Купель дьявола - Виктория Платова

Телефона Херри я так и не нашла, зато вспомнила о его записной книжке, которую сунула в карман, когда бежала с острова. Наверняка в нем есть координаты самого Херри. Я искала книжку полчаса и наконец нашла ее в грязном белье, в джинсах, не стиранных со времени приезда из Голландии. Тут же в ванной, сидя на куче тряпок, я раскрыла ее.

Никаких следов адреса Херри-боя и его острова не было. Только несколько аккуратных столбцов цифр (очевидно, номера, телефонов) и какие-то инициалы рядом с номерами. Очевидно, Херри-бой начал эту книжку совсем недавно, некоторые страницы были даже не разрезаны.

Я рассеянно пробежала глазами цифры и захлопнула книжку. А потом открыла ее снова. Один из номеров показался мне знакомым.

Более чем знакомым.

Остатки хмеля моментально выветрились из моей головы. Я бросилась в комнату и схватила со стола листок, на котором Лавруха-младший таким оригинальным образом увековечил имя Херри-боя. Это был тот самый листок, который всучил мне Марич. Вчера, когда я набирала его номер, я просто оставила листок у телефона.

Пробежав глазами цифры, я сличила их с цифрами в записной книжке Херри.

Они совпали, все до единой.

С той лишь разницей, что в записной книжке перед номером Марича стояло еще несколько цифр. Код. Код России и код Питера.

Это было так невероятно, так не правильно и так подло, что я без сил опустилась на ковер. Я могла ожидать чего угодно, только не этого. Херри-бой знаком с Маричем! Но он ни разу не упоминал о капитане, а сам Марич прошлой ночью слушал мои россказни о Херри с большим интересом. И тоже ни словом не обмолвился о знакомстве.

Так вот от кого Херри-бой узнал об Эссене, ведь именно в Эссен юркнул Иосиф Семенович Гольтман!

Марич.

Засланный казачок, пятая колонна, лидер партизанского движения. Скромный оперативный работник, расследующий дела о похищении картин. Почему он промолчал? Потому что ему было что скрывать. Черт возьми, у “Всадников” попеременно оказывались то Марич, то Херри-бой, они не выпускали картину из поля зрения ни на секунду! Они сменяли друг друга, они просто пасли ее. И один обеспечивал другому стопроцентное алиби!.. Еще летом Марич знал о существовании картины — ему сообщил об этом Херри-бой…

Как будто пелена упала с моих глаз.

Пелена упала, и наши случайные встречи с Маричем приобрели смысл, не допускающий никаких иных трактовок и толкований. Первый раз он накрыл меня в “Пирате” и заявил, что я воровка. Что я украла картину. О том, что доска у меня, знал Херри, он приехал в Россию только для того, чтобы посмотреть на нее… Гольтман молчал, зато Херри-бой разговорился не на шутку. Они владели разной информацией, но всегда удачно ее складывали.

Я видела Херри в кабинете Титова. Он был последним, кто оставался там и вышел живым. Он мог приложить руку к смерти Титова, а когда Жека заподозрила что-то неладное, появился Марич и…

Я зажмурилась…

Ничего себе, распределение обязанностей! Недаром Марич вертится вокруг дела об убийстве Жеки, а я еще слила ему информацию, которой располагала сама…

"Абсолютный эффект, и никаких следов” — именно так мог быть убит Титов. Именно так он и был убит. Теперь я уже не сомневалась в этом. А Жека кое-что заметила, она ведь была в ту ночь на даче… Херри-бой уехал в Голландию, и на пост заступил Кирилл Алексеевич Марич… Херри-бою нужна левая створка триптиха, и он не остановится ни перед чем. Он ведь не знал, что Агнесса вернет картину мне, он специально ездил к ней, чтобы договориться о покупке. Любая здравомысляща” правозащитница продала бы картину, возле которой умер ее единственный сын. Но Агнесса не была здравомыслящей, и тогда — они? Он? — решили обработать меня. Так с кем я пила вчера водку?..

— Звонят, тетя Катя, — Катька-младшая затрясла меня за плечо.

Я тупо уставилась на телефон.

— В дверь, — подсказала Катька. Очень вовремя, иначе моя голова просто взорвется. Я поплелась открывать. Лучше бы я этого не делала. На пороге стояли две солидные дамы с пудовыми грудями и — почему-то — участковый.

— Здравствуйте. Вы Соловьева Екатерина Мстиславовна?

Я даже не сообразила, о чем они говорят. Я, как зачарованная, смотрела на участкового.

— Вы слышите меня? — грудь одной из дам угрожающе качнулась.

— Простите?

— Вы Екатерина Мстиславовна Соловьева?

— Да, — наконец-то я догадалась прикрыть рукой рот.

От меня вовсю несло перегаром, а к свитеру пристали нитки и коверная пыль. Веселенькое зрелище, ничего не скажешь.

