Воспоминания - Вилли Брандт

Исход выборов был предрешен борьбой за договоры. Однако спор шел не только о них. Без убедительной экономической и социальной политики немного бы стоила и «восточная политика». Мог ли кто сомневаться в том, что правительство «войдет» в спокойный политический фарватер с должным парламентским обеспечением?

Под моим руководством социал-демократы не стали слабее, а наоборот, в результате четырех выборов в бундестаг поднялись с 32 до почти 46 процентов голосов. Число членов партии возросло с 650 тысяч почти до одного миллиона. Я знал, что подобные числа нельзя переоценивать. И все же мне пришлось убедиться, что даже в собственных рядах есть люди, недовольные продолжительными и решающими успехами, более того — едва ли не склонные их осуждать. А может быть, правильнее было бы сказать: именно в собственных рядах? Немецкой социал-демократии присуща от рождения традиция считать, что неудача с моральной точки зрения в порядке вещей, а значительный успех имеет сомнительный привкус. Когда я в 1987 году уходил с поста председателя партии, то из добрых побуждений предупреждал: «Мы не должны обижаться на удачливых среди нас за то, что им сопутствует успех». После победы я попал в затруднительное положение именно потому, что мы выиграли, а не проиграли. А даром жесткости — жесткости по отношению к людям — я никогда не обладал.

Во время избирательной кампании я заявил, и это было написано на плакатах: «Немцы! Мы можем гордиться своей страной!» Этот необычный, но справедливый лозунг отражал экономический подъем Федеративной Республики и то, что мы снискали уважение во всем мире как движущая сила устремленной в будущее политики мира. На предвыборном партсъезде в Дортмунде я высказался в пользу нового — социального и свободолюбивого — общества и призывал к терпимости и готовности к состраданию. Я не советовал своим сторонникам проявлять высокомерие или устраивать неразбериху там, где должен сохраняться порядок.

При этом трудности с некоторыми способными, но капризными «примадоннами» в правительстве, которые с трудом удалось преодолеть во время предвыборной борьбы, должны были бы дать мне пищу для размышлений. Алекс Мёллер без всякого повода подал в отставку с поста министра финансов. А год спустя «суперминистр» Карл Шиллер покинул не только кабинет, но на какое-то время и партию. Теперь взялись за дело на «левом» крыле. Как будто мы одни имели большинство, а не зависели по-прежнему от партнера по коалиции, придававшего большое значение вопросам престижа и замещения должностей. Возникло впечатление, что существует возможность проделать тот или иной административный эксперимент в экономике, как будто это не противоречило бы наказам избирателей. Я предупреждал об опасности тенденций к саморазрушению и оригинальничанию. В письме, направленном мной из больницы социал-демократическим депутатам и членам кабинета, я настоятельно просил не выходить за рамки наших возможностей.

На попечении университетской клиники я оказался потому, что уже в течение довольно длительного времени страдал от боли в горле и мне все труднее становилось говорить. Я обещал врачу сразу же после выборов лечь на операцию. Профессор Бекер удалил опухоль, которую он назвал «на грани злокачественной». Операция не была серьезной, но при этом произошла техническая осечка, из-за которой я чуть было не задохнулся (я уже почувствовал удушье). Мне не разрешили ни разговаривать, ни принимать посетителей, ни курить. Внезапный запрет обескуражил меня. Указания, касавшиеся формирования нового правительства, я давал письменно, что имело как нежелательные, так и неприятные последствия.

Через руководителя ведомства федерального канцлера я послал довольно длинную записку председателю фракции СДПГ и одновременно для сведения моему второму заместителю по партии. Записку, как потом выяснилось, то ли куда-то заложили, то ли она затерялась в каком-то толстом портфеле. Переговоры с партнером по коалиции велись в мое отсутствие без обратной связи. По двум вопросам стрелки были переведены не в том направлении, как я себе это представлял.

