Быт русской армии XVIII - начала XX века - Карпущенко Сергей Васильевич

— Что же из этого следует? — спросил я.

— Прошу вас, — сказал полковник, протянув мне руку, — я знаю, вы благородный человек, довольствуйтесь законными, не обижайте бедных солдат, им и без того трудно.

— Помилуйте, полковник, за кого вы меня считаете? — вскричал я. — Да если б я дерзнул подумать о том, чтобы взять копейку с роты, я был бы подлецом в собственных своих глазах.

— Только бы в своих и были, — довольно сухо отвечал командир. — И к чему крайности? — продолжал он тем же тоном. — Не брать вовсе — нельзя, благоразумная экономия необходима; есть случаи, где с вас же спросят, откуда тогда возьмете?

— Но подобных случаев быть не может и не должно быть, если все командуют добросовестно.

— Вам так кажется? Ну вот, если я, например, потребую, — что обыкновенно и делается, — чтобы вы построили на всю роту новые фуражки или сделали бы новые галстуки да набрюшники; что, из своего кармана вы это делать будете, коли не запаслись экономией?

— Но вы этого не потребуете, если не отпустите суммы на эти предметы.

— Я, батюшка? — сказал полковник, как бы испугавшись моих слов. — Да я-то из каких сумм? Нет, на этот случай должна быть экономия; мало ли мы, полковые командиры, подобных случаев на себе испытываем, — нам ведь тоже потачки не дают, беспрестанно требуют, чтобы мы распорядились экономическим или хозяйственным образом, а сумм не отпускают.

— Но ведь казна отпускает, куда же все это идет?

— Ну, уж про это старшие ведают, — сказал полковник, принужденно улыбаясь. — Да вот, например, пуговицы, — продолжал он, видимо, обрадованный, что напал на эту мысль. — Казна отпускает бессрочно только на один мундир, а ведь я от вас буду требовать, а старшие от меня потребуют, чтобы на всех трех мундирах пуговочки-то все сполна были — откуда вы их возьмете?

— Если это так, то подобный расход и для роты не может быть обременителен; можно купить пуговиц на счет съестной или экономической суммы, какие там у вас существуют в ротах.

— Суммы в ротах существовать-то существуют, да кто же дозволит вам вывести из них расход на пуговицы? Разве на капусту покажете, а пуговиц купите, — это можно, это бывает, но все же неприятности могут быть, если проверят да увидят, что у вас месячный расход более, чем в другой роте.

— По-моему, легче перенести замечание начальника, чем упрек совести.

— У всякого, батюшка, свои понятия; действуйте, как хотите. Я считал за долг предупредить вас и свое сделал, совесть моя чиста перед вами.

— Очень вам благодарен, полковник. Поверьте, что умею ценить это.

— Не совсем, кажется; ну, довольно об этом.

— А какую роту прикажете принять мне?

— Я вас прошу подтянуть мне 3-ю мушкетерскую, ею командует поручик Сбруев и распустил донельзя, только хапать и умеет.

— Когда же прикажете принять?

— А вот сегодня после обеда будет общая поверка сумм, вы примете деньги, а на завтрашний день, пожалуй, и роту. Вы ведь у меня обедаете?

— Если позволите.

— Ну и прекрасно.

После обеда, часу в пятом вечера, все власти полка начали собираться в избу к командиру. Полковник был в приятном расположении духа, при входе батальонных командиров вставал со своего места, подавал руку вошедшему и просил садиться; ротных же командиров приветствовал только легким наклонением головы и приглашением садиться не удостаивал, но зато у всякого, ласково улыбаясь, расспрашивал с участием о благосостоянии и благополучии роты.

