Книга для родителей - Антон Макаренко

И только кодекс железных законов Маркса, гений борьбы Ленина, ...гений народов СССР отдали в распоряжение идеи солидарности великие силы...

В старой морали высокая нравственность всегда была в подозрительном родстве с глупостью. Многие деятели старого времени достаточно откровенно подчеркивали эту родственность. И это были не только циники, купцы и живоглоты, но и такие тонкие аналитики, как Достоевский. Его князь Мышкин#1 - замечательная иллюстрация к этому закону. Структура нравственного поступка так явно противоречила структуре общества, что только слабый мыслящий аппарат способен был не заметить этого противоречия.

Но может быть, в этой толпе найдется несколько человек, которые не полезут в драку, которые не побегут в общем паническом движении, которые обрекут себя на голодную смерть, но никого не столкнут с дороги и никому не придавят горла. Их поведение, конечно, обратит на себя внимание остальных - один назовет их подвижниками, высоконравственным героями, другие назовут глупцами, и эти два суждения не будут находиться в особенном противоречии друг с другом.

Теперь представьте себе другой случай: в таком же положении очутился организованный отряд людей, они обьединены сознательной уверенностью в том, что их интересы солидарны, что солидарность эта обеспечивается и чувством их уважения друг к другу, и разумной убежденностью в пользу такой солидарности, и доверием к избранным вождям, и дисциплиной в структуре органов и функций. Если такой отряд обнаружит запасы пищи, он направится к ним стройным маршем и остановится по суровому командному слову только одного человека на расстоянии, как будто наименее вероятном, на расстоянии нескольких человек, у которого захлохнет чувство, который завопит, зарычит, оскалит зубы и бросится, чтобы одному поглотить найденные запасы, - его поведение будет явно для всех и самым безнравственным и самым глупым...

Но кто же в этом отряде будет образцом нравственной высоты?

Здесь мы подошли к самому важнейшему тезису, на который обращаем особенное внимание родителей. В этом отряде на большой нравственной высоте будет не один какой-нибудь герой, а все члены отряда.

По старой морали, нравственная высота была уделом редких подвижников, специальных монстров, число которых было так незначительно, что канонизация их совершалась обычно через несколько сотен лет, когда в памяти людей они сохранялись в туманных формах легенды и устного придания, когда, следовательно, уже не трудно было кое-что и приукрасить. Обыкновенный человек не только в глубине души, а и совершенно открыто для себя такую нравственную высоту считал недоступным и непосильным делом, и с этим все были согласны, т.е. весь контингент таких же обыкновенных людей. Такое, так сказать, снисходительное отношение к нравственному совершенству давно сделалось нормой общественной морали.

В человеческой моральной практике было, собственно говоря, две нормы: одна - парадная, для нравственной проповеди и для специалистов-подвижников, другая - для обыкновенных случаев жизни, для человеческих будней. По первой норме полагалось последнюю рубашку отдать ближнему, пренебречь богатством, предоставить щеки и правую и левую и пр. По второй норме ничего положительного не полагалось, и измерителем нравственности была не нравственная высота, а нечто противоположное: обыкновенный житейский грех. Так уже и считали: все люди грешат, с этим ничего не поделаешь.

Коммунистическая мораль, построенная на идее солидарности трудящихся, в то же время не есть вовсе мораль воздержания. Требуя от личности ликвидации жадности, уважения к интересам и жизни человека-творца, коммунистическая мораль требует солидарного поведения и во всех остальных случаях, и в особенности требует солидарности в борьбе. Расширяясь до философских обобщений, идея солидарности между трудящимися захватывает все области жизни, ибо с точки зрения единого человечества жизнь есть борьба за каждый лучший завтрашний день, борьба с природой, с темнотой, с невежеством, с зоологическими атавизмами, с пережитками варварства, борьба за освоение неисчерпаемых сил земли и неба, за невыразимо великое и прекрасное будущее человечества.

Успехи этой борьбы прямо пропорциональны величине солидарности человечества. Только двадцать лет мы прожили в этой новой нравственной атмосфере, а сколько мы уже пережили великих сдвигов в самочувствии людей! Самочувствие совершенно нового, примечательно нового человека для нас самих еще так непривычно, что мы не всегда отдаем себе отчет в его содержании, и тем более нам трудно проектировать детали этого самочувствия в нашей воспитательной работе.

