Там, за рекою, — Аргентина - Иржи Ганзелка

Девять километров до цели.

Хрустальный поток скачет по камням и, пробежав под каменным мостиком дороги, исчезает в лесу. Делаем остановку.

Целый час продолжается чистка и мытье машины и ее экипажа. Чистые фляжки, чистые рубашки, длинные брюки.

В сгущающихся сумерках замелькали зеленые и огненно-красные огоньки светлячков. В ветвях над головой задрожал знакомый журчащий звук: на светлом фоне угасающего неба отчетливо вырисовывались силуэты колибри, которые как бы зацепились трепещущими крылышками за колокольчики цветков.

Вечерний ветерок дохнул в наши лица эхом глухого гула. Еще и еще раз. И кажется, что это тяжелые и глубокие вздохи матери земли. Во тьме таинственно и величественно гремят низвергающиеся воды.

Южноамериканские водопады Игуасу. Самые могучие водопады нашей планеты…

БОЛЬШИЕ ВОДЫ — ИГУАСУ

Маленькая комната в затихшем отеле.

Капельки ночной росы, стекающие с деревянной крыши веранды, отсчитывают секунды вечности. Серебряный луч лунного света дрожит на покрытых росою нитях противомоскитной сетки.

Тишина.

Прохладная тишина субтропической ночи, насыщенной тяжелым ароматом мимоз.

Но это не глухое, тоскливое молчание, бьющее в виски испуганным пульсом крови. Это не немая, безмолвная и безжизненная тюрьма, гнетущие решетки которой растают при рождении нового дня.

Хрустальные аккорды органа пронизывают лунную ночь, они поют хором живых вод, ласкают и шепчут дуновением легкого ветерка.

Они ласкают и зовут, манят в царство живых грез, в царство чудес и оживших фантазий…

Две тени отделились от темного силуэта зданий, под ногами захрустел песок тропы, убегающей в галерею девственного леса.

Сырой ветерок прошелся по регистрам таинственного органа. Где-то за стеной леса загремело далекое крещендо необузданной стихии, а сюда долетел близкий нежный шелест скрипок.

Раздвинулся занавес ночного леса, открыв уголок сказочной сцены. С высокой стены скал, залитых лунным светом, низвергались куда-то в пустоту два жемчужных потока, похожих друг на друга, как родные сестры. Разбиваясь и дробясь в стремительном падении, они на мгновение исчезали в тени над озером и вновь пробивались, пенясь среди порогов, куда-то в темноту.

Узенький китайский мостик перенес нас через шумящие потоки, дуэт скрипок ослаб, утонул в гармонии невидимого хора.

И вдруг ночь метнула нам в лица раскатистое стаккато литавр, усиленное барабанным боем. Ворота в царство скал отворились. Мы остановились как вкопанные на выступе скалы.

Прямо перед нами — казалось, рукой подать — с гребня отвесной стены срывался в пропасть могучий поток воды. С грохотом разбивался он о выступ скалы, с огромной силой взметал вокруг тучи брызг и водяной пыли и падал в глубину, теряющуюся где-то под нами.

А дальше, за бурной лавиной водопада, на бархатном фоне сливались новые ленточки серебра, окаймляя обрывистую стену скал, которая уходила вдаль, пока снова не исчезала под пенящейся плотиной падающих вод. Узкие ступеньки— и извилистая тропинка свернула на дно широкого каньона, пока не затерялась в россыпи каменных глыб. У наших ног тихо отдыхала утомленная река, обессилев в неравной борьбе.

По каньону разносилось раскатистое эхо двух могучих водопадов, заглушая шорох мелких каскадов.

Но над всей этой симфонией властвовал, сотрясая воздух, иной звук. Он как бы исходил из недр земли. Поток, освободившийся из теснин каньона, сливался со вторым, более бурным, который вырывался из другого каменного горла. Оттуда и доносился до нас этот раскатистый подземный гул.

А там, за горловиной, зажатой утесами, которые в бледном сиянии месяца разрастаются до чудовищных творений, разверзается со стонами земля под ударами неистовой стихии.

Медленно, тяжело падают массы воды с краев гигантской подковы и с грохотом исчезают в смерче кипящей водяной пыли.

Две человеческие тени, затерявшиеся лунной ночью в объятиях призрачного света гигантов, вросли в камень скал.

И лишь земля захватывающе пела свой гимн, свой вечный хорал.

Ночь — чудесная волшебница. В сиянии лунного света она рождает зыбкие видения — приукрашенный образ будничной действительности.

Однажды в лунную ночь мы карабкались по огромным плитам пирамиды Хеопса. Египет под нами был тогда совсем не тот, что на следующий день, когда из-за Нила взошло солнце.

Серебристая парча ночной пустыни с мягкими волнами полутеней заставляет позабыть, что у вас осталась последняя бутылка питьевой воды; вы переноситесь из суровой действительности в царство умиротворения.

Вершину Килиманджаро мы видели и днем и ночью. Лунный свет смягчал резкость очертаний, которую способно создавать лишь тропическое солнце. Он заиграл дымкой над стеклянными храмами, залил хрустальный панцирь юго-восточного склона космическим мерцанием, и мы с головой погрузились в фантастический мир.

Потом, в грозовую ночь, мы взбежали на Нгому, выскочив из ходившего ходуном домика у озера Киву, о берега которого бились поднятые землетрясением волны. С вершины холма мы увидели кровавый факел, разделивший ночь на два мира. Рождение вулкана Вовоквабити, растущего среди первобытного леса, и днем являло собой ужасную картину. Ночь превратила ее в невиданное фантастическое зрелище, в бредовый образ иезуитского ада, в разверзшиеся пещеры дракона, который извергал огонь и серу, огромным пожаром сжигая километры леса вокруг.

А еще раз, тоже в лунную ночь, мы стояли у самого края водопада Дьявола, гребень которого образует условную границу между Северной и Южной Родезией. Скалы вокруг нас сотрясались от падения сотен тысяч тонн низвергающейся стихии, водяная пыль и брызги поднимались к ночному небу, и над водопадами Виктория, как мираж, перекинулась радуга. Лунная радуга. Чудо, которое вместе с нами видело лишь несколько пар глаз.

Человек— существо вечно неудовлетворенное.

Если вы видите ночной мираж и можете ориентироваться в нем по карте, мираж перестает быть миражем. Если сказка умещается в обычную топографическую сетку, она уже не сказка.

Вот только полнолуние бывает лишь двенадцать, изредка тринадцать раз в году. А в году 365 дней, иногда даже 366. Можно продумать и выработать подробный план путешествия. Гораздо труднее согласовать полнолуние с километрами, переправами через реки, проколами шин, рабочими остановками, дорогами, превратившимися в болота, и с непредвиденными сюрпризами.

В течение всего долгого путешествия случай остается главным режиссером, который временами выступает в роли сказочника. С ним нельзя договориться, его нельзя подкупить, он не подчиняется ни авторитету, ни закону.