О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Я заглянул в щель и убедился, что он действительно может похвастать еще одним триумфом: спиной к нам стоял какой-то солидный мужчина, углубившийся в нудистский журнал. Он неторопливо листал страницы и с явным интересом поворачивал журнал к свету, наклоняя голову то так, то эдак, чтобы рассмотреть фотографию под разными углами. Казалось, он мог бы простоять так весь день, но тут Тристан, точно рассчитав момент, слегка кашлянул. Посетитель выронил журнал, словно раскаленный уголь, и поспешно схватил сельскохозяйственный альманах.

И вот тогда-то торжество Тристана обернулось катастрофой. Это был мистер Маунт.

Несколько секунд великан фермер буквально нависал над ним, а затем процедил сквозь зубы рокочущим басом:

– А, так это вы?

Он быстро перевел взгляд с Тристана на непристойный журнал, потом снова уставился на Тристана, и глаза на суровом лице зловеще сощурились.

– Да… а, да… да, мистер Маунт, – пролепетал бедняга.– Как вы поживаете, мистер Маунт?

– Хорошо.

– Отлично… ну просто превосходно. – Тристан попятился. – А как поживает Дебора?

Глаза под щетинистыми бровями сощурились еще больше.

– Хорошо.

Наступило долгое молчание, и я от души посочувствовал Тристану. Встреча оказалась не из приятных. Наконец он сумел криво улыбнуться:

– А… ну да… чем мы можем служить вам, мистер Маунт?

– Я приехал посмотреть мою лошадь.

– Да, конечно, разумеется, безусловно. По-моему, я видел мистера Хэрриота в коридоре.

Я повел мистера Маунта через сад во двор. Беседа с Тристаном явно не улучшила его мнения о легкомысленном студенте, и он угрюмо хмурился, пока я не открыл дверь стойла.

Но едва он увидел, что Бобби с удовольствием ест сено, лицо у него сразу просветлело. Он вошел и похлопал мерина по крутой шее.

– Ну, так как же он?

– Все отлично! – Я приподнял заднее копыто и показал ему металлическую пластинку. – Ее можно снять, чтобы вы поглядели.

– Нет, нет, не надо. Я только узнать хотел. Раз дела идут хорошо, так зачем трогать.

Перевязки продолжались еще недели две-три, но наконец Зигфрид решил, что рецидив исключен, и позвонил мистеру Маунту: утром он может забрать свою лошадь.

Всегда приятно быть участником победы, пусть даже самой маленькой, и я заглядывал Зигфриду через плечо, когда он поднимал ноги мерина и показывал его хозяину результаты лечения. Поверхность подошвы была чистой и гладкой, без каких-либо следов набухания, не говоря уж о лохмотьях отмирающей ткани.

Мистер Маунт отнюдь не был восторженной натурой, но, несомненно, это зрелище произвело на него глубокое впечатление. Он быстро закивал головой:

– Да уж, тут ничего не скажешь! Прямо-таки чудо.

Зигфрид отпустил копыто и выпрямился, удовлетворенно улыбаясь. Во дворе воцарилась атмосфера взаимной доброжелательности, и тут я услышал в проулке погромыхивание моей машины. По спине у меня побежали мурашки. Только не это, Тристан! Ну пожалуйста! Только не сейчас. Ты ведь не знаешь… Горло у меня сжалось от дурного предчувствия, но тут в распахнутых дверях сарая возник "остин", и я понял, что все погибло. Сиденье за лобовым стеклом было пусто.

Ощущая стремительное приближение неминуемой катастрофы, я смотрел, как машина, подкатив к мистеру Маунту и Зигфриду, остановилась шагах в двух от них. Оба растерянно глядели на нее.

Недоумение их длилось несколько секунд, а затем в открытом окне, точно чертик из коробочки, возник Тристан.

– Э-ге-ге-гей! – пронзительно завопил он, но радостная ухмылка сползла с его лица, едва он увидел перед собой брата и мистера Маунта.

Зигфрид посмотрел на него с обычной сердитой досадой, но фермер потемнел как туча. Глаза на каменной физиономии превратились в щелочки, подбородок выпятился, мохнатые брови ощетинились. Было ясно, что его мнение о Тристане сложилось окончательно и бесповоротно.

Я считал, что Тристан пострадал достаточно, и недели две не упоминал о случившемся, а потом, когда мы как-то сидели в гостиной, он мимоходом сказал, что Дебору уже больше никуда приглашать не будет.

– Папаша ей запретил, – добавил он.

Я сочувственно пожал плечами и промолчал. Ведь этому роману с самого начала был сужден печальный конец.

49

Как и люди, животные нуждаются в друзьях. Вы когда-нибудь наблюдали их на лугу? Они могут принадлежать к разным видам – например, лошадь и овца, – но всегда держатся вместе. Это товарищество между животными неизменно меня поражает, и, по-моему, две собаки Джека Сэидерса служат наглядным примером такой взаимной преданности.