Когда все собрались, явился казначей в сопровождении ефрейтора, писаря и двух рядовых, несших полковой казенный ящик; ящик поставили на двух табуретах сзади длинного стола, пред срединой которого воссел сам полковник; по сторонам его поместились батальонные командиры, а по концам стола сели квартермистр и казначей; адъютант стал пред срединой стола, против полковника; ротные же командиры разместились по стенкам. Началась поверка. Ротные командиры вызывались полковником поочередно, по старшинству рот; когда вызываемый подходил к столу, писарь вынимал из полкового казенного ящика небольшой ящичек, принадлежащий роте, подавал его полковому командиру, который чрез адъютанта передавал его ротному. Ротный командир отпирал ящик, вынимал деньги, пересчитывал, отделял излишние, или так называемую передержку, и затем остальные деньги вместе с ведомостью передавал снова полковому командиру; полковник проверял деньги по ведомости, выдавал ротному командиру требуемую сумму для дальнейшего расхода, подписывал новую ведомость и препровождал все казначею; казначей брал ключ у хозяина ящика, укладывал деньги, запирал, запечатывал ящик и опускал его в полковой казенный. Затем требовался следующий ротный командир, и с ним повторялась та же история.

Неудивительно, что при подобном доверии к ротным командирам и при подобном способе поверки суммы все находились в наличности; но удивительно и странно то, что у всякого ротного командира оказывались еще излишние деньги, рублей восемьдесят, сто и даже более; нужно полагать, что это была благоразумная экономия.

Когда поверяли 3-ю роту, полковник подозвал меня, велел пересчитать и проверить по ведомости деньги, выдал на расход триста рублей серебром и затем передал мой ящик и деньги казначею.

По окончании всей поверки полковник потребовал командира 3-й роты.

— Сбруев, — сказался, — извольте сдать роту на законном основании капитану Л***; у вас в роте много неисправностей. Капитан, — добавил он, обращаясь ко мне, — прошу вас все это исправить; вами, поручик, я был крайне недоволен.

Поручик поклонился.

— Мое почтение, господа, — сказал полковник, обращаясь к обществу, и шаркнул ногой.

Все поклонились молча и гурьбой высыпали на улицу.

— Когда вы думаете приступить к приемке? — вкрадчивым голосом спросил Сбруев, когда мы вышли из избы.

— Это будет совершенно зависеть от вас, — сказал я. — Если у вас все готово к сдаче, то хоть завтра.

— К чему такая поспешность, капитан? Знаете русскую поговорку: «Поспешишь — людей насмешишь»? У меня еще бумаги не готовы.

— Когда же они будут готовы у вас?

— Недельки через две; кстати, тут и месяц кончится, а то как же я книги закончу?

— Как, через две недели? Сегодня будет в приказе.

— Приказ — это последнее дело; вам же легче будет принимать, когда я все закончу и приведу в порядок; к тому же я более двадцати дней в этом месяце продовольствовал роту, так я выписку составлю[53], а то вы, пожалуй, чего доброго и собьетесь в моих счетах и записях.

— Помилуйте, ведь через неделю полк выступает в поход, так неужели мне на походе роту принимать прикажете?

— Приказывать не смею, но посоветовать считаю за долг; на походе исподволь попривыкнете к людям — там суеты меньше; так, не суетясь да не торопясь, все вещи по описям примете, пересмотрите хорошенько.

— Но как же я смею это сделать, когда мне приказано принять роту немедленно на законном основании?

— Мало ли что приказано; ну, если боитесь, сходите к полковому командиру, объясните ему, что у меня бумаги не готовы; поверьте, я говорю и советую это для вашей же пользы, чтоб вам до первого числа позволили командовать только по наружной части; к первому же числу я все исправлю, все чисто, до единой нитки сдам.

— Пожалуй; не в моих правилах стеснять кого-нибудь, и если это вам необходимо, то я готов просить полковника.

— Ну, а если он не согласится? — вопросительно взглянув на меня, заметил Сбруев.

— Согласится, я почти в этом уверен, — утвердительно отвечал я, зная доброту и снисходительность полковника.

— Ну, так идите же, — сказал Сбруев, — а я подожду вас здесь.

— Не лучше ли нам идти вместе?

— Ловко ли будет?

— Я думаю, ловче, чем одному идти.

— Пожалуй, пойдем.

Мы пошли.

Я объяснил командиру причину, по которой не могу принять роту тотчас же; Сбруев подтвердил мои слова, и полковник, как я и ожидал, разрешил мне командовать ротой до первого числа только по наружной части; когда же мы выходили из избы, он отвел меня в сторону и сказал: