Черные лебеди - Иван Лазутин

— Откуда вывернулся? — удивилась Лиля.

— Чуть под суд не угодил. Спасибо Михаилу Ивановичу Калинину, пошли ему Господь здоровья, заступился, слово доброе за дедушку замолвил, а то быть беде.

— Откуда ты знаешь об этом, няня?

— Слышала, когда дедушка с академиком Видениным в кабинете разговаривал. Стирала пыль с подоконника и ухо навострила. Правда, не все поняла, а вот то, что чуть беда не случилась, — своими ушами слышала. И все из-за чего, ты думаешь? Из-за телефона, из-за нашей дурьей выходки…

Все это произошло давным-давно, в войну, когда Лиля была маленькая, когда дедушка был в добром здоровье и в славе. И вот теперь… телеграмма.

Из задумчивости Лилю вывел звонкий голос стюардессы:

— Граждане пассажиры! Мы приближаемся к столице нашей Родины Москве. Посадку делаем в аэропорту Внуково!

Лиля открыла глаза и повернула голову влево. Николай Иванович спал крепким сном утомленного человека, который даже в неудобном положении испытывает от сна наслаждение. Она не стала будить его, решив — пусть еще несколько минут поспит. И только когда самолет заметно пошел на снижение и пассажиры зашевелились, Лиля положила руку на плечо своего спутника:

— Вставайте!.. Москва…

Спросонок сибиряк долго тер кулаками глаза и, чтобы прогнать дремоту, резко тряхнул головой:

— Вот это махнул!.. Пол-Европы проспал. Не разбуди — проспал бы и Азию.

Вскоре к самолету подкатил трап, и они спустились на землю.

Лилю била нервная дрожь, пока они ехали в низеньком автовагончике от самолета до аэровокзала. А когда она почти вбежала в телефонную будку и с замиранием сердца набрала номер телефона, то вдруг почувствовала, как сердце в груди ее, делая мягкие зыбистые перебои, то вдруг проваливается куда-то вниз, то, делая сильный толчок, вскидывает к горлу удушливую волну крови.

В трубке плыли длинные мучительные гудки. Один, другой, третий, четвертый… К телефону никто не подходил. «Неужели нет дома и няни Марфуши? Неужели опоздала?..» А длинные гудки ныли, рвали душу. Лиля уже хотела повесить трубку, как гудки в ней прекратились.

— Кто это? — послышался в трубке еле слышный, болезненный голос няни Марфуши.

Лиля почувствовала, как сердце в груди ее снова замерло. Говорить было трудно. Слова, застревая где-то в горле, летели в трубку рваными кусками:

— Няня!.. Это я, Лиля… Я только что с самолета… Я во Внуковском аэропорту. Где сейчас дедушка? Что с ним?.. Вы меня слышите, няня?..

— Слышу… — донесся из трубки дребезжащий голос няни Марфуши. — Вот хорошо, что прилетела. Уж мы так тебя ждем, все жданки съели.

— Где дедушка?.. Что с ним? — захлебываясь словами, кричала Лиля в трубку.

— Все в госпитале, все там… Вот уже третью неделю лежит… Все тебя ждет, бредит тобой…

— В каком госпитале, няня?

— В своем, в каком же ему быть… Во втором отделении.

— Что с ним, няня?

— Сердце… Схватило так, что думали и не выкарабкается. Сейчас немного полегчало.

— Няня, я еду прямо к нему, в госпиталь. Пока! Скоро буду дома, — Лиля повесила трубку и, с трудом сдерживая душившие ее рыдания, заплаканная, с полыхающими, как маки, щеками вышла из будки.

Ее разговор Николай Иванович слышал. У него отлегло от сердца.

— Слава Богу, жив, — выдохнула Лиля и перчатками стерла со щек слезы.

— Разрешите, я довезу вас до госпиталя? — с выражением виноватости на лице сказал Николай Иванович, словно то, о чем он просил, было важнее для него, а не для Лили.

— Но у вас в Москве, очевидно, много своих дел? Спасибо за то, что вы сделали для меня во время полета…

— Какие у меня дела?! Вот сейчас получим вещи, возьмем такси — и через час вы будете у деда.

— Николай Иванович, я вам так обязана! — приложив к груди руки, проговорила Лиля. — Вы возитесь со мной, как с дочкой.

— Вот дочки-то мне Бог как раз и не послал. Все солдатами одаривал. Пять сынов, и всем я по плечо, — и снова широкая, с русским простодушием и удальцой в искринках глаз улыбка опахнула лицо Николая Ивановича.

— Ну что ж, раз так, — поедем, — Лиля по-мальчишески озорно щелкнула пальцами и звонко поцеловала Николая Ивановича в щеку.

Получив вещи, они сели в такси.

— Военный госпиталь имени Бурденко, — бросила Лиля уже немолодому шоферу, который знающе кивнул головой и уверенно взял с места вторую скорость. — И если можно — побыстрей. Едем к тяжелобольному.

