Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

А в октябре, через день после того, как был захвачен следственный изолятор, в моем кабинете в Ростове-на-Дону раздался телефонный звонок. Это был министр внутренних дел РСФСР генерал Андрей Федорович Дунаев, жестко потребовавший от меня взять под охрану злополучный грозненский СИЗО. Надо сказать, что наличие в Москве сразу двух министерств внутренних дел — российского (во главе с Дунаевым) и союзного (во главе с Баранниковым) — привносило в нашу жизнь неразбериху и сумятицу. Нечто похожее переживали все силовые структуры, вынужденные мириться с тем, что поступающие из центра команды иногда противоречили друг другу.

Вот и сейчас, выслушав наказы Дунаева по телефону, я оказался в странной ситуации. С одной стороны, внутренние войска пока оставались в союзном подчинении, то есть приказом для меня являлись решения генерала Баранникова и моего командующего. С другой стороны, я не мог игнорировать мнение российского министра, тем более что в этой тревожной ситуации только глупец стал бы рядиться о том, кто из начальников для него главнее.

Требовательный тон Дунаева я пропустил мимо ушей, заметив, что сам следственный изолятор брать под охрану не имеет смысла — это только спровоцирует боевиков на крайние меры. Другое дело, если иметь под рукой резервную группу внутренних войск, которая могла бы огнем поддержать караул в случае нападения. Ее я готов был выделить немедленно, как, впрочем, и специалистов со служебными собаками. Это все, что я мог сделать в этой ситуации. Дунаев согласился со мной, и я опять полетел в Грозный.

В кабинете начальника грозненского СИЗО, кроме подполковника внутренней службы Казбека Махашева, который через несколько лет в правительстве Аслана Масхадова станет министром внутренних дел, я обнаружил еще несколько унылых, подавленных произошедшими событиями офицеров. Было ясно: они плохо представляют, что делается сейчас на захваченной территории изолятора, и еще меньше — как им вести себя в ситуации, когда власть в республике уже не контролируется центром, а симпатии чеченского народа — теперь, скорее, на стороне арестантов, а не на стороне их охранников.

Это смятение в душах я почувствовал сразу, как только выслушал доклад Махашева, из которого следовало, что внутри изолятора разгромлены и сожжены все жилые помещения, а настроения уголовников таковы, что с минуты на минуту следует ждать нападения. Панические нотки доклада свидетельствовали о том, что подполковник Махашев ситуацию, сложившуюся на подведомственной ему территории, знал слабо и был растерян по-настоящему. Поэтому я сразу же задал ему уточняющий вопрос: «Кто-нибудь внутрь изолятора заходил? Кто-нибудь может подтвердить, что ваши сведения достоверны?» Получил ответ: «Никто туда не ходил — это очень опасно». «Ну хорошо, — спрашиваю я опять, — там наверняка есть свой лидер. Кто он? Можно ли мне с ним поговорить?» «Есть такой, — отвечают. — Звать Русланом Лабазановым. Убийца. Внутри изолятора пользуется непререкаемым авторитетом. Сейчас вызовем».

И вскоре действительно появился этот Руслан — спортивного сложения парень в черной телогрейке. Я поздоровался с ним за руку, объяснил, кто такой, и поинтересовался: «Если мы сейчас вместе с вами зайдем на территорию, которая контролируется осужденными и подследственными, можете ли вы ручаться, что с их стороны будет проявлена выдержка?» Лабазанов меня заверил: «Конечно, даже и не сомневайтесь. И поймут правильно, и ничуть это не опасно»… Двинулись. По всему было видно, что бунтари наладили автономную жизнь и она им не в тягость. Женщины-подследственные стирали белье и готовили пищу, мужчины, пользуясь свободой передвижения, перетекали из камеры в камеру, то есть изо всех сил имитировали вольную жизнь. Разрушения от пожара были куда скромнее, как первоначально следовало из доклада Махашева. Сгорели медпункт, библиотека и одна из камер. Все остальное содержалось в порядке.

Тогда же у меня с Лабазановым состоялся откровенный разговор. Я высказал ему удовлетворение, что удалось избежать более масштабных разрушений и поджогов. Что следует поддерживать порядок среди бунтарей, так как попытка любого прорыва на волю будут пресечена огнем охраны, а в таком исходе никто не заинтересован — ни мы, ни сами арестанты. Что лучшим выходом из положения, на мой взгляд, является тот, который бы позволил администрации СИЗО вернуться к нормальной работе, а арестантам — в свои камеры. Ничего иного высший офицер МВД просто не в состоянии предложить. Другое дело, что он нормальным человеческим языком предлагает решить проблему без крови и насилия.

Лабазанов, кажется, это оценил.

Попросил только, чтобы несколько его людей, подобно существовавшим в то время членам секции профилактики правонарушений, могли пользоваться относительной свободой ради поддержания порядка и соблюдения гражданских прав людей, находящихся в заключении. Сам я против этого ничего не имел. Напротив, выразил надежду, что администрация СИЗО согласится с его доводами — ведь в них много разумного.

Говоря это, я ничуть не кривил душой. С Лабазановым надо было считаться: этот энергичный, сильный, хитрый человек на своем поле играл очень умело. Роль восставшего вождя, несомненно, очень нравилась ему, как, впрочем, и сама ситуация, выдвинувшая его в лидеры. Таких людей тоже выбирает время: авантюрный склад характера, личная смелость и знание психологии живущих под стражей людей обязательно выносят их на поверхность в дни волнений и смут. Вот и этот персонаж в черной телогрейке был, несомненно, настоящим вожаком, умеющим чувствовать настроения подчиняющихся ему людей.

Впоследствии, когда все чаще стала звучать эта фамилия — Лабазанов, мне и в голову не пришло ассоциировать ее с тем человеком, который когда-то водил меня по захваченному грозненскому СИЗО и даже гарантировал мне безопасность. Мало ли в Чечне однофамильцев? Мало ли на свете авантюристов, рядящихся в одежды «благородных разбойников»?

В журналистских репортажах противник дудаевского режима Лабазанов выглядел почти Робин Гудом и борцом на справедливость. Что, впрочем, не мешало ему оставаться полевым командиром, за которым тянулся хвост вполне банальных грабежей и убийств. Человека с такой репутацией привезли ко мне из села Толстой-Юрт в станицу Червленную, когда в начале марта 1995 года нам требовалось освободить Аргун. Вольница Лабазанова действовала в окрестностях этого города, и у нас были основания полагать, что этот полевой командир, подчеркивавший свою независимость, во-первых, сам не ввяжется в драку, а во-вторых, поможет договориться с теми чеченцами, которые пошли в бандформирования не из любви к Дудаеву, а по принуждению или глупости. Надо было сохранить их жизни, надо было уменьшить силу сопротивления противника. Это означало уменьшить или исключить собственные потери. В такой ситуации ищешь любого союзника, который бы мог не на словах, а на деле оказать тебе помощь.