Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти самые слова она и сказала тем ясным утром, топнув ножкой в домашней туфельке на высоком каблуке, потому что Джеральд поднял шум из-за счета, длинного и с пометкой «повторно к оплате», который она забыла вручить ему в первый раз и побоялась это сделать во второй. Сегодня муж сам взял его у почтальона.
Молли чудесным образом соответствовала типажу, который многие благоговейно называют «настоящей женщиной». Разумеется, она была миниатюрной — настоящей женщине не полагается быть грузной. Конечно же, хорошенькой — настоящая женщина не может быть простушкой. Молли была своенравной, капризной, очаровательной и переменчивой, она обожала красивые наряды, всегда «прекрасно на ней сидящие», как гласит фраза, понятная лишь посвященным. (Это относится не к самой одежде — она никак не способна сидеть, — а к особому изяществу, с которым ее надевают и носят, что, похоже, дано не многим.)
Молли также была любящей женой и матерью, обладала даром общения и проистекающей из него любовью общества. При этом она обожала свой дом и гордилась им, в меру сил поддерживая чистоту и порядок, как, впрочем, и большинство женщин.
Если и существовала настоящая женщина, то ею была Молли Мэтьюсон, однако она сердцем и душой хотела быть мужчиной.
И внезапно ее желание сбылось!
Она превратилась в Джеральда, который шагал по дорожке, выпрямив спину и расправив плечи, как всегда, торопясь на утренний поезд и пребывая в некотором раздражении.
В ушах ее звенели ее же слова — не только последние, но и сказанные ранее, и она плотно сжала губы, чтобы не вырвалось то, о чем пришлось бы пожалеть. Но вместо молчаливого согласия с рассерженной фигуркой на веранде она ощутила снисходительную гордость, сочувствие слабости и понимание, что «мне надо быть с нею поласковее», несмотря на раздражение.
Мужчина! И правда, мужчина — лишь в подсознании осталось достаточно воспоминаний о себе для того, чтобы ощутить разницу.
Сначала было забавное чувство незнакомого объема, веса и полноты, ладони и ступни казались до странного большими, а длинные и не стесненные юбкой ноги двигались так, словно она шла на ходулях.
Это вскоре прошло, сменившись постоянно нарастающим, где бы она ни находилась, новым восхитительным чувством, что все идет как должно.
Теперь все встало на места. Спина плотно прижата к сиденью, ноги удобно стоят на полу. Ее ноги?.. Его ноги! Она внимательно их оглядела. Никогда прежде со школьных дней она не ощущала в них такой свободы и раскованности. По земле она шагала твердо и уверенно, быстро, пружинисто и устойчиво, а потом, поддавшись внезапному порыву, как угорелая носилась по вагону.
Повинуясь другому порыву, она запустила руку в удобно расположенный карман — мгновенно и машинально вытащила оттуда пятицентовую монетку для кондуктора и цент для газетчика.
Карманы стали своего рода открытием. Разумеется, она знала, где они, пересчитывала их, смеялась над ними, штопала их и даже им завидовала. Однако она никогда не представляла себе, каково ощущать их наличие.
Прикрывшись газетой, она позволила своим немного путающимся мыслям пробежаться по карманам, ощутив прочную уверенность, что все под рукой, все мгновенно становится доступным в любой ситуации. Портсигар ее успокаивал — он был полон. Авторучка на прочном зажиме, которая не протечет, если она не встанет на голову, ключи, карандаши, письма, документы, блокнот, чековая книжка и бумажник. Все эти предметы порождали гордость, уверенность в себе и ощущение, дотоле никогда в жизни не ведомое — обладание деньгами. Деньгами, заработанными ее трудом, которые она могла отдать или приберечь, а не просить, выманивать или вымогать. Ее деньгами.
Этот счет… Если бы он пришел ей — то есть ему, — он бы оплатил его, как нечто само собой разумеющееся, и никогда бы о нем не обмолвился… ей.
Затем, будучи Джеральдом, удобно и вольготно сидя с его деньгами в карманах, Молли прониклась развивавшимся у него всю жизнь отношением к финансам. Детство — с его желаниями, мечтами и стремлениями. Ранняя молодость — с ее трудами по приобретению капитала на дом… для нее. Недавние годы со всеми их заботами, надеждами и тревогами. И настоящее, когда он считал каждый цент с целью воплощения великих планов, и этот счет, давно просроченный и требующий оплаты, означающий массу совершенно ненужного беспокойства, потому что его не передали Джеральду сразу. А еще — острое недовольство мужа словами «повторно к оплате».
— У женщин нет деловой жилки! — услышала Молли свой голос. — А все деньги им бы только на шляпки — идиотские, бесполезные и уродливые!
С этими словами она начала разглядывать женские шляпки так, словно раньше никогда их не видела. Мужские казались ей уместными, горделивыми и к лицу, дающими простор вкусам, различающимся по манерам и возрасту, чего раньше она никогда не замечала. Но вот женские…
Глазами и умом мужчины, с опытом всей жизни в свободе действий, когда шляпа, прочно сидящая на голове с короткой стрижкой, никогда не доставляла неудобств, Молли пристально вгляделась в женские шляпки.
Густые распушенные прически показались одновременно привлекательными и до абсурда вздорными, и на этих прическах под всеми мыслимыми углами, во всех мыслимых цветах, наклоняясь, изгибаясь и завиваясь во все мыслимые формы, возвышались нескладные предметы, сделанные из всего, что только под руку подвернулось. Под стать нескладности были отделка и украшения — тонкие пучки жестких перьев, жуткие завитки из блестящих лент, торчавшие во все стороны, раскачивавшиеся и задевавшие лица стоящих рядом пассажиров.
Раньше она и подумать не могла, что в глазах тех, кто за них платит, возведенные в культ дамские шляпки выглядят украшениями для безумной обезьяны.
И все же, когда в вагон вошла хрупкая женщина, такая же недалекая, как и остальные, но миленькая и хорошенькая, Джеральд Мэтьюсон встал и уступил ей место. И позже, когда вошла симпатичная краснощекая девица в более смелой, боле цветастой и более экстравагантной, чем на остальных, шляпке, когда она встала рядом с ним, и мягкие, торчавшие во все стороны перья легонько кольнули его щеку, он внезапно ощутил удовольствие.
