Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— Убирайтесь вон! — взвизгнула хозяйка. — Я вызову полицию.

— Мы и есть полиция, — сказал Артемий Иванович и пожевал папиросу. — А ты, собственно, кто?

— Я хозяйка этого дома, потомственная гражданка Елизавета Ивановна Мизулина.

— Давно домом владеете?

— Давно-с, — растерянно ответила г-жа Мизулина, но потом опомнилась и сама перешла в наступление: — Да вы сам-то кто такой, чтобы у меня спрашивать?!

— А вы у дворника поинтересуйтесь, — ответил Артемий Иванович и, наконец, закурил.

— Я поинтересуюсь. И вернусь с околоточным!

Г-жа Мизулина хлопнула дверью и вернулась через полчаса, но только не с околоточным, а с кипящим самоваром. Сзади Ксения на подносе несла теплые еще сайки, вазочку с вареньем и большой кулек со свежими тминными колбасками. Когда приехала Анна с Соломоном, Артемий Иванович уже обожрался и храпел на диване, прямо, как был, в одежде и галошах, а в ногах у него сидела Ксения и, повинуясь отданному перед сном распоряжению, подобострастно обмахивала его «Русской мыслью». Поляк уже немного пришел в себя и Варенька, сидя у его постели, читала ему мятый «Петербургский листок», в который до того была завернута уничтоженная Артемием Ивановичем чайная колбаса:

— … Кшесинская-вторая прекрасно исполнила па-де-де с одной только репетиции, и кордебалет «снежных хлопьев» прелестно станцевал вокруг елового дерева. А вот поведение нашей публики оставляет желать лучшего.

— Ну, кто тут у нас больной? — деловито спросил Соломон, входя в комнату.

— А, старый знакомый! Сейчас, ваше превосходительство, мы мигом поставим вас на ноги.

— Не надо его прямо сейчас на ноги, — сонно пробормотал со своего дивана Артемий Иванович. — Он еще слаб. А то встанет, начнет кулаками махать. Не могу же я с больным драться.

— А что у вас со ртом, ваше превосходительство? — спросил Соломон, сменяя Вареньку у постели Фаберовского.

— Эти сволочи меня хной вместо хины напоили, — прохрипел поляк.

Соломон хихикнул.

— Ваше превосходительство, дозвольте мне написать статью в журнале «Врач»: «Интересный случай ошибочного лечения горячки в стадии катарсиса»?

— Я тебе сейчас дозволю… — просипел поляк, гневно вращая воспаленными глазами. — Я тебя в Сибири сгною!

Из «Исповеди дезинфектора»:

13 августа мы вместе с Ф. должны были дезинфицировать дом Софьи Карловны Римской-Корсаковой на Английском проспекте, в котором располагалось испанское посольство. Благородные гранды невозбранно дозволили нам свободно перемещаться по зданию посольства и заливать как нам вздумается своим зловонным, но целебным зельем весь дом. Мы быстро обработали карболкой первый этаж, затем помещения, выходившие на проспект, и постучали в дверь квартиры окнами в садик. Дверь открылась и перед нами соизволил предстать наследник цесаревич собственной персоной с пирожным в руке и кусками заварного крема на усах. «Малечка, тут нас попрыскать пришли», — благосклонно сказало Его Высочество. Едва мы успели склонить свои головы пред красотою его избранницы, юной барышни с большими красивыми глазами и короткими ногами, как с улицы набежало человек десять в одинаковых штатских пальтецах и картузах и со шпорами на сапогах, вероломно заломили нам руки и потащили в участок. «Зарубите себе на носу, — сказали нам тогда в участке пристав. — В таких квартирах никакая холера не заводится!» Подумать только, что еще два года назад жизнь этой Престолонаследующей Бациллы была в моих руках!

В молодости Иван Дмитриевич Путилин был очень охоч до женского полу, и первый брак его закончился поэтому страшным скандалом. Жена его потребовала развода, и даже взяла вину на себя, не будучи в силах выносить присутствие дома разных девиц под видом явившихся с докладом полицейских агентов. Со временем здоровье его сдало, и он женился во второй раз, на дочери управляющего одной из казенных железных дорог. Папаше очень не хотел видеть свою дочь замужем за потаскуном и к тому же полицейским сыщиком, однако случайно встретившиеся ему при выходе из управления Михрютка с Чекуш и Еремей Вольный Стрелочник с Горячего поля уговорили его дать решительное и бесповоротное согласие и благословить молодых. Последние годы, после ухода в отставку, Иван Дмитриевич сдал совсем. Когда он не разбирал свои бумаги, лелея наполеоновские планы создания общего очерка воровства и мошенничества в Петербурге, он дремал в кресле около печки, и только изредка увольняемые по беременности горничные свидетельствовали о том, что в нем еще сохранилась искра жизни.

Такой случай как раз произошел сегодня утром, когда прислуга Пелагея расплескала самовар и Ольга Семеновна обнаружила у нее наметившийся животик. Никакие оправдания про гороховый суп, запоры и завалы не помогли. Прислуге был поставлен клистир, а когда она была таким образом уличена во лжи, ее немедленно выкинули на лестницу вместе с пожитками.

— Не сдулось — вон!