— Вас невозможно застать дома, — меня уже изначально ненавидели за первый размер лифчика. — Мы из комиссии по охране материнства и детства.

— Проходите, — запоздало пригласила я, но дамы в приглашении не нуждались. Отодвинув меня бюстами, они вплыли в квартиру. Следом за ними прошел участковый.

— Меня зовут Алевтина Николаевна, — представилась деятельница из комиссии. — Где мы можем с вами поговорить?

В комнатах бардак, в ванной свалено грязное белье трехнедельной давности…

— На кухне. Там будет удобнее. Алевтина Николаевна смерила меня уничтожающим взглядом.

— Пройдемте.

Алевтина взгромоздилась на табуретку, а я принялась судорожно убирать со стола остатки хлопьев.

— Извините… Я не ждала гостей.

— Вижу. Но это дела не меняет. Я по поводу детей, — грудастая чиновница раскрыла папку. — Соко-ленко Екатерины и Соколенке Лаврентия пяти с половиной лет. Дети находятся с вами?

— Да, — тихим голосом сказала я и устроилась на табуретке напротив.

— К нам пришел ответ из Германии. Сердце у меня упало.

— К сожалению, они не могут взять детей на воспитание. Решением комиссии Соколенко Екатерина и Соколенко Лаврентий направляются в детский дом. К завтрашнему дню они должны быть на месте. Адрес мы вам укажем.

— Какой детский дом? Вы с ума сошли, что ли?

— Советую вам не хамить, девушка.

Я вцепилась в край стола. Катька-младшая и Лавруха-младший, пижамки со смешными котятами, маленькие ботинки в прихожей; буква Е, написанная наоборот, привычка сбрасывать одеяло во сне…

— Я не отдам их в детский дом.

— Вы родственница?

— Я близкая подруга их матери.

— Это не является родственными отношениями. Вы не имеете права оставить детей у себя.

— Что значит, не имею права? — я принялась лихорадочно соображать. Одна лишь мысль о том, что двойняшки окажутся в каком-то стылом детском доме, приводила меня в ярость. — Я… Я могу подать на опекунство… Кажется, это так называется?

Проклятая чинуша посмотрела на меня скептически.

— Кто вы по профессии?

— У меня картинная галерея. Здесь, на Васильев-ском.

— Так. Свободная художница, значит, — в устах Алевтины это прозвучало как “дама полусвета”. — Стало быть, доход непостоянный. Вы замужем?

— Нет… Но.. — я заткнулась, я не стала продолжать. Сейчас она потребует паспорт.

— Понятно, значит, не замужем. Незамужняя, без постоянного фиксированного дохода. У вас мало шансов, девушка. Мы не можем доверить воспитание детей случайному человеку, — Алевтина Николаевна красноречиво помахала рукой у себя перед носом, явно намекая на мой перегар.

— Я не случайный человек. А что касается доходов… Если нужно, я предоставлю документы. И справку из налоговой. Я довольно состоятельный человек. И смогу прокормить не только двух детей, но и всю вашу, мать ее, инспекцию. Вместе с членами ее семей, а также их попугаями, кошками и собаками. И прочими экзотическими животными. Я ясно выразилась?

Алевтина Николаевна открыла рот и тотчас же закрыла его. А из комнаты донесся отчаянный рев Катьки. Едва не сбив бюст Алевтины, я выскочила из кухни. Катька ревела, сидя на полу, между шкафом и телевизором. Над ней стояла вторая гранд-дама, а участковый жался у двери.

— Отойдите, — сквозь зубы процедила я и взяла Катьку на руки.

Катька уткнулась макушкой мне в лицо (Все! Больше никакой водки!) и затихла.

— Ну, успокойся, все хорошо, твоя тетя Катя с тобой.

Мне было решительно наплевать на всех этих людей, вторгшихся в мою квартиру. Вместе с Катькой я отправилась в другую комнату. Пусть делают, что хотят, я не выйду отсюда. Я буду держать оборону до последнего.

— А где Лаврик? — спросила я у Катьки, когда она немного пришла в себя.

Катька подняла мокрый от слез подбородок и кивнула в сторону платяного шкафа.

Лавруха сидел в самом углу, прикрытый двумя моими свитерами. Я освободила его от вещей, и лобастая Лаврухина голова легла мне прямо в колени.

— Ты ведь не отдашь нас? Не отдашь?

Боже мой, как давно я не слышала его голоса…

Изгнание торгующих из храма, вот как называлась эта операция. Очаровательное трио чинуш и представителя закона было изгнано с поля боя через двадцать минут. Я клятвенно пообещала завалить их бумажками и припечатать справками. Я сказала, что дети покинут этот дом только через мой труп. Я так трясла волосами, что явно недолюбливающие яркие цветовые пятна представители власти в конце концов ретировались.