Правда о Порт-Артуре. Часть II - Евгений Ножин

Трубы уже исправлены. Вмѣсто сбитыхъ мачтъ, надставлены новыя. По борту слѣды перенесеннаго жестокаго боя. Зіяютъ, словно раскрытыя ворота, огромныя надводныя пробоины, надъ которыми спѣшно работаютъ десятки матросовъ. Работы уже подходятъ къ концу.

Командиръ броненосца капитанъ I ранга Бойеманъ, нынѣ уже покойный, любезно показалъ мнѣ весь свой броненосецъ, огромную пловучую крѣпость.

Всюду и вездѣ слѣды взрывовъ непріятельскихъ снарядовъ. Все по мѣрѣ возможности приведено въ порядокъ, но это все на каждомъ шагу напоминаетъ о минувшемъ сраженіи.

У людей видъ бодрый, веселый. Не падай кругомъ снаряды, не обращай на себя вниманія страшные слѣды разрушенія — и въ голову не пришло бы, что эти жизнерадостные люди перенесли бой 28 іюля.

Подошелъ къ командиру судовой священникъ съ вопросомъ, можно ли сегодня служить обѣдню.

— Нѣтъ, батюшка, опасно. Бомбардировка усиливается. Непріятель, очевидно, пристрѣливается сегодня къ намъ. Людей нужно спрятать.

Вахтенный доложилъ, что ѣдетъ адмпралъ.

Быстро подлетѣлъ къ трапу двухтрубный паровой катеръ.

Адмиралъ Виренъ однимъ взмахомъ былъ уже на палубѣ.

Принявъ строевой рапортъ, скрылся у себя въ каютѣ.

Послѣ одиннадцати сѣли завтракать. Завтракъ былъ накрытъ не въ каютъ-компаніи, а въ одной изъ батарейныхъ палубъ шестидюймовыхъ орудій.

За столомъ пили за здоровье новаго контръ-адмирала. Зашла рѣчь, конечно, о Стесселѣ.

Меня нѣсколько поразило: за исключеніемъ нѣсколькихъ, большинство офицеровъ хранило глубокое молчаніе.

Дружнаго возмущенія поступками генерала Стесселя не встрѣтилъ.

Пожалуй, это понятно. Соглядатаи генералъ-адъютанта могли донести, и виновный могъ бы подвергнуться если не преслѣдованію, то по меньшей мѣрѣ опалѣ.

Очутиться же въ опалѣ никому не улыбалось, т. к. для большинства въ перспективѣ была строевая служба на сухопутномъ фронтѣ. Всѣ же отлично уже знали, что Стессель враговъ своихъ не жалуетъ.

На слова мои, обращенныя къ контръ-адмиралу Вирену, въ которыхъ я выразилъ надежду, что адмиралъ, бывшій непреложнымъ свидѣтелемъ всего, что творилось и творится въ Артурѣ, поддержитъ печать и въ частности меня въ разоблаченіи дѣйствій Стесселя и К°,— послѣдній отвѣтилъ очень горячо, что онъ всегда будетъ стремиться къ тому, чтобы правда восторжествовала.

Адмирала поддержалъ старшій артиллерійскій офицеръ лейтенантъ Де-Ливронъ.

Для меня это было большимъ утѣшеніемъ, придало мнѣ бодрости, воскресило надежды, утвердило въ сознаніи, что рано или поздно, а правда восторжествуетъ, и Государь, Россія узнаютъ, какъ безпощадно ихъ обманывали артурскіе герои.

Когда подали кофе, бомбардировка усилилась.

Командиръ то и дѣло подымался наверхъ. Снаряды начинали ложиться все ближе и ближе.

Японцы пристрѣливались.

Передъ отъѣздомъ адмирала, я попросилъ разрѣшеніе его снять.

Снималъ на кормѣ, внизу, надъ самой водой, на адмиральскомъ мостикѣ.

Черезъ полчаса два снаряда попали въ адмиральское помѣщеніе. Одинъ исковеркалъ панцырную дверь, у которой стоялъ адмиралъ, другой раздробилъ въ щепы самый мостикъ.

Около 2 часовъ попаданія участились. Огонь осаждающаго сосредоточился исключительно на "Пересвѣтѣ".

Вышли.

На верхней палубѣ никого.

Только вахтенный офицеръ, подвахтенный и часовой у кормового флага.

Громада броненосца стоитъ недвижно.

Снарядъ за снарядомъ падаетъ въ воду, вздымая при взрывѣ огромные столбы воды.

Слышенъ вой снаряда, сердце замретъ, прислушиваешься— куда упадетъ? Ждешь… Въ воду. Опять вой! Въ воду. Опять. Еще, еще.

Вой — долгій, протяжный. Трескъ, гулъ — ударило въ бортъ. Громада броненосца какъ бы нервно вздрогнула.

Спустились внизъ.

Вѣстовые подали чай.

У стола въ креслѣ сидитъ m-me Черкасова, читаетъ книгу. Совершенно покойна. Словно не слышитъ, что снарядъ за снарядомъ рвутся вокругъ и въ самомъ броненосцѣ.

Присутствующіе офицеры непринужденно болтаютъ.

Кто пьетъ чай, кто читаетъ, прогуливается…

Бомбардировка продолжалась.

Во время этого испытанія характеровъ и нервовъ отдѣльныхъ личностей, я зорко наблюдалъ за офицерами и матросами.

Полное безразличіе къ смертельной опасности.

Жизнь текла обычнымъ путемъ.

