Битва за Кавказ. Неизвестная война на море и на суше - Эрих Манштейн

Она не возразила, когда фон Бюлов предложил забрать младенца в Германию. Своему командованию – командиру 8-го авиакорпуса люфтваффе барону Вольфраму фон Рихтгофену – барон фон Бюлов объяснил, что его сын рожден женщиной, являвшейся дочерью болгарина и итальянской аристократки (и это была чистая правда), а потому как Италия и Болгария – их союзницы, то его сыну Михаэлю-Эрвину рейх предоставил право быть гражданином Германии.

Любопытно, что один из ярких представителей рода фон Бюлова – Бернхард фон Бюлов (Bülow; 1849–1929) – дипломат, был близок к императору Вильгельму II, добивался увеличения военной мощи Германии, особенно строительства военно-морского флота; в то же время этот аристократ, бывший в свое время рейхсканцлером и министром Пруссии, делал все возможное, чтобы воспрепятствовать распространению революционной заразы.

…По предложению фон Манштейна нас посетил… стареющий Хайнц-Вильгельм фон Бюлов. Он вспоминал о Крыме, о боях, тепло отзывался о Марии. Оказалось, что в 1957 г. они встретились в первый и последний раз после войны. Она тогда отдыхала в санатории в Ливадии (до 1917 г. там была резиденция Николая II). Рассказывал, сколько ему пришлось предпринять усилий и ухищрений, чтобы в те годы – так наз. «годы расцвета социализма» – через свое посольство выехать в Крым, получить сведения о бывшей возлюбленной, оторваться от слежки, встретиться с Марией так, чтобы ни одна живая душа… Они провели в Ливадии чудесный день; он звал ее с собой, звал уехать к сыну, хотя бы взглянуть на него… Но прошло более 10 лет после встречи Марии и фон Бюлова; Михаил Иванович Статива уже давно не имел прежней власти, да и Мария с 1947 года (семья срочно после войны перебралась в Саки) была замужем за Владиленом Лысенко, у них рос сын Олег… позже, в 1959 г. появится другой, Алеша… И эти дети, в которых течет толика итальянской графской крови, ничего не знают о сводном брате, выросшем далеко от «счастливой» советской страны, чьим отцом был немецкий барон…

Мария отказалась уехать из страны; такая горькая планида: корячиться на построение социализма; ничего не иметь, всего и всех бояться, быть преданной режиму, быть «как все». А ведь могла бы жить как подобает аристократам, но шанс не использовала…

Фон Бюлов был расстроен сим обстоятельством, как он сам мне признался, но в душе другого ответа не ожидал. (Скажу, что позже я пытался осторожно вытянуть Марию на откровенность, но она интуитивно замыкалась, сжималась и умолкала, как пойманная в жесткие силки птица, только без конца курила любимые папиросы «Север»; но тайну сохранила до конца жизни).

Я видел как тепло попрощались боевые товарищи; генерал-фельдмаршал попросил меня провести гостя до машины. Больше фон Бюлов во время моего пребывания на эту виллу не приезжал.

Однако мы слишком отвлеклись, так что вернемся к описанию фон Манштейном десантной операции.

– …общее руководство десантом с моря осуществлялось под командованием уже хорошо зарекомендовавшего себя в десантно-штурмовых операциях генерал-майора Циглера. Необходимые технические средства были доставлены из рейха летчиками под руководством подполковника люфтваффе Хайнца-Вильгельма фон Бюлова. В час начала операции отважные пилоты люфтваффе выбросили десант – подразделение штурмовиков бригады генерала Циглера, одновременно и почти синхронно десантный батальон с моря на штурмовых лодках высадился на плацдарм между заградотрядом и передовыми соединениями советских армий. Об этой хитрой и, думаю, единственно правильной тактике я тебе уже говорил. То был прекрасно отработанный прием! Внезапной мощной атакой десантники отсекли заградотряды и открыли мощный огонь по тылам противника, вынужденным перейти в бегство… на передовые позиции войск 11-й армии. Где был сделан своего рода проход для сдачи в плен. Однако на тот раз некоторые батальоны и части, заняв круговую оборону, оказали жестокое сопротивление, но вскоре точными массированными залпами нашей артиллерии, огонь которой корректировали корректировщики десанта, были уничтожены. После этого советские соединения были подвергнуты массированной бомбардировке 8-го авиакорпуса.

На остальных участках фронта наши 42-й ак и 7-й румынский ак сковали силы противника, а после прорыва рубежа на Парпаче перешли в стремительное наступление. Успех операции зависел от того, сработает ли военная хитрость, – удастся ли нам держать противника в заблуждении относительно направления главного удара (что он якобы наносится на северном участке) до тех пор, пока не будет окончательно упущена им возможность выйти из окружения или перебросить резервы на южный участок. Чтобы ввести противника в заблуждение, велись ложные радиопереговоры о подготовке к наступлению, предусматривалось передвижение войск и ложная артподготовка на северном и центральном участках. Важным для успеха было и то, с какой скоростью будет проходить наступление на север 30-го ак и бригады Гроддека; правда, впоследствии на это отрицательно повлияла непогода.