Николай Иванович, сидевший на заднем сиденье, легонько хлопнул таксиста по плечу:

— Выжми, браток, из техники все, на что она способна.

— Понято, — ответил шофер, и стрелка спидометра, дрогнув, медленно поползла вправо.

По бокам широкого асфальтированного шоссе мелькали кусты, проносились мимо зеленые островки молоденьких березовых рощиц, позади оставались подмосковные деревушки.

Понимая, что Лиле сейчас не до разговоров, что вся она во власти ожидания предстоящей встречи с дедом, Николай Иванович почти всю дорогу молчал, оглядывая придорожные окрестности. Уже подъезжая к окраине Москвы, это тяжелое молчание нарушила Лиля:

— Как будете добираться до дома: самолетом или поездом?

— Самолетом. Пока доберешься поездом — у новорожденного отрастет борода, — пошутил Николай Иванович.

— Если будет трудно с гостиницей — приезжайте к нам, у нас хватит места, — предложила Лиля.

— Спасибо, — отозвался Николай Иванович. — Думаю, что обойдусь без гостиницы. Тороплюсь домой.

— Так куда вы сейчас? Прямо в аэропорт?

— Как куда? С вами! Довезу вас до госпиталя, куплю внукам гостинцы — и на самолет, — и несколько помолчав, сказал: — Дедушке передайте от меня привет. Хоть лично мы с ним незнакомы, но видеть я его видел.

— Где?.. — Лиля круто повернулась к Николаю Ивановичу.

— Два года назад, в Кремлевском Дворце. Помню, с докладом он выступал. И сейчас стоит перед глазами — такой седой, представительный. Тогда мне показалось, что он чем-то смахивает на Александра Невского.

— Что же вы вчера не сказали мне об этом?

— Расстраивать вас не хотел, вам и так трудно было. Когда жалеют — горе труднее переносится. По себе знаю.

Наконец машина вырвалась на Калужское шоссе. У заставы долго стояли перед светофором. Не меньше Лили нервничал и Николай Иванович. А когда пересекли Калужскую площадь и выехали на Большую Якиманку, сибиряк стал выходить из себя, видя, как впереди прямо под самым носом еле-еле тащится старенький «Москвич».

— Обойди, дружок, эту колымагу! — попросил он таксиста, наклонившись к нему.

— Нельзя, — ответил шофер. — Обгон здесь запрещен. Правительственная трасса.

Николай Иванович наклонился почти к самому уху шофера:

— Говоришь, правительственная? Тогда давай, браток, выходи на правительственную! Жми на всю железку!..

Шофер усмехнулся и покачал головой:

— Шутник ты, паря.

— Я не шучу, — строго сказал Николай Иванович и вытащил из кармана алую книжку, на кожаной корке которой было вытеснено золотом: «Депутат Верховного Совета СССР». — В случае чего — ответственность беру на себя.

— А если штраф? — спросил шофер и, взяв чуть левее, обогнал вертлявого «Москвича».

— Это проще. Справимся, — откликнулся сибиряк.

Стрелка спидометра доходила до предела.

Но вот наконец и военный госпиталь. Не раз здесь вместе с дедом, бывала Лиля. В проходной ей сказали, на каком этаже и в какой палате лежит профессор Батурлинов. Лиля получила пропуск, халат и вернулась к Николаю Ивановичу, который, выйдя из такси, курил.

— Что вы мучаетесь из-за меня? Ведь у вас, наверное, куча своих дел?!

— Не беспокойтесь за меня. Все свои дела я переделал.

— Спасибо вам за все, Николай Иванович. Будете в Москве — звоните, заезжайте, — Лиля крепко пожала сибиряку руку и, помахав ему, скрылась в проходной госпиталя.

Длинные коридоры, белые халаты, запах хлороформа… Чистота, белизна, тишина… Вот, наконец, и семнадцатая палата. Лиля тихонько открыла дверь и бесшумно вошла.

У окна на белой высокой кровати, смежив веки, лежал профессор Батурлинов. Большая волосатая рука старика покоилась на широкой груди.

Лиля видела крупный четкий профиль деда и его взлохмаченные толстовские брови. Затаив дыхание, она подошла к кровати. Скрип паркета вывел больного из полудремотного состояния. Он слегка повернул голову, и взгляд его встретился со взглядом Лили. И в ту же секунду дрогнуло что-то в лице старика. В его широко открытых глазах вспыхнула радость. Он улыбнулся.

— Лиля… дочка… — глухо, всей грудью выдохнул Батурлинов. Рука его скользнула с груди и потянулась к Лиле: — Приехала!..

Лиля встала на колени у изголовья деда и, сжав в ладонях его исхудавшую руку, поднесла к лицу и принялась целовать. И слезы… Неудержимые слезы катились из глаз ее.