Очерки японской литературы - Николай Конрад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И повстречали смерть...
Пятый мост — «Мост встреч».
Его мы быстро перейдем:
Окончились земные наши встречи.
И новый мост,
«Мост Нанхтва» пред нами.
О, наново взгляни на этот город!
Теперь наш путь вдоль берега, туда,
Где лодочный причал.
«Мост Фунайри» —
И чем скорее мы его минуем,
Тем мы быстрей приблизимся к воротам,
Ведущим в преисподнюю...»
Так жалуется и скорбит Дзихэй.
Кохару прижимается к нему,
Ища опоры...
И тихонько шепчет:
«Мы странствуем уже по преисподней?»
Они глядят в глаза друг другу. Слезы
Глаза им застилают...
Сквозь туман
Они друг друга видят так неясно.
Поток их слез... Не он ли заливает
На севере «Мост Хорикава»?
(Перевод В. Марковой)
Тикамацу обычно прибавлял в конце своих «синдзюмоно» несколько «утешительных» фраз в духе буддийских представлений, например:
Так были пойманы Кохару и Дзихай
В сеть высшего поямеадьн,
Для того
Чтоб через прошлый ряд перерождений
Родиться Буддами —
В последний раз
(Перевод В. Марковой)
Но может ли такая отписка преодолеть поэтическую силу предыдущих строк? Сам Тикамапу сознает их бесполезность и заканчивает так:
И слезы
Невольно набегают па глаза
У каждого,
Кто слышит эту повесть
(Перевод Я. Марковой)
Тикамацу был большим мастером композиции. В его песнях нет неслаженности, все части укладываются в одно стройное полое, все развивается последовательно и органично. Особенно это заметно в его последних пьесах, например «Абура-дзигоку». Это действительно бытовая пьеса из жизни осакской купеческой семьи. Надо заметить, что в то времена именно в Осака этот быт был в его наиболее ярком виде. Купечество было и в Эдо. по том в его быт проникало многое от окружения самурайством. Купечество было и в Киото, но там на его жизнь ложился отпечаток этого «города науки и искусства». Лишь в Осака эта жизнь была представлена в своем чистом виде. Это было япопскос «Замоскворечье», где жили купеческие семьи с крепкими старозаветными устоями, которые оковами ложились на всех членов семьи. А вот младший сын Йохэй — где он может найти выход своему стремлению вырваться из этих оков? В Симмати (увеселительный квартал в Осака), в гульбе, кутежах. Начинаются нелады с семьей — с строгим отцом, с доброй матерью, с добропорядочным братом. Из-за денег Йохэй убивает дочь торговца мясом (абурая). и это приводит его к катастрофе.
Все эти персонажи даны автором как живые, даже без обычного опоэтизирования.
Деятельность Тикамацу имела одно важное «частное» последствие. Его работа в театре Кабуки и театре Дзёрури сблизила репертуар этих театров. Пьесы кякухои переделывались для театра дзёрури, пьесы импон (пьесы для театра дзёрури) переделывались для театра Кабуки. Не лишнее прибавить, что театр марионеток и театр Кабуки сохранились в Японии до настоящего времени.
1957
ЛЕКЦИИ
ПО ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
ПЕРИОДА МЭЙДЗИ
Официальным годом рождения новой Японии считается 1868 год — первый год Мэйдзи, как было названо повое правление. Годом рождения новой литературы считается 18-й год этого правления — 1885 год. В 1868 году были провозглашены новые начала государственного и социального строя, долженствующие направить Японию по пути капиталистического развития. В 1885 году были провозглашены новые принципы художественно-литературного творчества, порывавшие с традициями прежней литературы — феодальной и долженствующие призвать к жизни новую, буржуазную. В 1868 году была опубликована так называемая императорская присяга, от которой стали в дальнейшем исходить все деятели либерального движения. В 1885 году капдидат словесности, еще совсем недавно окончивший оборудованный уже па европейский лад То- киоский университет, Цуббути Сёё выпускает в свет трактат — «Сущность романа», сразу ставший литературным манифестом всей передовой литературной молодежи. И так же, как политическая революция только начала собою длительный процесс переустройства Японии: окончательное превращение Японии на базе буржуазно-помещичьего блока в буржуазно-капиталистическое государство современного типа с большим остатком феодальных институтов случилось только через двадцать пять — тридцать лет,— точно так же и выступление Цубоути только открыло собою новую эру в художественном творчестве: полноценная художественная литература, достойная занять свое место в общемировом балансе буржуазной литературы, появилась в Японии только в начале XX века.
