Вопросы цены и стоимости - Виктория Абзалова

Ад на одного, в котором не было «слез и зубовного скрежета», - просто не оставалось места. Только пробирающий холодом мрак и тишина…

Тишина была живая. Она была еще хуже, чем кошмар! Она тянула цепкие жадные щупальца отовсюду, безжалостно вгрызаясь в самое больное… Она была как голодная раззявленная пасть в ожидании добычи, а юноша только и мог, что бессильно плакать перед лицом неизбежного. И случилось так, что тишина наконец окликнула его по имени…

Равиль глубоко втянул в себя воздух, но две привычные уже сестрицы-мучительницы вдруг свились в единый клубок непрерывно шевелящихся змей, вылепляя как придирчивый гений-скульптор единый образ, величаво и уверенно выходящий навстречу сжавшемуся в комочек голому мальчишке. Тьма резанула по живому, возвращая ему вдруг разом все краски мира: горько-соленый вкус у губ, запах сырости и пыли, огонь боли, превративший живое тело в подобие остывающего пепелища чьего-то покинутого дома… Во сне, юноша судорожно сжал покрывало, зная до малейшей детали, что последует дальше.

Будто освященная его слезами, неясная фигура совсем выступила из безмолвия, но лица по-прежнему разглядеть было невозможно. Каждый шаг его отдавался в бесстыдно распятом сердце юноши колоколом набата… А Он приближался до тех пор, пока не остановился и это стало мучительнее всего!

Если Ему не хватило просьб истекающего слезами сердца - то, чем он был сейчас, Равиль полз, протягивая плачущие живой кровью руки, но когда ухватился наконец за край тяжелой, шитой слепящим золотом полы и взмолился:

- Пожалуйста, не оставляй… Пожалуйста, кем угодно для тебя буду, - не оставляй!!! Только с тобой… Знаю, не достоин… Пожалуйста, у твоих ног… руки твои целовать…

Пинок!

…Больной юноша взметнулся на белоснежных подушках с беззвучным криком. Захрипел страшно, увидев над собой лицо и узнав наконец одолевавшего его демона безысходной тьмы.

Хедва, Фейран и Айсен влетели в двери спустя доли минуты, оттолкнув не противившегося Ожье, и в три пары слаженных рук держали высохшее корчившееся тело, вливая в недужного юношу лечебные настои, проговаривая на три голоса слова утешения. В конце концов, Равиль утих, а Хедва осталась сидеть подле него и гладить померкнувшие пряди…

Фейран был вынужден признать свою врачебную ошибку: как одно простое лекарство способно по-разному подействовать на двух разных людей в зависимости от каких-нибудь условий, так и в отличие от их с Айсеном истории, появление Грие вовсе не стало путем к выздоровлению Равиля. После злосчастного приступа в присутствии белого как мел Ожье, юноше резко стало хуже. Он провалился в свои кошмары, вернувшись туда, откуда начался его путь в бездну инферно - в бреду его снова тянули десятки чьих-то грязных рук, распяливая беззащитное тело на забаву похоти, и едва один из безликой массы клиентов выходил из него, как его место занимал другой. Лица были только у двоих: вместо хозяев борделя, Таш и Грие сидели за накрытым столом, и если довольный Ксавьер с ехидной улыбочкой пересчитывал деньги, то Ожье просто смотрел, а потом отворачивался и уходил… Равиль больше не звал и не молил. И не кричал - от такой муки уже не кричат.

Настоящий Ожье все это время тоже был здесь. Заканчивая обыденные заботы, отправив наконец жену в новый дом и потихоньку переводя туда же в Марсель часть дел, подготовив очередной «взнос» в молчание Барнаби Ракушечника и его людей, он возвращался в неприметный домик в предместьях, где другие люди упорно боролись за жизнь переломанного жерновами судьбы юноши. Он действительно просто садился, - там, где даже приходя в себя, Равиль не мог его видеть, - и смотрел, молча принимая свое персональное наказание. Видеть его и знать, что не имеешь права даже немного облегчить его страдания…

Если уж невольно сорвавшееся с губ имя могло причинить столько вреда!

Застыв изваянием из теней, он смотрел, как Хедва ловко кормит больного или обтирает его обессиленное исхудавшее тело, как дежуривший Айсен смачивает губы юноши водой, меняет компресс, сосредоточенный лекарь снимает бинты с изуродованных рук, на которых навсегда вырезана печать человеческого бездушия… Это еще пару дней назад казалось, что нет ничего бессмысленнее и страшнее, чем мир без лисенка и знание, что именно ты стал причиной его смерти, и тем более не мог представить, узнав о спасении юноши, что однажды робко заглянет мысль - лучше бы умер! Тихо отмучился бы, избавившись наконец от боли, которую были не в состоянии вместить ни тело, ни разум!