С одной стороны, речь шла о ведомстве канцлера, ослаблять которое было нецелесообразно и неразумно и стало возможным только потому, что я сам этому отчасти способствовал. Прошлым летом я позвонил Гельмуту Шмидту и попросил его вернуться из Турции. После отставки Шиллера я предложил ему взять на себя двойную ответственность: за министерства финансов и экономики. Он согласился, но, как бы в виде приложения, высказал пожелание, чтобы после выборов был заменен профессор Эмке. Он являлся руководителем ведомства федерального канцлера, и его интеллектуальные способности никем не оспаривались, однако министры считали, что он занимается самоуправством. Я выполнил пожелание Шмидта, и Эмке без обиды взял на себя руководство важным министерством научных исследований. Было бы лучше, если бы я после такого исхода выборов не сдержал слова, а оставил бы Эмке там, где было его место, — в центральном аппарате.

За уходом Эмке последовал еще один, столь же нецелесообразный: представитель федерального правительства по связи с прессой Конрад Алерс был избран в бундестаг. Оба они, Эмке и Алерс, обладали способностью умело сочетать знания с необычным подходом к делу. Заместитель Алерса, ставший руководителем ведомства печати, обладал хорошими данными, но так как Рюдигер фон Вехмар представлял партнера по коалиции, то друзья по партии обвиняли меня в том, что я уступил ключевую позицию.

С другой стороны, из-за соглашений, заключенных во время моей болезни, поправить которые при таком состоянии здоровья я был не в силах, нарушилось равновесие внутри правительства. Перед выборами я обещал Вальтеру Шеелю, что в будущем свободные демократы смогут также влиять на экономическую политику. Это обещание после победы на выборах было необходимо выполнить. Но я никогда не думал о том, чтобы предоставить свободным демократам в дополнение к классическим ведомствам иностранных и внутренних дел, а также сельского хозяйства еще и министерство экономики или финансов. На продолжительный срок персональная уния в руководстве экономикой и финансами была неразумна. Какими бы способностями ни обладал такой суперминистр, ему это было не под силу. Когда Гельмут Шмидт вел со свободными демократами предварительные переговоры о распределении портфелей, он исходил из того, что министерство экономики будет поручено Гансу-Дитриху Геншеру. С этим я бы согласился при условии, что во главе министерства внутренних дел будет стоять социал-демократ, а претензия СвДП будет удовлетворена путем предоставления ей четвертого министерства.

Оказалось, что СвДП хочет получить не только министерство экономики, но и, как нечто само собой разумеющееся, оставить за собой министерство внутренних дел. В середине декабря я сказал на заседании нашей фракции, что обещал коллегам из другой партии еще одно министерство, однако оно не должно быть «классическим». В действительности наш партнер по коалиции представил кабинету еще одного, пятого члена, но это была особая статья, и, как оказалось, весьма разумная. В дальнейшем оба партнера по коалиции были представлены в кабинете одним министром без портфеля. Это были реформатор из СвДП Вернер Майхофер и Эгон Бар. Помимо конкретного события, в котором я усмотрел падение своего авторитета, опыт показал, что в коалиционном правительстве, действующем в течение нескольких сроков полномочий, нельзя допускать возникновения «наследственных хозяйств».

При моем вторичном избрании на пост федерального канцлера в середине декабря 72-го года не возникло никаких проблем. Я получил 269 голосов при 233 против, один бюллетень был признан недействительным. Мы исходили из того, что два депутата коалиции голосовали против меня. А может быть, их было больше, если тот или иной депутат из рядов оппозиции отдал свой голос за меня. Этого нельзя было исключать. Но ввиду явного соотношения сил в бундестаге не стоило ломать над этим голову.

В моем правительственном заявлении от января 1973 года были расставлены некоторые новые акценты, но это не смогло подавить ставшее еще в декабре очевидным неприятное ощущение. Вместо этого мне пришлось принять к сведению, что наше с Вальтером Шеелем необычно гармоничное сотрудничество идет к концу. Первый признак этого появился в январе 73-го, когда мы вместе летели самолетом из Фуэртевентуры в Бонн. На этом почти еще не охваченном массовым туризмом Канарском острове я провел конец года, а Шеель с женой прилетели ко мне в гости в последние дни. Мы непринужденно обсуждали основные задачи, которым следовало подчинить работу правительства на новый срок полномочий. В самолете «сэр Вальтер», как я его называл, дал мне понять, что он подумывает о том, чтобы выставить свою кандидатуру на пост федерального президента, хотя, вероятно, еще не в 1974 году; пока не было ясно, будет ли Густав Хайнеманн баллотироваться на второй срок.