Поэтому весь день в квартире Ивана Дмитриевича раздавалось хлопанье дверей, гром разбиваемых тарелок и другие нескончаемые бесчинства госпожи Путилиной. На зов его никто не являлся, днем он остался голодным и даже был вынужден сам ходить к буфету за холодной телятиной. Чтобы не слышать шума, производимого разъяренной супругой, Иван Дмитриевич заложил в уши ваты и притворил двери в кабинет, а поскольку в животе урчало от голода, и дремать было невозможно, сел за стол продолжать начатый труд.

Но едва он написал «Поимка вора или грабителя в большинстве случаев до такой степени затруднительна», как двери распахнулись, и госпожа Путилина язвительно бросила:

— Дожили! К нам явился начальник сыскной полиции! Прослышал, наверное, про ваши художества!

— Какой еще начальник?! — изумился Иван Дмитриевич, откладывая перо.

— Марка ваша, бывшая в употреблении. Господин Вощинин осчастливил. Идите, встречайте гостя, а то ведь и пальто сегодня снять некому. А я в церковь пошла, на водокрещение.

И она загремела в коридоре эмалированными кувшинами.

— Заходь, Платон Сергеевич, — вышел в переднюю Путилин. — У нас тут катастрофа домашняя очередная. Ольга Семеновна опять решила, что я прислугу обрюхатил. А я тут совсем нипричем. Если и имел какие намерения, так это, как ты знаешь, не наказуется. Да от намерений пузо не отрастает. Сама где-то нагуляла, а я от этого голодный.

— Не вы один, Иван Дмитрич, несправедливо пострадали, — сказал Вощинин.

— Я вот по вашей милости неделю с супругой не разговаривал.

— Это что я к вам тогда в сыскное заезжал?

— Нет-с. Это когда мебель у нас в квартире переставляли, чтобы, как супруга выразились, «Путилиным не воняло», и список один интересный на обоях нашли. Сплошь женские имена с крестиками напротив. Какая-то Палашка Насос, например, Столярный, 8. И все в таком роде.

— Ах, Палашка, Палашка… — покачал головой Путилин. — Большая стерва была… Но ты-то тут причем?

— А вот притом. Почему, например, насупротив Серафимы Ерша крестика не поставлено?

— Да я посмотрел на нее, и, уж на что я человек небрезгливый, признаться, не решился.

— А вот супруга моя самолично в участок к Лисаневичу явилась, потребовала городовых и лично по адресу, строем, на Мещанскую… Хорошо, оказалось, что та Серафима уже лет 15 как в Калинкинской больнице померла.

— Сам виноват, — нюхнув табаку, сказал Путилин. — Вот не поскупился бы, переклеил бы обои, как в мою квартиру въехал, ничего бы и не было. Водочки хочешь?

— Лучше откажусь. И так уж, чтобы супруга не заподозрила, что к вам поехал, сказался, будто в 3 участок Литейной части к приставу Сыхре еду.

— Чтобы Сыхра тебя водочкой не почествовал, да по такому морозу? Сказки! Она тебе не поверит.

— Ну, рюмочку, — согласился Вощинин.

Они сели за стол, и Путилин достал из стола две вместительных чарки и бутылку.

— Ну, а ко мне-то ты чего приехал, Платон Сергеевич? — спросил Иван Дмитриевич, крякнув после водочки. — Не на супругу же свою жаловаться.

— Я к вам по делу пристава Сеньчукова.

— Ну что, сыскал мазуриков?

— Как у вас все легко выходит, Иван Дмитриевич. Аж зависть берет, и, простите, сомнение. Вот скажите мне как на духу: можно ли преступника неизвестного найти?

Путилин ковырнул в табакерке табаку и засунул в ноздрю.

— Я тебе так скажу: не можно. Найти преступника не можно, его можно только поймать. А недурная думка? Богатая думка. Дай-ка запишу. А ты еще тем часом водочки наливай.

— Я вот тоже «Историю почтовых отправлений» писал, пока на ваше место не заступил… А дело-то, по вашей просьбе начатое, неожиданный оборот приняло, Иван Дмитрич. Выяснили мы личности обоих мазуриков, только вот как их поймать или найти — ума не приложу. Один из них, Артемий Владимиров, был с молодых лет знаком с семейством полицмейстера Сеньчукова и как-то обрюхатил прислугу полицмейстера, крестьянку Нестерову — простите великодушно за такое совпадение, Иван Дмитриевич. Чтобы избежать обвинения в растлении, он оклеветал полковника Сеньчукова, и тот даже некоторое время находился под арестом. Жеребцов поднял документы и выяснил кое-что интересное. Владимиров находился в особой близости, возможно, даже в родстве, с кронштадтским купцом Нижебрюховым. Тот с купцом Ясуковичем взял тогда подряд на водопроводные работы в Кронштадте, кроме того, он имел несколько лавок в городе и одну известную на Якорной площади. Разгром его лавки матросами по приказу полицмейстера Головачева вместе с остальными торговыми лавками на площади послужил отдаче под суд полицмейстера, и не в последнюю очередь Нижебрюхов посодействовал тому, что Головачев был сослан в Сибирь. Второй, как вы и предполагали, польский мазурик по имени Степан Фаберовский. Проживали они в столице, по собственным паспортам, выданным законным образом в Якутске. Паспорта подлинные, Мздевецкий из участка Лисаневича их смотрел, когда они прописывались в доме наследников Нижебрюхова.