Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

— Для способствования процветанию и существованию или для пресечения оных?

— Откуда сей вопрос, Дмитрий Николаевич? Разве я дал вам хоть малейший повод к подобному умозаключению?

— Нет, конечно, нет. Просто игра ума, логические, так сказать, умозрения. Простите, что отвлек вас. Вы говорили, что присматривались ко мне, так что же вы в конце концов обнаружили?

— Мы обнаружили и то, что сейчас прозвучало в вашем вопросе: здоровое тщеславие и стремление к достижению большего. Плюс способности к достижению сего большего: независимость ума, воля, храбрость, умение приказывать и подчиняться. Поверьте, подобное сочетание редко. Крайне редко. Нам приходится иметь дело с несовершенной человеческой природой, постепенно поднимая ее до высот, необходимых нам для вашего дела. И поэтому такой человек, как вы, почти идеален для нас и крайне нам нужен.

— Вы так говорите всем?

— Нет. Я понимаю, что вы имеете в виду. Да, мы играем на струнах души. Впрочем, как и все разумные люди в общении с другими, но играем более тонко и осторожно. И, разумеется, в первоначальных разговорах, а со многими и в дальнейшем, мы говорим так, чтобы быть приятными собеседнику, подчеркивая его лучшие качества — даже при их полном отсутствии.

— Откуда такая откровенность?

— Сие тоже игра! Но более высокой ступени. Я говорю все это вам в расчете на ваш разум — умному человеку более всего льстит, когда за ним признают эту его способность.

— И вы говорите это мне, обращаемому? Так что же здесь правда, а что нет?

— Вы ставите вопрос слишком лобово. Где же ваша страсть к тонким логическим умозрениям и игре ума? То, что я вам сейчас сказал, это и правда, и ложь. Но сии понятия нельзя расчленять, так же как не отделить свет от тьмы. Они наличествуют лишь благодаря своему единству и взаимодополнению. Нельзя сравнить их с чем-либо иным, а только лишь со своей кажущейся противоположностью. Но именно благодаря своей неразрывности, как я только что сказал, противоположность сия кажущаяся. Так и в ответе на ваш вопрос: все будет зависеть от вас — как вы отнесетесь к нашему разговору. Если поймете, что вы — наш, тогда все сказанное станет правдой, и я действительно искренним образом взывал к вашему разуму и добился отклика. Если же нет — то были всего лишь ложь и игра: в силу отсутствия у вас необходимых задатков я не нашел отклика. И тогда получается, что я лишь грубо льстил, а вы с удовольствием сему внимали.

— Вы ставите меня в трудное положение: либо я признаю себя дураком, либо «вольным каменщиком». Согласитесь, что сие обидно.

— Обидно признать себя принадлежащим к нашему братству?

— Обидно лишиться возможности выбора. Ведь тем самым я как бы признаю отсутствие у себя того самого разума — поскольку решаю не я, а за меня — о котором вы только что так хорошо говорили и к которому так горячо взывали.

— Простите, Дмитрий Николаевич, что прерву ваш силлогизм, но не кажется ли вам, что разум, проявляется и, наверное, прежде всего в умении приспособиться к обстоятельствам и приспособить обстоятельства к себе, а не ломиться в открытую дверь. Так что противоречия я здесь не вижу. И уж если мы заговорили здесь о возможности выбора и разумности решений, то позвольте подбросить еще одно полешко в костерок ваших умозаключений. Наше общество, как вы должны знать, коли слыхали о нас, свято хранит свои тайны. Знали о сем?

— Не знал, но догадывался, ибо общаясь с тема немногими, коих я, наверное, знал за ваших собратьев, в разговорах с ними я натыкался, доходя до определенной степени, на каменное молчание, прикрываемое гримасами любезности и потоками словоблудия.

— Совершенно верно по сути, хотя мне и не нравится ваши тон и слова, подбираемые для выражений сей своей мысли. Так вот, у нас существуют свои маленькие тайны, которые мы истово храним, ибо сказано еще задолго до нас: «Не мечите бисер перед свиньями». И за раскрытие этих наших маленьких секретов с болтунов мы спрашиваем весьма строго.

— То есть, если не сумеете меня уговорить, то вы хотите сказать, что вас накажут за разговоры со мной?

— Нет, любезный Дмитрий Николаевич, все несколько не так. На разговор с вами я получил разрешение орденских начальников…

— Но хотите ли вы сказать, что меня…

— Совершенно верно. Вы теперь наш, поскольку вам раскрыты наши тайны, и в случае если вы не захотите сие осознать и не примкнете к нам, то…

— То что?

— Способы воздействовать на человека весьма разнообразны. Вы вот не имеете семьи, а представьте, каково имеющему ее, когда он сознает, что от его благоразумия зависят благосостояние домочадцев и сама их жизнь?

— Вы что — способны убивать женщин и детей?

— Ну, зачем вы так? Ведь умирают не только от пули, кинжала или яда, но и от голода, болезней, от безысходности и бесчестия. И, кстати, возвращаясь к вашему вопросу. Вы человек военный и, как я понимаю, смерти не боитесь?

