Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

— Здрав… — в глубине квартиры что-то с грохотом упало.

— Татька! — раздался мужской бас, женщина вздрогнула и испуганно сжалась.

— Если вам что-то подписать, давайте, я подпишу, — торопливо зашептала она, прозрачный, словно стекло, кад-арт качнулся вперёд.

— Нет, — мы по поводу Эилозы, — сказал Гош.

— Татька! — заорали снова.

Женщина побледнела и прижала руку к горлу.

— Эилоза умерла. Уходите.

— Знаю. Она пришла ко мне после, — женщина дёрнулась, словно я её ударила. — Понимаете, она исчезла, — торопливо заговорила я, — Никто, кроме меня, её не регистрировал, но должен же быть ещё кто-то.

— Эилоза умерла! — она повысила голос и отшатнулась. — Она умерла и похоронена. Слышите?

— Да, — ответила я, пытаясь представить, каково мне будет, если однажды на пороге будет стоять человек и спрашивать о маме или отце, я так и не набралась смелости узнать у псионников, вернулся ли хоть кто-то. — Пожалуйста, скажите, к кому она могла пойти? Придирчивой учительнице? Одноклассникам? Заклятой подруге?

— Татька, — взревело ближе, — курва!

— Нам нужно имя. И мы уйдём.

— Лешка Веснявин, она с ним в одном классе училась, — женщина ухватилась за ручку. — Уходите.

Дверь захлопнулась, и в неё с той стороны ударилось что-то тяжёлое. Торопливый женский голос, захлёбываясь, объяснял, мужской ревел, последовал ещё удар.

— Пошли, — скомандовал Гош, — Если бы ей нужна была помощь, она бы попросила.

— Уверен?

— Нет, — звуки стали стихать, — всем не поможешь. Сейчас она не примет помощи ни от кого.

"Всем не поможешь", — какая мерзкая фраза. Уходя, я оглянулась на дверь раза два.

Три минуты потребовалось специалисту, чтобы выяснить адрес Веснявина, и десять, чтобы добраться до частного сектора, вплотную лепившегося к высотным многоэтажкам. Коробки из бетона и стали сменились приземистыми деревянными постройками, асфальт дорог — бугристым замерзшим песком, городской гул — хрустом лопающегося под колёсами льда.

Дверь открыли сразу, словно ждали. Парень, виденный мной один раз в жизни, за прошедшие два года вырос. Разница между четырнадцатью и шестнадцатью была очевидна. Он по-прежнему остался прыщавым подростком, но теперь я бы его так просто из автобуса не выкинула. Худой и сутулый пацан был выше меня на голову.

— Чего надо? — спросил он ломким голосом.

— Того, — Гош пнул дверь и бесцеремонно ввалился в прихожую, — родители дома?

— Нет, а чё?

— Ничё, советую позвонить, — Гош достал корочки. — Корпус правопорядка.

— Да ладно, — он близоруко сощурился, — я ничего не делал.

— Что у тебя с Эилозой Тавриной произошло?

— Ничего, — парень оглянулся куда-то вглубь квартиры. — Она давно умерла.

— Два года и три месяца, — вставила я.

— Мне вызвать службу контроля? — уточнил Гош.

— Нет, — парень снова оглянулся, — Послушайте, чего вам от меня надо? — вопрос прозвучал беспомощно.

— Гош, выйди, — попросила я.

— Зачем?

— Она здесь, — я повернулась к пацану, — где твой кад-арт?

Веснявин машинально поднял руку к груди и провёл пальцами по футболке. Камня разума не было. Именно так любит общаться Эилоза.

— Буду за дверью, — кивнул псионник и, пристально посмотрев на парня, вышел на крыльцо.

— Она этого не забудет, — сглотнул пацан и повёл меня по полутёмному коридору.

Я разглядела очертания плиты и мойки — справа располагалась кухня. Слева — пара закрытых дверей, стена с растительным узором обоев, под ногами линолеум. Обычный дом обычной семьи.

— Она в меня влюбилась, — выпалил Лёшка, прежде чем взяться за ручку очередной двери. — Ну, может, и не влюбилась, так, запала, а я парням рассказал. Они ржать начали. Элька ревела и со мной не разговаривала до самого… того.

Я вытолкнула её из автобуса и получила хвост, а этот оплевал чувства и удостоился лишь редких нерегистрируемых посещений. А ещё говорят, высшая справедливость существует.

Веснявин открыл дверь. Эилоза стояла посреди комнаты, невысокая, хрупкая, почти красивая, вечно обречённая общаться с теми, кого ненавидит. Увидев меня, она не удивилась, не задала ни одного вопроса. Мёртвые лишены любопытства и эмоций, за исключением ярости.

— Поговорим?

Она молчала.

— Знаю, почему ты не приходишь. Знаю, что подсунули мне в дом, — я остановилась напротив. — Ты сказала: "Много чего" случилось, может, теперь расскажешь?

— Нет, — она смотрела только на парня.

— Нет? Тогда ты не вернёшься. У тебя останется только он.

Я врала, лоскуток уже изъяли, и ничто не мешало ей прийти в гости. Люди, в отличие от блуждающих, умеют врать весьма неплохо.

Девушка, почти девочка, повернулась.

— Она приходила.

— Кто?

— Тень.

— Эилоза, пожалуйста, — попросила я, — кто?

— Она была тёмной. Совсем. Сквозь неё не видно тумана.

— Мужчина? Женщина?

— Вы все одинаковые.

Я закрыла глаза и сосчитала до пяти, если сейчас сорвусь на призрак, самой потом стыдно станет, как тогда в автобусе.

— Извините, что помешала, — пробормотала я, отворачиваясь, — не знаю, что за мужик живёт с твоей матерью. Отец? Отчим? Сожитель? Если это не приобретение последних дней, вряд ли он был тебе другом.

— Не могу войти туда, — Эилоза шевельнулась, тёмные глаза вспыхнули. — Она там, и я не могу.

— Верю. Но вряд ли он сидит возле неё двадцать четыре часа в сутки.

Призрак склонил голову. Я шагнула за порог, там меня и нагнал её голос.

— Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Это сказала ты, — я развернулась, но девушка уже уходила, растворялась в воздухе.

Парень вздохнул. Чего было больше в этом звуке, облегчения или разочарования, не знал и он сам.

Слова, брошенные в спину, отозвались болью, а потом воспоминанием. Когда-то Эилозе раз за разом приходилось слышать от меня эту фразу. Схватив телефон, я набрала номер. Он ответил после первого гудка.

— Илья, — закричала я, выбегая на крыльцо, — помнишь, что, по-вашему, написала Нирра в предсмертной записке?

— Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Изречение изволистов, — устало отозвался Лисивин.

— Я знаю, чья это фраза. И я знаю, что бабушка не могла её написать.

— Лена.

— Выслушайте, — Гош пристально посмотрел на меня. — Когда Эилоза в первый раз пришла, я…

— Первый хвост — это всегда страшно, — отозвался бабушкин друг, — представляю, как ты испугалась.

— Нет, не представляешь, — Гош открыл дверцу, и я забралась в машину. — Не можешь. Когда что-то невидимое наваливается на тебя среди ночи и ты падаешь, падаешь. Снова и снова.