Их было семеро… - Андрей Таманцев

— Там серьезных и не было. Или ты считаешь крутыми тех пятерых мудаков, которые дали подорвать себя обыкновенной бочкой? Тогда у нас с тобой разное понимание, что такое серьезный парень. Потом о людях поговорим. Где, по-твоему, товар? По-прежнему в „ситроене“?

— Нет. Вынули, точно. Я специально залез под тачку — вроде глушитель проверить. На переднем коробе — следы сварки. Замазаны, но следы свежие. И полоса по размеру — с кейс. Как раз под товар.

— Так, может, он там и есть?

— Вы не в курсе, Граф, как это делается. Когда товар закладывают, сварку не просто зачищают, а все дно грунтуют и красят. Почище, чем на фирме. Они сколько границ прошли? С такой сваркой их на первой бы прихватили. Нет, товар они вынули, а дырку заварили на каком-нибудь местном сервисе или в мехмастерской.

— Убедил. Где же он?

— Или спрятан. Или у тех двоих. Скорее, спрятан — в поселке или даже в лесу.

— Может, его уже передали?

— Нет. Они за „ситроен“ тридцать штук гринов объявили. А цена ему от силы пятнадцать. Они его не продавать выставили, а как маяк. Ждут покупателя или посредника. И мы вполне можем контакт не просечь. Поэтому я и говорю: нужно срочно вызывать ваших людей из Афин.

— Давай-ка, Владас, сначала произведем небольшие подсчеты. Почем Хруст отдавал Пану товар?

— По четыреста баксов за грамм.

— Сколько Хруст получил предоплаты?

— „Лимон“.

— И шестьсот штук сгорели в тайнике у Пана. Пошли в доход республике Кипр. Значит, бабок в товаре осталось всего четыреста штук. Правильно? Ты предложил мне за помощь половину.

— Такая цена.

— Это цена за выбивание долга. А тут речь идет совсем о других делах. Продолжим. Сто тысяч я уже вложил: „паджеро“ и оружие. Значит, сколько моих остается? Стольник? И ты думаешь, что за эти бабки я буду вызывать своих людей и вообще лезть в это дело? Да я их заработаю, не уходя с пляжа.

— Сколько вы хотите?

— Все.

— Все четыреста?!

— Плюс те, что отдаст посредник. Ему же Пан товар не по четыреста отдавал. За эти бабки я согласен слегка поработать.

— А я за что буду горбатиться?

— Хруст получил свой „лимон“.

— Он на его номерном счету.

— Твои проблемы.

— Я так не согласен.

— А я твоего согласия и не спрашиваю. Ты не за бабки будешь горбатиться, а за свою шкуру. Потому что, если товар уплывет, покупатель потребует свою предоплату. С тебя, Владик, а не с Пана и не с Хруста. Понял? А теперь слушай внимательно. Этих двоих сегодня же убрать. И в тот же колодец на сыроварне. И впятером пасти „ситроен“ днем и ночью. Ленчика тоже подошлю. А завтра и сам подъеду глянуть на этих кадров. Если и вшестером просрете контакт — на себя пеняй. Засечете покупателя — тогда и будем думать, вызывать из Афин людей или сами справимся. Все. Разговор кончен. Ленчик, выпусти их!..»

III

Без пяти десять вечера на подходе к гауптвахте мы взяли этих двоих — Влада и Корня. Никому из нас не нужно было объяснять, где в военных городках располагается гауптвахта, но на всякий случай мы провели их от их белого «фиата» до места. Влада загрузили в «фиат», а Корню ткнули в затылок его же «Макарова» и заставили постучать в дверь и назваться. Дверь открыли, а остальное уже было делом техники.

Артиста и Муху мы нашли на голом бетонном полу «губы» — просторной, недавно отремонтированной каменной коробки без обязательных в таких местах двухъярусных железных нар. Рты их были плотно забиты тряпками со следами краски — ими работяги, проводившие ремонт, вытирали, вероятно, свои шпателя и кисти. Веревок на каждом было столько, что их хватило бы на такелаж для небольшого парусника. Муха сидел у стены, Артист валялся рядом лицом вниз. На затылке у него чернела запекшаяся на глубокой ране кровь. Но когда мы перевернули его и вытащили кляп, он открыл глаза, отплевался от ошметков цемента и краски и сердито спросил:

— Вы где, вашу мать, болтались? Жрать охота!

— Будет жить, — поставил диагноз Док.

Снятыми с ребят веревками мы умотали троих стражей — Горба, Браню и Гришу. Сюда же, на губу, перетащили из «фиата» Влада и Корня. Корня тоже связали, а рот затрамбовали теми же тряпками, как и другим. Связывать Влада и затыкать ему рот никакой необходимости не было. Его брал Трубач и несколько погорячился.

