Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

На следствии ему инкриминировали поспешность и необъяснимость отступления. Его объяснения — провианта, мол, не было — вызывали вроде бы резонный вопрос:

— Почему отступал к границе, а не повел войско к Кенигсбергу?

— Так ведь там пруссаки! — наивно-испуганно оправдывался Апраксин.

— А ты на что, фельдмаршал хренов? Тебе на что войско было дадено? — грозно вопрошал подозреваемого допрашивающий член «Конференции» Александр Иванович Шувалов.

— Так ведь осада дело долгое, а провианта нету!

Эта сказка про белого бычка, как ей и положено, шла по кругу. Вслух не произносилось главное — думал или не думал полководец подправить штыками престол. Но в воздухе это главное постоянно витало. Как-то не учитывалось — наверное, от страха перед положительным ответом, — что решение об отступлении принимал не Апраксин единолично, а военный совет, собиравшийся трижды.

Итак, на допросах «да» и «нет» не говорили. Не пыткой Апраксину грозили, чего он и не перенес. Дело — за отсутствием главного виновника — закрыли. Главнокомандующим был назначен генерал-аншеф В. В. Фермор, англичанин по происхождению, бывший некогда начальником штаба у Миниха, а последнее время служивший главным директором императрициных построек.

Армия под командованием Фермора по первому зимнему пути снова двинулась в Восточную Пруссию и в короткое время, в январе 1758 года, заняла ее. Благо, Левальда там уже не было — его корпус был переброшен в Померанию против шведов. В этом походе Петр Румянцев командовал одной из двух наступающих колонн и занял Тильзит. Затем во главе своих частей он вместе с войсками генерала И. Салтыкова вступил в Кенигсберг и Эльбинг. Вступил уже генерал-поручиком — сей чин был пожалован ему на Рождество.

Из Кенигсберга вновь испеченный генерал-поручик был отправлен в Столбцы, что около Минска, — переформировывать кавалерию. Здесь учли его опыт 1756 года, когда он формировал новые гренадерские полки. Через три месяца Румянцев привел в Мариенвердер 18 эскадронов, оставив на месте кадры для дальнейшего пополнения. Это вместе с переформированными им же кирасирами дало до семи тысяч регулярной конницы. С частью ее он и маневрировал до последовавшей в августе осады Кюстрина.

Ох, Кюстрин, Кюстрин! Несчастливый для русских городок. Как ни крути, а несчастливый. Ведь с него все началось, а уж как закончилось-то!

Вообще-то, Кюстрин после занятия Восточной Пруссии стал главной стратегической целью военного плана «Конференции». Эта крепость была узлом дорог в переправ при слиянии Варты с Одером на правом берегу последнего. «Через то король прусский лишился бы всей Померании и части Бранденбургии», — отмечалось в плане. «Конференция» считала, что, «овладев Кюстрином, можно по справедливости удовольствоваться тем почти на всю кампанию нам и нашим союзникам». Это был типичный подход западноевропейской стратегии. Стратегия эта проявилась и в том, что сформированные в западных областях России пополнения были организованы, вместо того чтобы влиться свежей кровью в поредевшие полки ветеранов, в отдельную группу, названную Обсервационным корпусом и двигавшуюся из района формирования с отставанием от главных сил армии, шедшей из Нижней Вислы. Фактическое разделение армии на две группы имело своим следствием ошибочную мысль «Конференции» и Фермора решать различные самостоятельные задачи каждой из этих групп. Планировалось направить Обсервационный корпус к крепости Глогау и Франкфурту-на-Одере с целью овладения ими только силами этой группы.

Фермор вышел с зимних квартир в начале мая, но лишь 4 августа 1758 года русская армия подошла к Кюстрину и после жестокого обстрела всей своей артиллерией зажгла крепость. Фридрих во главе тридцатидвухтысячной армии поспешил на помощь гарнизону. Тогда Фермор приказал снять блокаду и отступить.

Согласно его распоряжениям армия заняла позицию на обширном поле, имея в тылу деревню Цорндорф. Поле было все в холмах, его перерезали два больших оврага. Словом, для человека, свято верившего в линейную тактику ведения боевых действий, Фермор выбрал не самую лучшую позицию.

В ночь на четырнадцатое Фридрих в обход правого фланга русской позиции зашел Фермору в тыл. Тот, перепутав прусскую армию с турецкой, решил построение своей армии скопировать с классических каре, применяемых против осман. Продолговатый четырехугольник со спрятанными внутри его обозами и артиллерией — таково было построение русского войска. Поскольку пруссаки зашли Фермору в тыл, тот был вынужден с утра перевернуть фронт армии, то есть первая линия стала второй, правый фланг — левым.