Мы еще не можем сказать, что мы окончательно освоили логику и диалектику новой, коммунистической морали. В значительной мере в своей педагогической деятельности мы руководствуемся интуицией, больше надеемся на наше чувство, чем на нашу точную мысль...

В диалектике чувств социалистического общества любовь никогда не может быть основанием человеческого поступка. Это христианская композиция. В идеальном самочувствии христианина любовь проектировалась как априорное начало человеческих отношений. Сама она исходила непосредственно от божеского задания, сама она не имела никаких оснований в человеческом обществе.

В нашем обществе беспричинная, ни на чем не основанная любовь является безнравственной и чуждой нам категорией. У нас любовь может быть завершением отношений, но не началом их... Долг перед страной, перед всем обществом, перед человечеством может вытекать у нас только из глубокого, сознательного и в то же время кровного ощущения солидарности трудящихся, крепкой убежденности в том, что эта солидарность - благо для всех, и в том числе и для меня самого. В социалистическом долге нет ни альтруизма, ни савмопожертвования - это необходимая, нравственно обязательная, но совершенно реальная категория, обладающая той железной логичностью, которая может вытекать только из здоровых и реальных, не небесных, а земных, не идеалистических, а материалистических человеческих интересов.

Вот из этой реальной сущности и должна вытекать идея долга. Общественный долг есть функция общественного интереса.

Но в этом положении еще ничего не решается. Из области таких солидарных интересов проистекает идея долга, но не обязательно проистекает выполнение долга.

Солидарность интересов и вытекающая из нее солидарность идей еще не составляют нравственного явления. Последнее наступает только тогда, когда наступает солидарность поведения.

Многие товарищи полагают, что солидарность идей (интересов) обязательно приводит к солидарности поведения. Такое убеждение есть очень большая вредная ошибка.

Вообще можно считать аксиомой, что солидарность поведения невозможна без солидарности идей (за исключением случаев слепого поведения или поведения двурушника), но обратное заключение будет заключением неправильным.

Никакое значение чертежей и расчетов, никакое теоретическое изучение технологий материалов, сопротивления материалов не побудят человека заняться постройкой дома, если он никогда не видел кирпича, балки, цемента, стекла и т.п.; если он не упражнялся практически в работе над ними, если он не освоил процесс постройки всеми своими пятью внешними чувствами, своей волей, своим опытом.

Точно так же никакие идеи не определят линии поведения человека, если у него не было опыта поведения.

Опыт солидарного поведения и составляется настоящий обьект социалистического воспитания.

В советской семье, в советском обществе этот опыт накапливается с самых малых лет. Развиваясь рядом с развитием сознания, этот опыт и дает те замечательно действенные, воодушевленные кадры молодых наших деятелей, которыми мы справедливо гордимся.

Но в некоторых семьях не уделяют достаточного внимания образованию такого опыта. Там иногда продолжают нажимать на чистую идею, а часто даже и на чистую любовь в надежде, что то или другое достаточно гарантирует правильное поведение.

Зависимость идей и поведения мы уже видели. А что такое любовь?

А любовь - это тоже... поведение. Она придет вместе с долгом, как дети одной матери.

Из очеркаи "Книга для родителей"

...Вечер 7 ноября. Кабинет и столовая в хорошей коммунальной семье. Много книг. На столе сегодня белоснежная скатерть, а из кухни пролезают самые симпатичные запахи. В широкие окна блестящими, яркими глазами смотрит иллюминированный город. Праздник.

На турецком диване девочка лет пятнадцати. Она полулежит в неудобной капризной позе, на худеньком еще кулачке ее кучерявая головка.

Перед девочкой стоит мать:

- Верочка, но что же я могу сделать? Надень шерстяное...

Девочка подымает голову с кулачка и говорит матери быстро, быстро:

- Отстаньте с вашим шерстяным! Заладили одно и то же! Когда еще... еще в августе говорили: пошьем, пошьем, вот вам пошили, это потому, что модистка дешевая... вам все дешевое нужно!