Тут же, на «губе», Док осмотрел Артиста и Муху. Вломили обоим прилично, но серьезных членоповреждений, к счастью, не оказалось. Более основательную медицинскую помощь Док оказывал им уже в их номере деревянного теремка-отеля, куда мы приехали на белом бандитском «фиате» и, к радости пани владелицы, сняли рядом еще два двухместных номера. Пока Док обстригал волосы вокруг раны на затылке Артиста и обрабатывал рану какими-то жидкостями, Артист так энергично, хоть и сквозь зубы, разъяснял свое отношение к современной медицине вообще и к способностям Дока в частности, что я вынужден был его прервать:

— Сам виноват. Тебе в детстве мама никогда не говорила, что не нужно садиться в машину к чужим дядям?

В половине одиннадцатого пришел полковник Голубков, сообщил:

— Позвонил. Сказал, что на «зеленую» выйдем в два ночи. Пароль «Варшава», отзыв «Минск». Пора, ребята.

Мы оставили Дока заниматься Артистом и Мухой, а сами собрали в сумки и рюкзачки всю оптику и на сером «жигулёнке» проехали к пятому километру польско-белорусской границы. Трубач удивился тому, как ровно и почти бесшумно работает движок этой развалюхи.

— Объясняю для невежд, — отозвался Голубков, напряженно всматриваясь в серую ленту приграничной лесной дороги, еле освещенную подфарниками машины. — Год выпуска этого автомобиля — семьдесят третий. А в то время «Жигули» комплектовались двигателями итальянской сборки. И ходили эти движки не по сто тысяч, как нынешние, а по полмиллиона кэмэ. А иногда, говорят, и больше.

— Ну, дядя Костя! — восхитился Трубач. — Вы, оказывается, разбираетесь в тачках!

— Я не в тачках разбираюсь, племяш, а в жизни…

Голубков загнал «жигулёнка» в густой кустарник и заглушил двигатель.

Над пограничной полосой стелился болотный туман, в разрывах низких дождевых облаков скользила идущая на убыль луна. За подлеском и просекой темнели плотные еловые кущи, за ними поднимались корабельные сосны. Никакого движения нигде не замечалось, не слышно было никаких звуков, только издали, от Нови Двора, еле-еле пошумливало: звук моторов, музыка из баров — неразличимо, все вместе.

По заметкам, которые делали Артист и Муха, дожидаясь нашего приезда, мы изучили каждую ложбинку и пригорок в районе «зеленой». На польской стороне патрули проходили раз в сорок минут, на белорусской — раз в пятьдесят четыре минуты. Собак не было: солдат-то нечем было кормить, а у овчарок рацион посерьезней. Колючка давно уже провисла и обвалилась вместе со столбами, контрольно-следовую полосу перепахивали хорошо если раз в неделю, она была истоптана коровами и козами, забредавшими в запретную зону с обеих сторон некогда неприступного межгосударственного рубежа. Так что пересечь его не составляло никакого труда, что мы с Трубачом и сделали.

Боцман и полковник Голубков остались на польской стороне, рассредоточились в подлеске, чтобы максимально расширить зону обзора. У Голубкова был его бинокль с приставкой для ночного наблюдения, у Боцмана — оптика от арбалета, а у нас с Трубачом приборы посерьезнее — стереотрубы с ночным видением. У нас и задача была посерьезней — проследить, что будет происходить на белорусской стороне границы, как только контрольный звонок в Москву приведет в действие некий механизм, подготовленный для нашей встречи.

Этот механизм и интересовал нас сейчас больше всего.

Трубача я оставил в ельнике метрах в ста от «тропы», а сам пересек сосновый бор и устроил свой НП в кустах боярышника, откуда хорошо просматривалась приграничная дорога. Северное ее направление вело к погранзаставе примерно на широте Нови Двора, а южная часть выходила на магистраль Е-12 Белосток — Гродно. Оттуда, по моим прикидкам, и должна была появиться группа, которой приказано было нас встретить. И я не ошибся.

В ноль двадцать я услышал слабый гул двигателя, минут через восемь—десять в густой темноте отчетливо высветились две узкие синие щели: машина была снабжена светомаскировочными щитками на фарах. Я припал к стереотрубе. То, что это джип, — разобрал, но какой модели — разобраться не смог, а цвет и вовсе был неразличим в зеленоватом глазке ночной оптики. Джип прошел мимо моего НП, поскрипывая рессорами на ямах грунтовой дороги, и остановился метрах в пятидесяти от «тропы». Из машины вышли четверо в чем-то вроде камуфляжа. У троих в руках были какие-то длинные палки то ли в чехлах, то ли в тряпках, вроде спиннингов. У четвертого в руках не было ничего. Он махнул в сторону «тропы», словно показывая направление, и вернулся за руль джипа. Трое натянули на головы маски «ночь», расчехлили свои спиннинги и скрылись в приграничном подлеске.