Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

— Лена, успокойся.

— Я спокойна. Когда Влад привёз ко мне Нирру, я сидела в шкафу, держа в руках самый большой кухонный нож. И, как заведённая повторяла эту фразу. Знаешь, когда надежды не остаётся, начинаешь верить во что угодно, даже в волшебные слова.

— Тебя же предупреждали, что так будет, — я слышала в его тоне мягкий укор, — и я, и Нирра.

— Слова тех, кто ни разу не переживал атаку, звучали неубедительно, — продолжала я. — К тому времени я не спала уже двое суток. Угадайте, что сказала Нирра?

— Что?

— Что нет ничего глупее, чем цепляться за слова идиотов, которые из-за них же и умирали сотнями. Понимаете?

— Не очень.

— Она могла написать что угодно, только не эту глупость, в которую сама не верила. Это же Нирра!

— Теперь послушай меня, — в трубке что-то зашумело. — Была проведена почерковедческая экспертиза. Писала Нирра.

— Но…

— Мало того, листок был идентичен тем, что лежали у неё на столе, пачку открыли не более суток назад. Лена, всё проверили и перепроверили.

Я не выдержала, сбросила вызов и, не глядя, швырнула телефон. Он стукнулся об пол и отскочил куда-то под ноги. Никто не хотел верить, что Нирру Артахову убили. Никто.

Меня разбудили ночью, выдернули из сна, в котором я бегала по дому с обоями в цветочек и открывала все двери. Одну за оной, пока не нашла кабинет бабушки. Я не могла остановиться, хотя уже знала, что там увижу. И кого.

Не люблю такие пробуждения. Если новость не может подождать до утра, значит, это плохая новость.

— Тсс, — псионник прижал палец к губам и прошептал, — Одевайся.

Я подняла голову с дивана и заморгала, стараясь что-то рассмотреть в темноте.

— Куда? Зачем?

— В Тойскую обитель. Демон отдал распоряжение: ни при каких обстоятельствах не оставлять тебя одну.

— А как же? — я кивнула на закрытую дверь спальни Адаиса Петровича.

— Ему в столицу надо, — Гош выпрямился. — Давай быстрее, раньше выйдем — раньше вернёмся.

Темнота вечерняя и утренняя отличаются друг от друга. Первая опускается на землю тяжёлым непроницаемым покрывалом, основательно и неотступно. Вторая тонкая и непрочная, как паутина, готовая порваться от первого же прикосновения зарождающегося на горизонте солнца.

Сидя в теплом салоне машины, я то и дело клевала носом, глаза закрывались сами собой. Зевнув в очередной, пятый раз, я попыталась ощутить прежний страх перед обителью. Пыталась и не могла. Его место заняло сожаление и отчасти удивление собственному равнодушию. Ещё недавно казавшиеся такими весомыми эмоции исчезли.

— А где Демон? — спросила я. — Он сегодня у себя ночевал?

— Не знаю. По-моему он вообще не спал, с ночи уехал в Новогородище. Звонил оттуда, заслал отца в Заславль, — парень ухмыльнулся каламбуру.

— Что-нибудь нашли?

— Да как сказать.

— Не хочешь говорить? И не надо, — возмущения в голосе в четыре утра не было.

Я была готова ко всему: к ругани, нотациям, порицанию, которым меня могли встретить в монастыре, но представить себе, что нас не пустят, на это фантазии не хватило.

Гош колотил по воротам минут десять, прежде чем выдохся. Земля перед воротами была перелопачена, трава вырвана пластами, кресты сломаны и повалены. Я задалась вопросом: является ли эксгумация останков пси-специалистами осквернением? Что-то мне подсказывало, что да. Только не пойдёт призрак против целой команды специалистов. Да и привязки они сперва рвут, чтобы не заходить в клетку к пленному льву. Окружают умершего нулевым пространством, и всё, разбирай, собирай кости, сколько угодно. Разница в точке зрения. Если в человека стреляет другой человек, это убийство, а если офицер корпуса правопорядка — самозащита или жизненная необходимость. Так же и тут.

— Это единственный вход? — спросил псионник.

— Есть калитка с той стороны, — указала я, — но она всегда заперта.

— Пойдём, посмотрим.

Парень зашагал вдоль монастырской стены.

— Что ты тут ищешь? — спросила я, догоняя. — Или это тоже тайна следствия.

— Тётку Эми я тут ищу. В личном деле ни одного упоминания, ни одного живого родственника.

— Может, так и есть?

Гош отвернулся, не желая отвечать.

Мы завернули за угол. Проем в оштукатуренной стене закрывала тяжёлая деревянная дверь, которая, как я и говорила, была заперта. Но, в отличие от ворот, высота калитки не превышала и двух метров. Псионник разбежался, подпрыгнул, ухватился руками за верхний край и подтянулся, заглядывая на территорию обители.

— Тишь да гладь, — прокомментировал он увиденное и перелез на ту сторону.

Минутой позже скрипнул засов, и калитка распахнулась.

— Добро пожаловать, — сказал специалист.

Мы зашли в обитель с другой стороны, неухоженный сад остался по левую руку. Прошёл месяц, но ничего не изменилось. Никто так и не выложил окантовку клумбы камнями. Дорожка всё так же заканчивалась в нескольких метрах от стены, ведя в никуда. Деревянные брусья, покрытые снегом, промерзали на голой земле, пилу уже не было видно.

— Хочешь поговорить с настоятельницей? — спросила я.

— И с ней тоже, кто-то должен был видеть Эми.

Я повернулась к Гошу, собираясь уточнить, что будет, если он ошибся и девушку в монастыре никогда не видели. В этот момент железные грабли опустились ему на голову. Парень упал в неубранный снег.

— Вернулась, Мари! — бесшумно появившаяся Порфийя снова замахнулась.

Я едва успела отскочить в сторону, металлические штыри просвистели около лица, обдав щёку холодным воздухом.

— Где он? — спросила она и ткнула меня черенком в живот.

Я подставила руки и отвела удар, пальцы тут же заныли

— Где? — продолжала спрашивать монашка, — Мари!

— Я Лена, — отступая к оврагу, попыталась возразить я.

Гош, как упал, так и не шевелился.

— Плевать, такая же змея, как она, — грабли поднялись в воздух. — Я тридцать лет ждала. Больше не собираюсь.

Бежать некуда, за спиной вниз уходили замершие склоны оврага. Но я всё равно попыталась, бросилась в сторону, понимая, что не успею. Поскользнулась, упала на колено и больно ударилась о землю. Снег взметнулся, осыпаясь на дно ямы, где корни дерева превратились в толстую серебристую паутину. От удара бок обожгло болью. В первый момент показалось, что она насадила меня на железные штыри, как червяка на крючок. Слезы брызнули из глаз, даже закричать со страху не получалось.

— Где мой кад-арт? — выделяя каждое слово, спрашивала монашка, снова поднимая грабли.

Крови на них не было. Бок цел, хотя ощущался он так, словно к нему прижали раскалённый утюг. Я глотала холодный воздух между волнами накатывающей боли. Мыслей не было никаких. Ни встать, ни убежать, ни дать достойный отпор. Я подняла ногу и пнула её. В лодыжку, самое уязвимое место танцора. По себе знаю, как это травматично, как сустав простреливает до колена, так, что ещё несколько дней опираться на ногу невозможно.