Кубок лунника - Анна Клименко

Малика ничуть не удивилась бы, ощутив запах чего-нибудь более материального – пота, мочи, наконец. Но страха? И это был именно страх. Нечто кисло-горькое, но при этом… возбуждающее, будоражащее сознание… Перед глазами одна за другой замелькали странные картины: вот она зубами разрывает горло пленника, кровь фонтаном хлещет из глубокой раны, но в этом нет ничего отталкивающего. Это даже приятно, припасть губами к ключу жизни. Ведь кровь – это жизнь, не более…

Наверное, парню каким-то образом передались мысли ведьмы, потому что он замычал, задергался в ужасе и попытался освободиться от кляпа. Малика поднялась со стула, подошла и легонько пнула его в бок.

– Я бы хотела, чтобы ты меня внимательно выслушал, прежде чем начнешь говорить. Это не займет много времени. Видишь ли, несколько дней тому назад я потеряла напарника, его убили, размозжив голову. После этого я сама убила двух лунников, а еще чуть позже от меня на небеса ушел тот, кого я успела полюбить… Но, к сожалению, не успела сказать ему об этом. С тех пор я больше не боюсь смерти и не боюсь убивать, понимаешь? Так что в твоих интересах рассказать мне, откуда у тебя ключ от моей квартиры, кто и зачем тебя послал сюда. Я не боюсь смерти, но мне вовсе не хочется, чтобы кто-то лишал меня жизни в неурочный час.

Она вздрогнула, когда за спиной раздались жидкие аплодисменты. Разворачиваясь, Малика уже перехватила нож для атаки – она и сама не знала, откуда в ней появилась способность так ловко сжимать в пальцах деревянную рукоятку. Йоргг, да ведь она кроме пера и книг никогда ничего в руках не держала!

И, вяло удивляясь происшедшим с ней изменениям, ведьма зло уставилась на Генриха Уэлша, который, оказывается, умудрился совершенно неслышно войти и неведомо сколько стоял за спиной.

– Браво! – чистосердечно восхитился Уэлш, – великолепная речь, просто великолепная. Конечно, пафоса многовато, но все равно звучит весьма и весьма эффектно!

И тут Малику начал трясти озноб. Она не боялась, когда вылезала из ванны, когда била в висок незваного гостя. Ей было некогда думать о том, что было бы, не увенчайся успехом ее внезапное нападение. А вот теперь, в присутствии Уэлша, всю ее сковал животный, панический ужас. Нож выпал из разжавшихся пальцев и глухо ударился о дощатый пол.

– Генрих, – прошептала ведьма, – хорошо, что ты пришел.

Уэлш, блистательный Уэлш, прошелся по коридору, заложив руки за спину. Потом подошел к рыжему и резко выдернул кляп.

– Малика, позволь представить тебе агента Вирса, которого я попросил тихонько и, главное, незаметно понаблюдать за тобой.

– Понаблюдать. За мной, – повторила Малика, словно заучивая, – но зачем?

Уэлш отвел взгляд.

– Мне не понравилось то, как ты выглядела и как говорила. Ну, а то, что агент Вирс попался, говорит о его недостаточной готовности к сложным заданиям, не так ли, Эдвард?

Обхватив себя за плечи и тщетно пытаясь унять дрожь, Малика ушла в гостиную и села в кресло. Она не смотрела, как Уэлш развязывал рыжего паренька, она даже не оглянулась, когда они, теперь уже оба, вошли в гостиную. Она вообще старалась не смотреть в их сторону и предпочла бы провалиться сквозь пол.

И с чего это она возомнила, что по ее душу отрядили убийцу? И вообще, откуда все эти мысли о крови, откуда внезапное умение обращаться с ножом? Неужели влитое в нее снадобье Александра продолжаетнабирать силу?