И все-таки все эти мероприятия имели полный успех. Основные резервы противника находились позади его северного фланга до тех пор, пока действительно не стало поздно. Заградотряды совместно с командованием Крымфронта, бросая резервы в бой, даже не знали где находятся наши соединения. Да, вот еще что… Буквально накануне наступления поступил приказ о назначении начальника штаба армии генерала Велера начальником штаба группы армий «Центр». А он, между прочим, был главным разработчиком операции «Охота на дроф». Но я, конечно, не мог такого блестящего генерала лишить возможности продвижения по службе, хотя нам было тяжело расставаться. Его преемник генерал Шульц стал моим верным другом и боевым товарищем. Гораздо позже, в зимнюю кампанию 1943 года, в дни гибели 6-й армии он был для меня ценнейшим помощником, прекрасно понимавшим нужды войск в любой, даже самой непростой ситуации. Удивительный человек: ровный, любезный, но с железными нервами. Еще в бытность командиром дивизии за умелую организацию боевых действий в весьма непростой обстановке он был награжден Рыцарским крестом. Позже, командуя корпусом на фронте группы армий «Юг», он умел так организовать сражение, что невзирая на превосходящие силы противника, его соединение не только никогда не отступало, но даже делало прорыв и окружало вражеские войска. Талант, что тут скажешь…

Наша 11-я армия начала наступление по плану операции «Охота на дроф» 8 мая 1942 года. Тогда в боях мы потеряли храброго полковника Гроддека, многих других храбрых солдат и офицеров. К 16 мая Керчь была взята 170-й пд и 213 пп. Я устроил свой передовой КП в непосредственной близости к фронту и целыми днями объезжал дивизии на передовой. На моих солдат стремительное преследование противника производило неизгладимое впечатление; это зрелище поднимало боевой дух и укрепляло их в мысли, что они делают страшное, но святое дело. Все дороги были забиты брошенными машинами, танками, орудиями, лазаретами с ранеными; на каждом шагу навстречу попадались длинные колонны пленных. Казалось, им несть числа. Я еще и еще раз убеждался в том, что трагедия русского народа, обреченного большевистской властью на деградацию и вымирание, трагедия, продолжавшаяся более 20 лет, дает о себе знать именно так, через весь этот ужас, – когда эти изможденные и пожилые русские солдаты, и малограмотные молодые солдаты, не желающие воевать за чуждую им кровавую безграничную власть, устало и угрюмо направлялись в расположение наших войск с единственной целью: выжить хотя бы так, уцелеть… Я практически доподлинно знал какое огромное количество, исчисляемое миллионами солдат, оказалось в нашем плену… Я знал о том, какая чудовищная пропаганда велась и в те годы, и после войны, о том в каких ужасающих условиях находились советские военнопленные в Германии и в концлагерях. Но самое ужасное даже не это, а то, что правители США и Великобритании – я повторяю это для тебя еще раз – захватив наши лагеря, передали этих несчастных военнопленных Сталину. Но по своей жестокости советские лагеря превосходили германские, а затравленный и запуганный народ вашей страны боялся хоть слово сказать об этом, опровергнуть ложь…

Мы помолчали; я не стал убеждать собеседника, что согласен с ним, что знаю, как подло были выданы советские военнопленные и какая участь их ждала на родине, которая давно уже стала им страшной советской мачехой… Я видел кадры секретной хроники, километры пленок…

Мы просто сидели и молчали, наслаждаясь мирной тишайшей паузой. Пока генерал-фельдмаршал не предложил: ну что ж, продолжим…

– Мы встретились с генералом фон Рихтгофеном вблизи Керчи. Цель, к которой мы так долго стремились, была достигнута. И можно было неотрывно любоваться незабываемым зрелищем: перед нами в восхитительных лучах горело и колыхалось море, солнце освещало Керченский пролив и противоположный берег Тамани. Прямо перед нами был берег, на котором находилось несметное количество разных машин, железо, железо, железо… Словно фильм о конце света… Чтобы добиться капитуляции остатков сил противника и избежать ненужных жертв, огонь артиллерии мы сосредоточили только на последних опорных пунктах. 18 мая сражение на Керченском полуострове было закончено. Только небольшие отряды противника под давлением нескольких фанатичных комиссаров и чекистов еще несколько недель держались в подземных пещерах (катакомбах) в скалах вблизи Керчи. По официальным данным, имевшимся у нас, мы захватили более 300 000 пленных. Я не вникал в эти цифры, не анализировал, потому что у нас нет причин занижать потери и завышать победы, – немцам это вообще не характерно, – так что, думаю, цифры те недалеки от истины. Захватили мы более 1,5 тысячи орудий, свыше 300 танков. Три армии противника, в состав которых входило без малого сорок крупных соединений, мы уничтожили силами пяти пехотных дивизий, двух румынских пехотных дивизии и одной кавбригады. Только ничтожное количество войск противника, в основном заградотряды, чекисты и комиссары сумели уйти через пролив на Таманский полуостров.