Новый Мир ( № 9 2006) - Новый Мир Новый Мир

Вадик, понимая, что скоро умрет (опухоль в голове — не шутки), очень боялся смерти. Смерть-луна являлась ему по ночам в виде тетки с голубоватым широким лицом, черными страшными глазами и длинными черными космами. И при виде смерти он плакал так, что даже макушка от слез была мокрая. А Федор, вдруг понял Вадик, смерти совсем не боится. И стал он Федору подражать, житие Серафима Саровского читать, чуда ждать: у открытого окна стоял, до трусов раздевшись, ждал, что у него, как у святого, на теле волосы вырастут, защитят от мороза. Тут уже мама Ирина перепугалась и Федора выставила из дома: “Вадик — мой, я хочу, чтобы он был со мной. А ты — уходи”.

Федор пошел в пивную, где алкаши за бутылкой рассуждали о Боге: “Только зачем Он Сына-то своего замочил?” — а толстые подавальщицы тосковали о любви под гитарные переборы (сцена абсолютно муратовская). Федора там избили, явно по наущению Михалыча, здоровенные братья-близнецы (еще один привет от Муратовой). Сердобольные местные проститутки приволокли его снова к Ирине. Та пожалела, голову разбитую перевязала. И тут вдруг Михалыч собственной персоной ввалился: с дружками, с котом и бутылками: “Новоселье ты, Федор, зажилил!” Пили, танцевали… Федор в углу сидел, а Ирина танцевала с Михалычем. Потом водка-закуска кончилась, Ирина в магазин собралась, а Михалыч с ней вместе намылился. Стояли они, разговаривали в прихожей и так друг на друга глядели, что уже ясно было, чем дело кончится. Федор заревновал, выбежал следом, Ирину с Михалычем на улице не нашел и отправился к сопернику прямиком домой. Влез в окно и вдруг увидел длинный плащ с капюшоном, какой был в ту ночь на убийце, и четки старца, в книгу заложенные. Стоял Федор, смотрел на все это, икая от потрясения. Все ему ясно стало. Он и раньше догадывался, что старца убил либо Михалыч, либо кто из его подручных; Михалыч намекал даже, что убить-то хотели не старца, а Федора, но туман все спутал. А теперь — вот они, улики, да плюс еще ревность…

Ну и накатило на Федора. Он с утра нож в бытовке украл и приготовился Михалыча резать. Удобный момент выбрал, когда тот один у костра сидел, примерился раз-другой (камера скачками наезжает на спину Михалыча)… И вдруг откуда ни возьмись, как ангел, вырос перед Федором Вадик с ведром воды. “Лей, — говорит, — мне на голову. Не бойся”. Федор опешил, потом воду на Вадика вылил, мальчик упал без сознания, синеть стал… Вызвали “скорую”, мать в истерике прибежала, Федора оттеснили, мальчика отвезли в больницу, обследовали, и выяснилось, что опухоль-то прошла. Чудо.

В палату к Вадику Федора не пустили: “Только самые близкие”; а самые близкие теперь — это мать и Михалыч. Федор Вадику пакет с камешками передал, услышал, как сестры в курилке толкуют про исцеление, сел на пол и закатился непонятным каким-то истерическим смехом. Потом ушел. Кто говорит, что он опять в лесу поселился и бабы к нему за чудесами ездят. А кто-то видел, будто он на базаре валенками торгует. Короче, пропал Федор из виду. Скрылся. Остались от него только камешки, дневник, ну и Вадик — такой, как есть. Голосов он больше не слышит.

Финальные титры идут на фоне детского рисунка с дорогами, машинами, людьми и ангелами, а чистый дискант за кадром выводит романс на стихи Лермонтова “Белеет парус одинокий”: “Увы, он счастия не ищет и не от счастия бежит”…

Да уж, со “счастием” у Федора вышел облом. Все его счастье забрал себе хищный “медведь” — Михалыч. А Федор остался ни с чем, зато сделался чудотворцем.

Такая вот удивительная смесь романтизма с его излюбленным образом непонятого, всеми отвергнутого, одинокого странника, детских фантазий о чудесах, православной духовности и безудержного визионерства. При этом собственно православие задето лишь по касательной. Фильм на самом деле не о том, что человек Бога искал, нашел и по благодати, с Богом в душе, стал исцелять больных. Скорее о том, как герой, движимый страстной жаждой не Бога, а чуда, каких-то сверхчеловеческих возможностей, неземных переживаний, знамений, получил все это ровно тогда, когда ему уже ничего не нужно было, кроме простого земного счастья. В общем, история на тему: бойтесь своих желаний, они сбываются?..

