Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

- Я могу жениться на моей сестре! – выпалил он вместо приветствия. – Она вовсе не моя сестра, только так, согласно какому-то закону, а на самом деле, нет. Мой отец много лет тому назад удочерил внебрачного ребенка богатых родителей, это и была Степанида, моя сестра. Теперь я выяснил все, как ты и советовал, – рассказывал крестьянин, очень волнуясь от радости. – Но теперь хватит, хватит, я хочу знать, как ты доехал, брат, что говорила твоя прекрасная жена, боялась ли она, плакала, печалилась ли она, заламывала ли себе руки? Тебе не стоит снова делать это, кто знает, найдешь ли ты во время бурана опять глубокий снежный сугроб.

- Скажи, Илья, ты не хочешь прямо сейчас жениться на Степаниде? Тогда чего ты, собственно, еще ждешь? Иди, покупай обручальные кольца и свадебную одежду для своей невесты и едь домой.

Прошло три дня. Незадолго до отъезда маленького каравана назад в Забытое Илья Алексеев пришел ко мне.

Он положил на стол гигантский пакет, который едва мог нести, осторожно размотал его и достал отдельные предметы. Это были великолепные пестрые ткани для одежды, косынок и рубашек, женская и мужская обувь, новая фуражка с козырьком из лаковой кожи, пестрые, дешевые ожерелья, красные носовые платки, шелковые шнуры с галунами для рубашек... и самое прекрасное и самое важное, обернутое бесчисленными листами тонкой бумаги – два обручальных кольца! Сам мужчина просто сиял от неземной радости.

- Ты помог мне, бедному крестьянину, стать счастливым, я никогда не забуду об этом, братец, никогда... ради Бога! – медленно говорил он.

Снаружи, перед моим домом, стоял маленький санный караван. Он привез в Никитино те шкурки, которые я тогда оставил в Забытом из-за бури, теперь он вернулся, полностью нагруженный товарами. Мужчины в толстых тулупах и шапках из собачьих шкур еще хлопотали в санях, когда мы оба вышли из дому.

Илья сел в первые сани. Он поцеловал меня по русскому обычаю и перекрестил меня.

- Будь здоров, братец... Бог с тобой!

Он улегся в санях. В руках его было множество подарков, которые он купил для невесты, потом он посмотрел в сияющее синее небо и на дальний горизонт. – Хорошая погода сохранится, но идет большой мороз. Мы долго больше не увидимся. Он надел свою меховую шапку, еще крепче затянул матерчатый пояс вокруг тулупа и натянул толстые рукавицы, которые висели на веревке у него на шее. Другие крестьяне как по команде уселись в свои сани, косматые лошадки внезапно очнулись, и сани медленно пришли в движение.

- Тысячу раз я благодарен тебе, брат... Храни Бог тебя и твою жену!

Щелкание языком, особенный растянутый и ободряющий крик «Эееей!», громкий хруст и пение жесткого снега под полозьями, и сани двинулись гуськом.

Над ними цепенеющий, яркий холод Сибири.

Илья Алексеев оказался прав. Термометр качался между 30, 35 и 40 градусами мороза, солнце светило каждый день. Путешествовать дальше, чем на совсем короткие расстояния, стало почти полностью невозможно. Солнце, только лишь раскаленный шар, восходило в одиннадцать часов, его едва ли можно было увидеть над опушкой леса. В три часа снова была полная ночь. Теперь вся жизнь ограничивалась исключительно Никитино. Единственной связью с внешним миром была почта. Дважды в неделю почтовые сани отправлялись к дальней железнодорожной станции Ивдель. Нередко случалось, что эта поездка была подвигом. Никитино напоминал мне одну огромную пещеру, в которой люди, как медведи, переносили свою зимнюю спячку в абсолютно занесенных снегом избах.

Утром, после завтрака, когда я делал свою обычную прогулку с Фаиме, мы часто обнаруживали следы лесных зверей. Мы видели порой в стороне от городка даже следы крупного зверя.

Обустроенные между тем каток на реке и горка для катания на санях со множеством виражей по всем правилам искусства процветали, несмотря на царящий холод. Наплыв был очень велик вплоть до темноты, Никитино было очень благодарно любому, пусть самому маленькому развлечению. Копейки поступали в кассы братьев Исламкуловых и наполняли сердца моих товарищей новым, свежим мужеством.

Фаиме получила беговые сани, на которых были вырезаны все лесные звери – подарок моих товарищей. Мы вдвоем демонстрировали, особенно взрослым, какое удовольствие могут доставлять гонки на санях.

Так мне удалось внести маленькое разнообразие в вечную монотонность сибирской зимы. Не будь тут искренней, настоящей детской сердечности людей, не наступай всегда снова часы плохих, безнадежных депрессий, в которые Фаиме приходилось снова утешать и ободрять меня как ребенка с ее подлинным материнским инстинктом – я смог бы превратиться в заносчивого человека. Похоже, что все, за что я брался, мне удавалось.

Через несколько дней после отъезда деревенского старосты из Забытого ко мне пришел Лопатин. Он мял свою меховую шапку в руках и не знал точно, с чего ему начать. Я пришел к нему на помощь.

- Я знаю, ты снова был на допросе в Омске в штабе корпуса, Иван Иванович мне рассказал. Что случилось теперь?

Не отвечая, мужчина расстегнул свою армейскую шинель, вытащил из нагрудного кармана завернутый в газетную бумагу маленький пакет, осторожно снял бумагу и дал мне маленькую коричневую коробочку, а также документ.

В коробке был военный Георгиевский крест второй степени, а документ был приказом, согласно которому Лопатина повышали до чина фельдфебеля, за его особые заслуги.

- Все же, это большая радость, Лопатин, я тоже тебя сердечно поздравляю, ты отличный солдат.

Задумчиво и печально мужчина посмотрел на меня.

- Ты вовсе не рад этому?... Почему же нет?

- Мне даже стыдно, барин, очень стыдно. Такая высокая награда только за то, что я сопровождал вас, что я должен был стоять перед вашей дверью в карауле.

- Но что же тут постыдного, ты ведь выполнял свой долг и исполнял приказ как солдат, и теперь тебя за это наградили.

- Должен ли я был охранять именно вас? Да и охранял ли я вообще вас, разве вам не приходилось часто напоминать мне о моих обязанностях? Что было бы со мной, если бы вы тогда не затащили меня сонного в сани и не отвезли в Никитино? Нет, это стыд для меня, барин! Да и знаете ли вы, за что еще я получил высокую награду? Я не могу даже думать об этом, мне хотелось бы даже плюнуть в самого себя, если бы все это было правдой. Меня, среди прочего, спросили, есть ли у меня невеста; я подтвердил это и сразу добавил, что она работает горничной у вас. Внезапно все замолчали, долго смотрели и улыбались. «Однако, это тонко, блестяще, просто великолепно, Лопатин. За твою умную голову тебя наградят. Поэтому он также знает все в точности, что немецкий шпион делает», говорили мне, и допрос тогда внезапно закончился. На следующее утро мне вручили орден и документ о производстве в чин, офицеры хлопали меня по плечу, и господин Попов, ваш знакомый, подарил мне даже двадцать пять рублей как вознаграждение. Я стоял совсем сбитый с толку и все время хотел сказать, что я не собираюсь через свою невесту шпионить за вами, но я ничего не сказал, другие все время что-то говорили мне, я слышал только похвалу, снова и снова меня хлопали по плечу, я должен был есть и пить, пока я не уехал.