Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но с топливом оказалось еще хуже. Для того чтобы получить сажень дров, надо было достать ярлык в особой конторе Владивостока, где всегда стояла длинная очередь. Получив ярлык, нужно приторговать подводу, за что, вероятно, взяли бы не менее тысячи рублей, ибо делянки с дровами были далеко. Все сложно, что я решил попытаться протапливать дачу сухостойным хворостом и валежником, и с этой целью я обходил все соседние пустующие дачи. После двух-трех часов работы мне удавалось обеспечить топливом и плиту, и печь, но наши кухарки жаловались на сырость дров. Я догадался собирать каменный уголь, в изобилии лежащий вдоль полотна дороги, который при провозе ссыпался с вагонов. Это сильно облегчило работу, и я в какой-нибудь час набирал две наволочки.
Прохожие дачники с удивлением поглядывали на меня, но я, не обращая на них внимания, собирал уголь, испытывая почти то же чувство, что и на грибной охоте. Иногда попадались куски весом более пуда, и я торжественно тащил их на дачу.
Радовало и сознание, что я хоть чем-нибудь облегчаю расходы на содержание семьи. А финансовое положение сильно меня беспокоило. Я привез несколько слитков золота общей стоимостью семь тысяч иен. Золота в монете иен семьсот да царских денег тридцать шесть тысяч. Вот и все богатство.
Правда, в то время я еще числился на службе в банке, но сознавал, что очень скоро этот источник доходов закроется навсегда. Выслуженная мной пенсия в тысячу двести шестьдесят рублей в год, конечно, тоже выдаваться не будет.
Помимо перечисленного богатства, имелся еще слиток золота в двадцать фунтов, стоивший двенадцать тысяч иен, оставленный мной в Иркутске. Но что-то говорило мне, что Кармазинский это золото мне во Владивосток не перешлет.
Ну что же, думал я, пока поживу здесь до производства сына в офицеры. А уже потом, провожая его на фронт, проеду вместе с ним за золотом.
Если мне удастся это золото провезти и продать, то общее состояние со всеми жениными безделушками будет равняться двадцати пяти тысячам иен. Это все, что осталось у меня после двадцатишестилетней службы в банке. Надо было хорошенько подумать, какое дело можно начать с этим небольшим капиталом.
Покончив с работой по сбору угля, я частенько выходил на берег моря и разыскивал рыбаков-корейцев. Они ловили устриц, и две старухи тут же с невероятным искусством чистили их, наполняя ими стеклянные банки. Не очень-то аппетитно выглядели эти устрицы, но, поборов брезгливость, я купил банку, заплатив один кредитный рубль. Устриц было штук тридцать, и в прежние времена в петербургских ресторанах я должен был бы заплатить за них целых девять золотых рублей, а сейчас была отдана всего одна золотая копейка. Как же не полакомиться? И я частенько баловал себя устрицами.
Надо было исполнить обещание, данное дочурке, и я поехал в город посмотреть пишущую машинку. Таковая нашлась в магазине Синькевича, но ее продавали только на иены, прося триста шестьдесят иен.
Тогда я отправился в Сибирский банк и заложил слиток золота весом в один фунт за тридцать пять тысяч рублей.
Управляющий Кредитной канцелярией обменял мне их на иены по казенному курсу. И машинка обошлась мне в двадцать пять тысяч двести рублей. Ну, теперь примусь за работу и изложу вертящийся в моей голове финансовый проект денежного обращения.
По вечерам на дачу прибегали юнкера и офицеры, Наташины ухажеры. Все они жаловались на холод по ночам, так как все еще находились в теплушках, где продолжалось учение. С каким аппетитом молодежь набрасывалась на китайскую отвратительную водку и наскоро приготовленную яичницу! В эти вечера на нашей даче было уютно и мило, даже диваны на сундуках казались мягче мельцеровской мебели.
Но вскоре эти, так радовавшие нас вечера, прекратились. Артиллерийское училище решили перевести в Раздольное: морские стрелки наотрез отказались исполнить приказание Розанова и очистить казармы. А, между тем, Розанов не мог не сознавать необходимости иметь училище под руками. Помимо юнкерского училища, во Владивостоке находились еще гардемарины и какая-то инструкторская школа. В этом и заключалась вся опора его власти. Почему он тогда же не воспользовался этой силой и не очистил казармы?
Наконец разыскал я и хозяина дачи Липарского.
– Пришел к вам с повинной головой – не велите казнить, а дайте слово молвить.
– В чем дело?
– А вот я самовольно занял вашу дачу и прошу сдать ее мне, ибо в городе не могу найти помещения.
Липарский расспросил меня, откуда я и кто. Узнав, что я бывший управляющий банком, отнесся ко мне чрезвычайно мило. Он не только не попросил о выезде, но благодарил за занятие его дачи. Но сдать ее за деньги наотрез отказался.
– Живите, пока живется. Никакой платы с вас я не возьму, но ставлю единственное условие: освободить дачу к первому мая будущего года. Я, признаться, очень рад, что вы ее заняли. Вы будете бесплатным сторожем…
Он оказался лесопромышленником и очень охотно продал мне около сажени дров, что были на даче.
Совершенно очарованный этим исключительно милым отношением к нам, беженцам, я возвращался домой. Но остальные домовладельцы не были столь любезны и частенько поговаривали: «Незачем было бежать, сидели бы себе в Екатеринбурге».
Это скверное к нам отношение указывало и на образ мыслей большинства владивостокских жителей. Если зажиточный класс так относился к нам, чего же можно ожидать от трудящихся элементов! А о грузчиках, которых здесь насчитывалось около семи тысяч, и говорить нечего, конечно, все они коммунисты.
Помимо этого крайне неприятного для беженцев настроения, ясно указывавшего на возможность переворота, были и другие опасения, сильно тревожившие обитателей дачных поселков: ночные нападения хунхузов. За этот месяц, что мы жили на даче, увели в сопки двух или трех дачников. Однажды ночью явственно слышались крики о помощи и револьверные выстрелы, но подать помощь я не мог. Крики шли издалека, квартала за три, и не на кого было оставить наш дом.
Опасался я и за Наташу, возвращавшуюся с уроков с шестичасовым поездом, когда уже становилось совершенно темно.
Поэтому приблизительно через пять недель пребывания на этой чудной даче, получив предложение от Десево, бывшего управляющего Самарским отделением Русско-Азиатского банка, занять у него полторы комнаты, я отправился на их осмотр.
Снятый им дом находился на Первой Речке. В квартире было четыре комнаты и кухня. Дом только что выстроен, но не оштукатурен и