Или все же не так? И автор искренне полагает, что святости не достичь, пока судьба не ограбит человека до нитки? Есть в этом фильме один психологически совершенно необъяснимый момент: почему Ирина, искренне вроде бы любившая Федора, трижды спасшего ее сына от смерти, мгновенно изменила ему с Михалычем? Что, женщина — просто сосуд греха, соблазн, повергающий мужчину в омут страстей, ревности, собственнических, диких желаний, от которых, понятное дело, нужно отречься? И весь этот поворот сюжета надобен лишь затем, чтобы показать: без крушения надежд на земное счастье святость недостижима? Это напомнило мне фильм “Весна. Лето. Осень, Зима. И снова весна…” Ким Ки Дука. Там тоже был старец, только буддийский, предупреждавший ученика, что любовь ведет к страсти, а страсть — к убийству… И юный герой обретал подобие духовного равновесия, только до конца пройдя этот путь: погрузившись в страсть, убив возлюбленную из ревности, отсидев в тюрьме и вернувшись в одинокую келью на острове… Так ведь то — буддисты. Они ищут успокоения, отречения от земных желаний, нирваны. Христианство же вроде как учит другому — тому, что все в мире должно быть обожено, в том числе и земная, человеческая любовь.

Картины Лунгина и Карандашова — очень разные по своим исходным посылкам. В одном случае автор рассматривает православную традицию как бы извне, пытаясь очистить от всего наносного, найти главное — драгоценные зерна смирения, человечности, любви и добра. В другом случае режиссер идет изнутри, визуализируя собственные необычные переживания и видения. Но странным образом опорные точки сюжета в том и в другом случае совпадают. Толчком на пути к святости служит страшное потрясение или чудовищный грех, путь этот проходит вдали от мира, в нечеловеческих испытаниях и лишениях, а итогом, вершиной становится чудо, способность исцелять больных мальчиков. В общем, получается, если судить по фильмам, что святым может стать только юродивый или бомж.

И что со всем этим делать нормальному человеку? Тому, кто никого не убивал и даже не покушался? Который хочет жить здесь, в мире, быть счастливым, заниматься любимым делом и не испытывает страстного желания творить чудеса? Ему что, до Бога не достучаться? И жизнь его так и останется бессмысленным прозябанием с черной дырой в конце? Кино в ответ на это молчит. Да ладно кино — молчит церковь. То есть, может, прихожанам и говорит важное что-то на ушко, а на людях, громко твердит все больше, какая хорошая у нас власть и как разные нехорошие люди оскорбляют деликатные чувства верующих.

В общем, западные ценности — нам не указ; с собственными, православными, скрытыми в “бочке” со времен Отцов Церкви, современный человек вот так, с наскоку, разобраться не в силах; светская, интеллигентская культура — в загоне. Вот и получается, что на одном полюсе у нас принц Валя, который предпочитает “не быть”, а имитировать жизнь во всех ее проявлениях, на другом — отчаянный порыв к полноте бытия, поражающий воображение своей экстремальностью, но неприменимый к обычной жизни. А посредине — туман, в котором мыкается ббольшая часть населения. В отсутствии каких-либо внятных идей: зачем, для чего данное сообщество существует сегодня на этой земле, что оно, собственно, призвано явить миру в качестве неповторимого духовного вклада, в качестве оригинального ноу-хау в умении жить?

WWW-ОБОЗРЕНИЕ СЕРГЕЯ КОСТЫРКО

По старым адресам — “Топос” через три года

В этом обозрении планировался пробег по нескольким литературным сайтам, но, зайдя на “Топос” для составления краткой, в несколько абзацев аннотации, я увяз. Слишком много нового и интересного появилось здесь за последние три года, чтобы ограничиться краткой справкой. И потому данное обозрение будет целиком посвящено нынешнему состоянию “Топоса” как сайта, ставшего за последние годы одним из ведущих в русском литературном Интернете.

О “Топосе” журнал уже писал в 2003 году (№ 6 — < http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2003/6/ww1.html >), отмечая напор и разнообразие развернувшейся на его страницах жизни, а также ее репрезентативность для новейшей нашей литературы и модных умонастроений. За прошедшие годы напор этот не ослабел. Чуть поубавилось кокетства эстетической и “интеллектуальной” размашистостью, но сайт сохраняет функции репрезентативного для нынешней литературной ситуации издания. Обозначились и процессы, благодаря которым “Топос” из литературной лаборатории, каковой почти всегда является любой новый литературный сайт со своим до поры до времени эксклюзивным набором авторов, со своей внутрисайтовской табелью о рангах, постепенно становится сайтом, претендующим на статус полноценного литературного издания. Заглянувший сюда впервые читатель встретит имена не только тех, кто только “оперяется” на этих страницах, но и известные ему по нынешней “большой” литературе. Именно “Топос” выбирают для первой публикации своих новых текстов, скажем, Евгений Шкловский, Сергей Солоух, Андрей Левкин, Николай Байтов, Марианна Гейде, Александр Кабанов, Владимир Тучков, Лев Усыскин, Андрей Матвеев и многие другие. Общий ресурс его вырос настолько, что его уже можно сравнивать с “Вавилоном”. Если представить эти тексты напечатанными, то их собрание на “Топосе” составит несколько годовых комплектов толстых журналов теперь уже за пять лет — сайт открылся в 2001 году. Собственно, “Топос” позиционировал себя именно как журнал с самого начала. И здесь интересны не только тексты, но и само развитие журнальной структуры этого сайта.