I
Литература, несомнепно, запаздывала сравнительно со всем ходом жизни Японии, особенно сравнительно с ходом ее экономического и социально-политического развития. И запаздывала при этом сравнительно на долгий срок — лет па тридцать. Но такое запаздывание вполне понятно. Главное внимание новых хозяев Японии сначала было естественно направлено па самые неотложные задачи: нужно было как можно скорое покончить с тем из феодального наследия, что мешало насаждению капитализма, что мешало новой буржуазии вплотную подойти к аппарату власти; нужно было как можно сильнее защититься от угрозы превратиться в колонию западноевропейского империализма, довольно настойчиво наседавшего на эту столь недавно открытую страну. Для выполнения той и другой задачи при этом было только одно действительное средство — европеизация. Перенесением европейских, то есть буржуазно-капиталистических форм хозяйства во вновь развиваемую промышленность, построением соответствующего государственного порядка можно было лучше всего п скорее всего справиться с задачами насаждения нового режима, и это же оружие можно было противопоставить Западу. Руководители тогдашней Японии очень хорошо поняли это и взялись сразу, взялись горячо за самую решительную европеизацию. Р1 поскольку на первой очереди стояло серьезное переустройство хозяйственного и социально-политического уклада, постольку пока было не до литературы. С другой стороны, быстрый темп политического переустройства был обусловлен довольно длительной подготовкой: сведения о политическом и социальном строе, об экономической жизни западных государств — хоть и не очень полно, но все же проникали в Японию уже издавна, и многие из передовых деятелей новой Японии успели еще до переворота даже собственными глазами посмотреть на западные порядки. До литературы же они не дошли, а проникшие самочинно еще в эпоху Токугава «Исоипу-моногатари» («Басни Эзопа») литературной погоды сделать, конечно, не могли. Естественно поэтому, что новые авторы, то есть новые люди, представлявшие собой новую эпоху, иначе говоря, писатели, так же, как и политические деятели в своей сфере, оттолкнувшиеся от Запада, появились не сразу после переворота.
Нужна была полоса просветительства. Просветительства всякого, и прежде всего, в первую очередь — пропаганды нового общественного строя, новой науки, новых идейных концепций. Вся энергия, все усилия ведущих деятелей нового режима были направлены именно в эту сторону. Фукудзава Юкити, этот пророк новой японской буржуазии, на месте увидавший, что такое Запад, неустанно работает нером и словом. Нужно разъяснить современникам, что такое избирательная система, что такое банки, почта, воинская повинность, и вот в 1869 году выходит его «Описание Запада» («Сэйё дзидзё»). В течение пяти лет (1872 — 1876 гг.) специальной серией «Прогресс науки» («Гакумон-но сусумэ») он твердит читателям «о пользе паук» и призывает их к быстрейшему овладению европейским знанием. Все средства хороши: для ликвидации географической неграмотности своих соотечественников он создает даже род популярного учебника в стихах («Сэкай кунидзукуси»), где традиционным японским размером в пять и семь слогов излагаются основные сведения по географии и истории мира.
Таким же целям просветительства служат и вывезенные с Запада и быстро привившиеся другие весьма существенные орудия пропаганды — газеты п журналы. Тому же делу служат и переводы. При этом и тут все оказывается пригодным: Смайльс (в переводе Накамура Кэй) поможет настроить молодое поколение на созвучный эпохе идеологический лад, Жюль Бери — познакомить с достижениями европейской научен, Дюма п Скотт — с историей. Нельзя ведь для начала отягощать неокрепшие головы слишком серьезным материалом. И больше всего, охотнее всего переводят Литтона н Дизраэли. Они дают как раз то, что больше всего нужно: политику в беллетристической, то есть в самой доступной и интересной форме. Роману Литтона «Эрнест Мальтраверс» (переведен в 1879 г.) суждено было сыграть роль микроба, вызвавшего писательский зуд у японских политических и общественных деятелей. Начинается полоса так называемой политической беллетристики (Сэйдзи-сёсэцу).