— Совершенно верно, милостивый государь!

— Я собственно, так и думал. Семьи у вас нет.

— Впервые скажу: к счастью!

— Ну, ну. Но все равно: неуязвимых, драгоценный Дмитрий Николаевич, людей нет. Вы ведь дорожите мнением своих товарищей и общества. Что вы скажете я что сделаете, ежели общество признает вас бесчестным человеком?

— Это каким образом?

— Самым наипростейшим. Общий слух о мелкой воровстве, карточном бесчестье, растлении малолетних ли, например, содомии. И слух сей подкрепляется свидетельством лиц, знаемых с лучшей стороны.

— Ваших братьев?

— Разумеется. Или еще такой вариант. Вы молоды, здоровы, сильны, жаждете деятельности. Но вдруг приключается с вами болезнь, и вы — только что в расцвете сил и надежд — на долгие годы приковываетесь к постели, медленно угасая. По существу — живой, все чувствующий, понимающий, все желающий труп.

— Сильно.

— Есть и другие способы. Но, может быть, и сих достаточно?

— Вполне. И что, вы всех так к себе привлекаете? Но ведь разумный, чувствующий человек — а вы говорили, что желаете иметь у себя прежде всего и только таких — из-под палки действует плохо.

— Совершенно с вами согласен. Право, приятно говорить с вами — редко удается потешить себя достойной беседой. Но мы ведь не варвары, мы взяли у прошлых поколений все заслуживающее — на наш взгляд — внимания. Вы слыхали выражение «кнутом и пряником»?

— Понятно…

— Ну, вот видите. Не желающего поначалу идти нам приходится подталкивать, желающему же мы даем богатый выбор наград за исполнительность. В смысле удовлетворения его хотений. Наш только что окончившийся разговор о принуждении обратите в противоположность и примените к поощрениям. Наши силы велики, и мы можем дать человеку многое.

— Вы только что угрожали смертью. Что ей противоположно — бессмертие?

— Вы шутите, я бы сказал, глумливо над сим предметом. Но рассмотрим вопрос философически: бессмертие — это память людская, как забвение — смерть. И сие в нашей власти. Что же касается точного ответа на ваш вопрос, то вот вам ответ: мы стремимся к этому. И дабы вы окончательно поняли, что дороги назад для вас нет и смирились с новой своей судьбой, я открою вам то, что говорят братьям лишь после долгих лет искуса. Так вот, цель наша — стать богочеловеками. Во всем. И наши учителя работают над этим. Работают долго и много. И день окончания работы наступит!

— И кто же эти учителя?

— Этого я сказать не могу.

— Не знаете? Даже вы?

— Знаю.

— Хорошо, может быть, со временем я заслужу вашу откровенность.

— Это не моя тайна.

— Понятно. Разные тайны для разноприобщенных. Ну, хорошо. Ответьте на иной вопрос.

— С удовольствием.

— Вот мы говорили с вами о великом князе, и вы упомянули, что он приемлет вас и ваши цели.

— Сие так.

— Почему же тогда он не стал до сих пор вашим? Или даже не так. Он, может быть, колеблется, как и я, но поскольку он вам более нужен, вы хотите его не силой, а лаской…

— Сие не так.

— Что «не так?» Стало быть, он хочет, а ему препятствуют? Кто же может препятствовать великому князю? Императрица? Молчите? Значит, действительно императрица. Что ж, ее можно понять, ибо сейчас я буду думать как бы от ее лица, а вы попытайтесь разрешить мои сомнения.

— При чем здесь императрица?

— Не при чем. Сии мысли могут прийти в голову и Петру Федоровичу. Для этого надо лишь немного подумать. И ему, как и Елизавете Петровне, это легче, чем нам, ибо мы маленькие люди, испокон веков подчиняемся стоящим над нами, а венценосцам надлежит отчитываться в делах своих лишь пред всевышним. И вот как думает венценосец: я правлю державой, меня призывают вступить в «вольные каменщики». Ну, для начала и название для меня, миропомазанника, не ахти, да бог с ним, с названием. Это можно и пережить. Я вступаю в орден, и что же? Для меня есть два пути. Или мне раскрывают все тайны и я становлюсь во главе общества, или я не буду там первым. Но как я могу подчиняться кому-то? Я, монарх? А вдруг мне прикажут нечто идущее вразрез с чаяниями моего народа, моей страны? Значит, останется лишь первый путь. Я вступаю — и мне раскрывают все тайны. Опять же тут два пути: идеалы братства, сиречь ордена, совпадают с тем, что нужно мне и моему народу, тогда зачем тайны? Или, наоборот, цели каменщицкие не те, которыми живет и за которые умирает народ в моей стране. Тогда орден опасен и не имеет права на существование. И последнее. Поскольку императрица против вашей деятельности — она что-то знает. Великий князь не у вас, и вы прекрасно без него обходитесь. Из сего — неучастия в братстве венценосных персон — следует единственное умозаключение…