразить вам свою благодарность. Если бы вы подчинились обыску, то штраф за оленя был бы уплачен и все устроилось бы к лучшему…

— Подчиняться обыску! — перебил Натти, поднимая голову, но не выходя из угла, где он сидел. — Неужели вы думаете, девушка, что я впустил бы в хижину такую тварь? Нет, нет, даже для вас я не открыл бы свою дверь. Но пусть их теперь производят обыск в золе и головешках. Ручаюсь, что ничего другого там не найдут.

Старик снова опустил лицо на руки и, по-видимому, погрузился в печальные мысли.

— Хижину можно выстроить заново и лучше прежней, — возразила мисс Темпль. — Я возьму это на себя, когда ваше заключение кончится.

— Можете ли вы воскресить мертвого, дитя? — сказал Натти печальным тоном. — Может ли человек, попав на то место, где он похоронил отца, мать и детей, собрать их прах и сделать из него тех самых людей, какими они были? Вы не знаете, что значит прожить более сорока лет под одной кровлей и видеть вокруг себя одни и те же вещи. Вы еще молоды, дитя! Была у меня насчет вас одна надежда, которая, думалось мне, может сбыться. Но теперь все кончено, дела так повернулись, что ему об этом и думать нечего.

Мисс Темпль, по-видимому, поняла значение слов старика лучше, чем остальные слушатели, так как, в то время как Луиза глядела на него, сочувствуя его горю, она отвернула лицо, чтобы скрыть свое смущение. Но это длилось всего мгновение.

— А я говорю вам, мой старый защитник, — продолжала она, — что можно выстроить новую и лучшую хижину. Ваше заключение скоро кончится, и прежде, чем оно кончится, я приготовлю для вас дом, в котором вы можете провести остаток вашей жизни в покое и довольстве.

— В покое и довольстве! Дом! — медленно повторил Натти. — У вас добрые намерения, и я жалею, что не могу ими воспользоваться. Я сидел в колодках на посмеяние людям…

— Черт бы побрал ваши колодки! — воскликнул Бенджамен, размахивая бутылкой, из которой он только что сделал несколько торопливых глотков, презрительно жестикулируя другой рукой. — Нашел о чем говорить! Вот нога, которая провела в них целый час! Что ж, стала она хуже от этого? Скажите мне, хуже она стала, а?

— Вы, кажется, забываете о нашем присутствии, мистер Помпа? — сказала Елизавета.

— Забыть вас, мисс Елизавета! — возразил дворецкий. — Ну, нет, будь я проклят!

— Довольно, — сказала Елизавета.

— Есть, есть, мисс! — отвечал дворецкий. — Но вы не приказали мне не пить.

— Не будем говорить о других, — продолжала мисс Темпль, снова обращаясь к охотнику. — Речь идет о вашей участи, Натти! Я позабочусь о том, чтобы вы могли провести остаток вашей жизни в покое и довольстве.

— В покое и довольстве! — снова повторил Кожаный Чулок. — Какой может быть покой для старика, которому придется брести мили по открытым полям, прежде чем он найдет тень, чтобы укрыться от солнца? Какое довольство может быть для охотника, когда, проходив целый день, он не встретит оленя и, может быть, не увидит дичи крупнее выдры или случайной лисицы? Ах, трудненько мне будет добыть бобровых шкур для уплаты этого штрафа. Придется идти за ними на пенсильванскую линию, миль за сто отсюда, потому что здесь уж не найдешь этих зверей. Ваши расчистки и улучшения выгнали их из этой страны. Вместо бобровых плотин вы задерживаете течение рек вашими мельничными плотинами. Бенни, если вы будете так часто прикладываться к бутылке, то не сдвинетесь с места, когда придет время.

— Послушайте, мистер Бумпо, — сказал дворецкий, — не бойтесь за Бена. Когда позовут на вахту, поставьте меня на ноги, дайте мне направление, и я пойду под всеми парусами не хуже любого из вас.

— Время уже пришло, — сказал охотник, прислушиваясь, — я слышу, как волы трутся рогами о стену тюрьмы.

— Ну, что ж! Отдавай команду, приятель, и отчаливай!

— Вы не выдадите нас, девушка? — сказал Кожаный Чулок, простодушно глядя на Елизавету. — Вы не выдадите старика, который стосковался по вольному воздуху? Я не замышляю ничего худого. Закон требует от меня сотню долларов, и я буду охотиться целый год, но заплачу их до последнего цента, а этот добрый человек поможет мне.

— Что вы затеяли? — с изумлением воскликнула Елизавета. — Вы должны провести здесь месяц! Вот деньги на уплату вашего штрафа. Возьмите их, уплатите утром и потерпите, пока кончится ваше заключение. Я буду часто посещать вас с моей подругой. Мы позаботимся о ваших удобствах.

— В самом деле, детки? — сказал взволнованный Натти, подходя к Елизавете и протягивая ей руку. — Вы так добры к старику за то только, что он застрелил зверя, хотя это ему ничего не стоило! Стало быть, кровь тут ни при чем, так как я вижу, что вы не забываете услуги. Но вашим маленьким пальчикам не справиться с оленьей кожей, и вы не привыкли шить оленьими жилами. А все-таки он услышит и узнает об этом. Да, узнает, как и я, что есть еще люди, помнящие добро.

— Не говорите ему ничего, — сказала Елизавета серьезно, — если вы любите меня, если вы уважаете мои чувства, не говорите ему ничего. Речь идет только о вас, и я позабочусь только о вас. Мне жаль, Кожаный Чулок, что закон удерживает вас здесь так долго, но в конце концов ведь это только один месяц…

— Месяц! — воскликнул Натти, открывая рот со своим характерным смехом. — Ни единого дня, ни единого часа, девушка! Судья Темпль может приговаривать меня к тюрьме, но если хочет удержать меня в ней, то пусть выстроит тюрьму получше. Я попался однажды в плен к французам, и они посадили нас, меня и остальных пленных, всего шестьдесят два человека, в блокгауз, но не большого труда стоило перепилить сосновые бревна тем, кто привык иметь дело с лесом.

Охотник замолчал и, оглянувшись вокруг, снова засмеялся и, осторожно отодвинув дворецкого, приподнял одеяло и показал выпиленный кусок бревна в стене.