Можно представить себе что-то более кощунственное, чем пожелать смерти любимому?

На некоторые вопросы - лучше не знать ответа!

Ожье тоже часто вспоминал те дни, когда его «Магдалена» уносила на юг умиравшего мальчика и не отходившего от него ни на минуту врача… Он завидовал им тогда, еще не ведая до дна ту пропасть, которую смогли пережить оба, и тем паче завидуя теперь! Особенно то и дело натыкаясь на неприметные отблески чужого счастья: вот усталый Айсен заснул у камина, привалившись головой к плечу любимого… Многомудрый лекарь сейчас сам безапелляционно отправится в царство Морфея, и бессознательно устраивается поудобнее, уткнувшись своим вечно брезгливым носом в волосы его возлюбленного. Айсен выкладывает в хлебницу ароматные булочки Риты Шапочки, а потом они вдвоем тихо говорят на арабском, что князь Тэнер наверняка уже вне себя, и решил, что они сбежали из Фесса от его строгого ока… Почему-то оба только смеются.

ПОЧЕМУ?!!

Почему они смеются, когда медленно умирает твоя душа и почему они имеют наглость быть счастливыми?! В чем секрет, которого ты так и не сумел найти и потому - сейчас бесполезным ненужным наблюдателем торчишь в углу, когда другие унимают очередной припадок…

Но кажется, - Равиль вздохнул чуть легче! Проклятый Кер говорит, что жар спал! И понимаешь, что счастье - это тихонько, чтобы не потревожить, не дай бог! - коснуться губами иссохших пальцев на плотном узорчатом одеяле.

Можно бесконечно долго описывать каждую бессонную ночь, проведенную Хедвой у постели племянника, что даже Айсену не всегда удавалось убедить ее отдохнуть, пока он сам присмотрит за больным юношей, можно скрупулезно перечислить все средства, которые применял лекарь, в глубине души все более склоняющийся к тому, что ожидать следует самого неутешительного развития событий. Можно удовлетворенно подсчитывать каждое из молчаливых «моя вина» от абсолютно бесполезного сейчас Ожье ле Грие, позлорадствовав над запоздавшими душевными терзаниями… Можно. Но не так уж нужно, а в последнем вовсе нет никакой необходимости!

Достаточно сказать, что наверное, все же существует пресловутая, затасканная всем кому не лень, а кому лень - тем более, вещь, как сила любви, потому что на определенном этапе стало отчетливо заметно, что именно в присутствии еврейки Равилю становится легче. Под обычную колыбельную, которую от века поют матери ее народа своим детям, юноша затихал, забываясь пусть болезненным, но все-таки сном, а не бредовым кошмаром. Именно ей удавалось уловить и удержать слабую искорку сознания, чтобы надеясь, что он все же поверит, снова повторить мальчику, что он нужен, что его любят, за него боятся и плачут о нем… Ну или хотя бы просто накормить жидкой постной болтанкой, которую только и мог сейчас принять его организм.

И именно ей достались его первые осмысленные слова: Равиль едва мог удержать веки открытыми, но увидев подле себя женщину, чье согревающее присутствие ощутил даже в забытьи, прошелестел едва различимо:

- Пожалуйста, не отдавайте меня им больше… не пускайте ИХ, - и всхлипнул, - мне больно…

- Никому не отдам! - истово подтвердила Хедва, успокаивающе поглаживая провалившиеся виски и лоб юноши. - Ты мой мальчик, я теперь всегда буду с тобой и никому не дам пальцем тронуть!!

Черный яростный гнев, рядом с которым всяческие порывы, приписываемые еретикам и ведьмам Святым Трибуналом - бледнели и не выдерживали сравнения, помог женщине сохранить выдержку. Она ласково успокоила юношу, убеждаясь, что он вновь заснул и заснул спокойно, и только после того позволила прорваться наружу когтями рвавшей живую плоть боли. Аккуратно прикрыв за собою дверь, Хедва просто сползла по стене на пол, беззвучно, бессловно содрогаясь одновременно от слез и ярости:

- Мальчик мой… Бедный мой мальчик…

В таком положении ее и нашел Айсен спустя почти час. Разбуженному Фейрану пришлось уже женщину отпаивать своими настойками, обрабатывать искусанные до крови губы, разбитые о доски руки, расцарапанные собственными ногтями.

Впрочем, рано или поздно, срыва следовало ожидать - такое, что творилось с Равилем, не проходит легко ни для кого…

- Что-то произошло? - раздался от входа деревянно неживой голос: вовремя для одной, потому что никуда не девшаяся боль наконец нашла себе достойную мишень, и совсем не вовремя для другого.