Одного пса звали Джинго, и, когда я делал инъекцию, обезболивая глубокую царапину, оставленную колючей проволокой, могучий белый буль-терьер вдруг жалобно взвизгнул. Но потом смирился с судьбой и застыл, стоически глядя перед собой, пока я не извлек иглу.

Все это время корги Шкипер, неразлучный друг Джинго, тихонько покусывал его заднюю ногу. Две собаки на столе одновременно – зрелище непривычное, но я знал об этой дружбе и промолчал, когда хозяин поднял на стол обеих.

Я обработал рану и начал ее зашивать, а Джинго, обнаружив, что ничего не чувствует, заметно расслабился.

– Может, Джинг, это тебя научит не лезть больше на колючую проволоку, – заметил я.

Джек Сэндерс рассмеялся.

– Вряд ли, мистер Хэрриот. Я думал, что на дороге мы никого не встретим, и взял его с собой, но он учуял собаку по ту сторону изгороди и кинулся туда. Хорошо еще, что это была борзая и он ее не догнал.

– Забияка ты, Джинг! – Я погладил своего пациента, и крупная морда с широким римским носом расползлась в усмешке до ушей, а хвост радостно застучал по столу.

– Поразительно, правда? – сказал его хозяин. – Он все время затевает драки, а дети, да и взрослые, могут делать с ним что хотят. На редкость добродушный пес.

Я кончил накладывать швы и бросил иглу в кювет на столике с инструментами.

– Так ведь буль-терьеры специально для драк и выводились. Джинг просто следует извечному инстинкту своей породы.

– Я знаю. Вот и оглядываю окрестности, прежде чем спустить его с поводка. Он же на любую собаку бросится.

– Кроме этой, Джек! – Я засмеялся и кивнул на маленького корги, который насытился ногой своего приятеля и теперь грыз его ухо.

– Вы правы. Прямо-таки чудеса: по-моему, если бы он совсем откусил Джингу ухо, тот на него даже не зарычал бы.

И действительно, это смахивало на чудо. Корги шел двенадцатый год, и возраст уже заметно сказывался на его движениях и зрении, а трехлетний буль-терьер еще только приближался к полному расцвету сил. Коренастый, с широкой грудью, крепким костяком и литыми мышцами, он был грозным зверем, но когда объедание уха зашло слишком далеко, он лишь нежно забрал голову Шкипера в свои мощные челюсти и подождал, пока песик не угомонится. Эти челюсти могли быть безжалостными, как стальной капкан, но маленькую голову они удерживали, словно любящие руки.

Десять дней спустя Джек привел обоих псов, чтобы снять швы. Подняв их на стол, он с тревогой сказал:

– Джинго что-то плох, мистер Хэрриот. Уже два дня ничего не ест и ходит как в воду опущенный. Может быть, ему в рану попала инфекция?

– Не исключено! – Я торопливо нагнулся, и мои пальцы ощупали длинный рубец на боку. – Но никаких признаков воспаления нет. Припухлости и болезненности тоже. Рана прекрасно зажила.

Я сделал шаг назад и осмотрел буль-терьера. Вид у него был унылый – хвост поджат, глаза пустые, без искры интереса. Его приятель принялся деловито грызть ему лапу, но даже это не вывело Джинга из апатии.

Шкипера явно не устраивало такое невнимание, и, оставив лапу, он взялся за ухо. Снова ни малейшего впечатления. Тогда корги начал грызть и тянуть сильнее, так что массивная голова наклонилась, но буль-терьер по-прежнему его не замечал.

– Ну-ка, Шкипер, прекрати! Джинг сегодня не в настроении возиться и играть, – сказал я и бережно опустил корги на пол, где он негодующе завертелся между ножками стола.

Я внимательно осмотрел Джинго, но единственным угрожающим симптомом была высокая температура.

– У него сорок и шесть, Джек. Несомненно, он очень болен.

– Так что с ним?

– Судя по температуре, какое-то острое инфекционное заболевание. Но какое – сразу сказать трудно.

Я поглаживал широкую голову, водил пальцами по белой морде и лихорадочно думал.

Вдруг хвост слабо вильнул и пес дружески обратил глаза на меня, а потом на хозяина. И вот это-то движение глаз стало ключом к разгадке. Я быстро отвернул верхнее веко. Конъюнктива выглядела нормально розовой, но в чистой, белой склере мне почудилась слабая желтизна.

– У него желтуха, – сказал я.– В его моче вы никаких особенностей не заметили?

Джек Сэндерс кивнул:

– Да. Теперь припоминаю. Он задрал ногу в саду, и струя была темной.

– Из-за желчи. – Я легонько надавил живот, и буль-терьер вздрогнул. – Да, участок явно болезненный.