Только въ самый моментъ попаданія, всѣ прислушивались, старались угадать, гдѣ упалъ снарядъ.

А каждый слѣдующій снарядъ могъ упасть именно сюда къ намъ, гдѣ мы сидѣли.

Попаданія все чаще, чаще.

Нѣкоторые бросаются туда, гдѣ снарядъ разорвался, несмотря на строгое приказаніе командира не показываться безъ дѣла на палубу.

Меня несказанно поражала супруга старшаго артиллерійскаго офицера m-me Черкасова. Я искренно благоговѣлъ и удивлялся этой юной, изящной женщинѣ, ея выдержкѣ, огромной силѣ воли, которой могли бы позавидовать многіе изъ представителей сильнаго пола.

Ни тѣни страха, растерянности. Словно это было не во время бомбардировки, когда каждый слѣдующій снарядъ могъ превратить всѣхъ насъ въ безформенную массу, а въ уютномъ салонѣ гдѣ-нибудь на югѣ Франціи.

Сидя въ креслѣ и читая книгу, она время отъ времени покойно обращалась къ тому или другому изъ офицеровъ, выбѣгавшихъ къ мѣсту попаданія снаряда.

— Ну зачѣмъ, зачѣмъ вы идете? Вамъ тамъ дѣлать положительно нечего. Моему мужу надо итти, онъ по обязанности службы, а вы пожалуйста сидите смирно. Командиръ сердится. У насъ и такъ мало осталось офицеровъ, всѣхъ забрали на позицію.

Это говорила женщина, почти еще ребенокъ!

Бомбардировка усиливалась

Около 5 часовъ снарядъ разорвался въ кухнѣ, гдѣ люди брали кипятокъ.

Побѣжалъ туда.

Нѣсколько убито, нѣсколько ранено.

Двумъ оторвало ноги.

Въ помѣщеніи стоялъ густой, удушливый дымъ.

Раненые жалобно стонали, кругомъ испуганныя лица удѣлѣвшихъ.

Въ дыму суетятся санитары, фельдшера.

Дымъ разсѣялся.

Электрическія лампочки ярко свѣтятъ мѣсто взрыва — все разворочено.

Кровь, кровь, лужа крови; куски одежды, куски мяса…

Раненыхъ бережно переносили въ судовой лазаретъ.

Докторъ Августовскій, во всемъ бѣломъ, принимаетъ матроса П. Скрынникова съ оборванными ногами.

Второй мученикъ долга уже лежитъ на столѣ, около него священникъ въ эпитрахили.

Петръ Скрынниковъ, въ полуобморочномъ состояніи, глухо стонетъ.

Ноги оторваны выше колѣнъ.

Очнулся.

Озирается вокругъ блуждающимъ взоромъ, откидываетъ голову. Остановился на докторѣ, поддерживавшемъ ему голову. Пристально, зло на него смотритъ.

Фельдшеръ затягиваетъ ногу съ цѣлью прекратить кровотеченіе.

— …Ну, ты! Мясникъ!.. Такъ и есть — мясникъ… Говорю, не тронь!.. и муху не тронь…

Священникъ у другого стола кончилъ исповѣдь; умирающій, сложивъ руки на груди, впился въ служителя Христа покорно молящимъ взоромъ.

Губы шевелятся — чуть слышно повторяютъ слова молитвы: "… не бо врагомъ Твоимъ тайну повѣмъ, ни лобзанія Ти дамъ, яко Іуда"… Кругомъ стоятъ, понуривъ головы, товарищи матросы, блѣдные, растерянные…

Въ открытый люкъ доносится снарядовъ вой, взрывовъ гулъ, шумъ воды… "но яко разбойникъ, исповѣдую Тя: помяни мя, Господи"…

Всѣ крестятся. У головы умирающаго стоитъ лейтенантъ Черкасовъ, на немъ лица нѣтъ… "во царствіи Твоемъ" — шепталъ уходившій отъ насъ…

Взоръ его потухалъ.

Въ глазахъ, устремленныхъ туда, высоко, и на лицѣ — мольба, нѣмая, покорная, тихая. Заходили у глазъ неуловимыя тѣни. Губы дрогнули и перестали шевелиться ………………………….

"Да не въ судъ или во осужденіе будетъ мнѣ… Господи, но во исцѣленіе души и тѣла. Аминь." закончилъ уже священникъ одинъ……………………………………

Судъ земной свершился.

Передъ нами лежалъ трупъ.

Снаряды продолжали падать, потрясая весь броненосецъ.

День кончался.

Спускались сумерки.

Бомбардировка стихала.

Еще день Артура уходилъ въ вѣчность.

Наступилъ вечеръ, за нимъ ночь.

Все стихло.

Въ городѣ, въ бухтѣ и кругомъ царилъ мертвый покой, когда я во второмъ часу ночи подходилъ къ дому.

У дома намѣстника и у нашихъ воротъ я наткнулся на невиданные еще, огромные неразорвавшіеся снаряды.

Понять не могъ, откуда они.

Неужели обронили по дорогѣ наши артиллеристы?

— Такъ что, ваше в-діе — пояснилъ мнѣ городовой — не подходите близко, это, значитъ, японцы оттеля бросили.

Городовой показалъ въ сторону Сахарной Головы.

— Ааа…!

Такъ вотъ чѣмъ насъ будутъ теперь угощать? Это были одиннадцатидюймовые снаряды. — Начался четвертый періодъ осады.

Телефонограммы.