– Госпожа Вейн, – голос не принадлежал Уэлшу, и Малика сделала вывод, что это Эдвард Вирс, – госпожа Вейн, я не держу на вас зла, поверьте. Это я виноват. Надо было либо прийти так, чтобы и вы меня не услышали, либо попросту стучаться.

Она втянула голову в плечи. Озноб не утихал. И он еще извиняется? После того, как она была готова перегрызть ему глотку? Да что с ней произошло в Ловенне, в конце концов? Ведь раньше… В Академии она точно не была такой, дикой, жестокой…

Пытаясь успокоиться, Малика разгладила складки платья на коленях.

– Простите меня, Вирс, простите. Я не знаю, что на меня нашло. Верите ли, я была готова расстаться с жизнью, но… сама.

– Ага! Так вот до чего у нас дошло, – вставил словечко Генрих, – я так и знал, что именно эти мысли бродят у тебя в голове. И именно поэтому подослал Эдварда. Надеюсь, ты уже передумала?

– Я не знаю, – она обернулась и сквозь слезы посмотрела на мужчин, – иногда мне кажется, что это был бы самый правильный выход…

Генрих быстро шагнул вперед, к ней, и ударил. Больно. По щеке.

Наверное, она должна была что-то сказать ему. Или сделать. Схватить кухонный нож и полоснуть по горлу – но не нашла в себе сил даже пошевелиться.

А через мгновение слезы брызнули из глаз, и она, обхватив голову руками, уткнулась лицом в бархатную обивку кресла. Малика задыхалась – от охватившего ее отчаяния, от обиды, от безысходности…

– Не смей так думать, – рявкнул над ухом Генрих, – иначе я найду того, кто тебя достанет даже из посмертия, поняла? А Эдвард… он теперь будет денно и нощно за тобой следить. Он будет здесь жить, поняла?

– Ты… не посмеешь… – выдавила Малика, не поднимая головы.

– Еще как посмею, – Уэлш зловеще хихикнул, – квартира принадлежит ведомству. Следовательно, я могу селить сюда всех, кого захочу.

Наверное, во всей Этернии трудно было найти соседа более уживчивого, чем Эдвард Вирс.

Они негласно поделили квартиру так, что гостиная с диваном досталась ему, а спальня – Малике. Он вставал рано, куда раньше, чем она – и поэтому Малику каждое утро будил запах свежесваренного кофе. Днем Эдвард вместе с Маликой ходил по магазинам, помогал ей выбирать книги, ленты и шерстяные нитки для вязания. По вечерам они бродили по старым улочкам Пражена, кормили крошками птиц и говорили. О делах ведомства, о том, когда закончится ее, Малики, отпуск, о том, какому цирюльнику поручить изготовление накладных кос – до тех пор, пока не отрастут собственные. Они обсуждали городские сплетни, новости, которые нет-нет, да просачивались из-за стен императорского дворца. И только однажды Малика осмелилась спросить, как Эдвард Вирс стал агентом вездесущего ведомства.

Оказалось, первое впечатление не так уж и обманчиво. Когда Малика смотрела на Эдварда впервые, она решила, что ему самое место в рядах певчих – и не ошиблась. Вирс и в самом деле с девяти лет пел в хоре храма. А потом, когда ему было пятнадцать, торговец солью привез дурные вести из родной деревни. Мать Вирса умирала, застудив легкие, а на лекаря не было денег.

Тогда Эдвард бросился к настоятелю, но всем известно, что деньги, единожды попавшие в Храм, оттуда уже не возвращаются. Получив отказ, Эдвард в следующую ночь обокрал храмовую библиотеку, вынес старинную книгу и продал ее скупщику. О возвращении не было и речи, Вирс отправился домой, но по дороге его, щуплого паренька, избили, деньги отобрали и бросили на дороге умирать. Подобрали Эдварда крестьяне, и на телеге, запряженной волами, доставили к родному дому. Единственное, что успел сделать Вирс, так это в последний раз увидеть мать, когда она уже лежала на погребальном костре.