По приказу главнокомандующего русская кавалерия в самом начале боя устремилась на левый фланг пруссаков с явным намерением врубиться в ряды пехоты и паникой решить исход баталии. Но Фермор не учел все более доминирующей роли артиллерии на первых этапах боя и того, что Фридрих — талантливый полководец — усовершенствовал линейную тактику и атаковал всегда один фланг противника, охватывая его затем своим сильным флангом. Это создавало перевес живой силы в нужном месте в нужное время. В данном случае сильным своим флангом Фридрих считал как раз левый…

И поэтому русская конница по подходе к боевым порядкам пруссаков была встречена сильным артиллерийским и ружейным огнем. Батареи Фридриха били с высот севернее деревни. Кавалерия повернула назад и подпала под огонь своего каре, палившего в клубах поднявшегося дыма наугад.

Тогда около одиннадцати часов утра прусские порядки в свою очередь предприняли атаку правого крыла русской армии, где стояла дивизия князя Голицына. Под все усиливающимся артиллерийским огнем, под натиском пехоты, одной из лучших в Европе, русские стояли неподвижно.

При первых неприятельских залпах ближайшее окружение осторожно обратилось к Фермору:

— Ваше превосходительство, не послать ли за подкреплением — ведь Румянцев недалеко. Хотя солдаты и держатся, но ведь известно: кашу маслом не испортишь!

— Ах, господа, — взвинченно вскинулся главнокомандующий, — разве вы не видите, что уже слишком поздно? Его королевское величество Фридрих не таков полководец, чтобы выпустить победу из рук. Но для очистки совести пошлите, пошлите к Румянцеву. Хотя и не думаю, что это что-нибудь изменит!

Почти тотчас же после этих слов командующий исчез, оставив подчиненных наедине с их собственной судьбой. Дурной пример, как известно, заразителен: почти весь генералитет последовал примеру Фермора. Но солдаты и офицеры не воспользовались лукавой подсказкой начальства — армия продолжала бой.

— Не робей, ребята, не робей, — подбадривал солдат совсем еще молодой и зеленый поручик Михайлов в забрызганном своей и чужой кровью мундире. Он морщился, когда кто-нибудь случайно задевал его левое плечо.

— Ништо, сами бы не заробели, — вполголоса ворчали старые солдаты. Но говорили они это вполголоса и с таким расчетом, дабы офицер их не услышал. — А то уж и поярче мундиры тут были, а кака робость напала!

Офицер услышал, наконец, словесные экивоки подчиненных и покраснел. Но не от гнева, а от стыда — действительно, чего уж тут: сбежали…

— Ребята, так ведь долг наш…

— Знаем, ваше благородие, — перебили поручика. — На войну приведены и воевать будем. А смерть что — на то и война, чтоб умирать.

— Отставить разговоры, — теперь уже и рассердился Михайлов. — На войне не умирать, а побеждать должно! Побеждать. Слушай команду! Ружья снарядить! Залпом — пли!

В ответ на ружейный треск пруссаки ответили огнем батарей. Вздыбившаяся земля вновь на мгновенно закрыла солнце. Когда пыльная мгла рассеялась, солдаты увидели лежащих рядом поручика и нескольких своих товарищей.

И тогда правое крыло русских — пехота и кавалерия — пошло в контратаку. Прусские батальоны были опрокинуты штыковым ударом. На левом крыле пехота Обсервационного корпуса, также совместно с кавалерией, не дожидаясь прусского наступления, сама перешла в атаку и полностью разгромила противостоящую пехоту Фридриха. Но отсутствие руководства и управления в русской армии сказывалось все фатальнее: кавалерия противника, втрое превышавшая число русской конницы, терзала фланги. Фридрих умело маневрировал, и ему удалось нарушить боевые порядки неприятеля.

Под беспрерывным молотом артогня, ружейных залпов и конных атак угол русского каре начал пятиться сначала чуть-чуть, потом все сильнее. Еще несколько минут такого движения — и не будет боевого монолита, но лишь толпа, в которой каждый ощущает себя одиноким.

— Стой! — Попов с измученным и насмешливым лицом раскинул руки. В одной руке был пистолет, в другой — шпага. — Докуда бежать думаете? Неужто прямо до России? А сил хватит?

— Хватит! — произнес сивоусый солдат, вызывающе глядя на офицера.