Слуга Божий - Яцек Пекара

Свечи и лампы снова засияли, но Ангела меж нас уже не было. Только выжженные следы от его ног остались на драгоценном ковре кардинала. Курнос вскрикнул как резаный, а в его руках появилась длинная кривая сабля. Подбежал к ближайшему из людей кардинала и пришпилил его острием к полу.

— Курнос! — крикнул я, ибо не хотел, чтобы тот учинил в комнате резню. — Ко мне, Курнос!

Мгновение он смотрел на меня, не понимая, но потом на лице его появилась усмешка. Улыбающимся выглядел еще более отвратительно, чем обычно.

— Мордимер, — сказал он с чувством, — ты пришел за нами, Мордимер.

Подошел и обнял меня. Я отстранился, поскольку он вонял, как дьявольское отродье. Условия в подземельях кардинала, как видно, не способствовали гигиене, да мытье вообще не принадлежало к любимым занятиям Курноса.

Тот, кого ткнул саблей Курнос, лежал на полу и хрипел. На губах лопались кровавые пузыри. Некоторое время я равнодушно смотрел на него. На миг наши глаза встретились, и в его взгляде я увидел страх, непонимание и страшную тоску по утекающей жизни. Ах, милые мои, я уже привык к таким вещам… Остальные люди медленно поднимались на ноги, послышались шепотки.

— Все под стену, — приказал я громко.

Бельдария дернулся, словно желая схватить меня за кафтан. Левой рукой я придержал его ладонь, а правой начал бить старика по лицу. Не торопясь, открытой ладонью. Почувствовал под пальцами кровь и острые осколки зубов. Его нос хрупнул под ударом. Когда отпустил его, кардинал упал, словно ворох окровавленных лохмотьев.

— Заберите эту падаль, — приказал я слугам.

Прелат Бульсани дрожал под стеной. Вжался в нее столь сильно, будто хотел стать частью покрывавшего ее гобелена.

— Ты потерял охоту к шуткам, отче? — спросил я. — Жаль, я рассчитывал на утонченный юмор и изобретательные аллюзии. Ничего не скажешь, чтобы меня развеселить?

Он смотрел на меня со страхом и ненавистью. Знал, что для него все уже закончилось. Ночи, проведенные за картами, питьем вина и лапаньем девок.

Его жизнь нынче стоила не более плевка на горячем песке. И я прозакладывал бы обе руки, что будет столь же недолгой.

Я улыбнулся и направился к близнецам. Те пожали мне руку с волнующей преданностью.

— Я знал, правда, Мордимер, знал, что ты нас не оставишь, — сказал Первый.

Нас было четверо во дворце кардинала. А солдат и придворных — не менее пятидесяти. В одной этой комнате — два десятка. Но никому и в голову не пришло противостоять нам или убить нас… даже попытаться. Наоборот, каждый из этих людей питал обманчивую надежду сберечь свою жизнь, поэтому готовы были заплатить за нее усердным послушанием. Каждый мысленно возносил мольбы о том, чтобы не оказаться в подвалах Инквизиториума. Но поверьте, что всем, кто пережил бы нынешний вечер, уготовано было оказаться там, и очень скоро.

Мы оделим их лаской утешающей беседы, во время которой признаются в своей вине. А закончится ли жизнь их в моче, кале, крови и ужасающей боли, будет зависеть лишь от них самих да от жажды покаяться и искупить грехи. Если будут достаточно разумны и смиренны, возможно, их казнят, а на костре сожгут лишь обезглавленные тела. Если же нет — погибнут в медленном огне, на глазах воющей от радости толпы, под смрад собственных горящих тел.

Я вышел в коридор. В темной нише стоял мой Ангел. Теперь предстал в виде невзрачного человечка в темном плаще. Но это был он, Ангел. Никогда не ошибешься, коли имеешь счастье или несчастье увидеть своего Ангела-Хранителя, независимо от того, в каком обличье тот пожелает явиться.

— Я доволен тобой, Мордимер, — сказал он. — Ты сделал то, что должно.

— Во имя Господа, — ответил я — ибо что другое мог ответить?

— Да, во имя Господа, — повторил он со странной горечью в голосе. — А знаешь ли ты, Мордимер, что в глазах Господа все мы виновны, независимо от наших поступков? — Я взглянул ему в глаза, и были они словно озера, исполненные тьмой. Я вздрогнул и отвернулся. — Вопрос лишь в размере и времени наказания. Наказания, которое неминуемо наступит.

— Зачем же мы тогда думаем о том, чтобы Ему понравиться? — осмелился я спросить.

— А разве ребенок на пляже не строит стен из песка, которые должны сдержать прилив? И когда его строения исчезают под водой, разве на другой день не станет возводить стены еще более толстые, хотя в глубине души прекрасно знает, что это ничего не даст? — Он положил ладонь мне на плечо, и я почувствовал, как сгибаюсь под ее тяжестью. — Ты, Мордимер, исполнишь все, что следует исполнить, — сказал. — Завтра сюда прибудут кардиналы-заговорщики, и завтра же появятся инквизиторы.

— Значит, Церкви Черной Перемены не существует?

— А кто ведает, что означает слово «существует»? — спросил Ангел. — И какой степени бытия достаточно? — повысил голос. — Мир полон тайн, Мордимер, — продолжал он более спокойно. — Знаешь ли, что существуют элементы материи, бытие которых мы лишь предчувствуем, наблюдение же приводит к их уничтожению? И кто ответит, существуют ли они — и для кого существуют?

Я ждал, полагая, что скажет что-то еще, но Ангел, похоже, закончил. Было удивительно уже то, что оставался со мною так долго.

— И что я должен сделать, мой господин? — спросил я, хотя боялся, что рассердится на меня за тугодумие.

— Мордимер, ты и сам прекрасно знаешь, что должен сделать, — ответил он и усмехнулся.

На этот раз я даже не попытался взглянуть в его глаза: не хотел, чтобы бездна, таившаяся там, вглядывалась в меня.

Эта история началась в Хез-хезроне — и там же должна была завершиться. В дом Лонны мы вошли ранним утром. Я, Курнос, близнецы и трое инквизиторов в темных плащах. Когда она увидела нас, кровь отлила от ее лица.

— Мордимер, — сказала она глухо.

— Мордимер Маддердин, именем Инквизиции. Твой дом, дочь моя, будет проинспектирован.

— Я ничего не сделала, — сказала с отчаянием в голосе. — И ты об этом знаешь, Мордимер!

— Принадлежать к Церкви Черной Перемены, мерзейшей секте еретиков, это, полагаешь, ничего? А покупка девиц ради того, чтобы подвергать их святотатственным обрядам? Не говоря уже о профанации реликвий и еретических амулетах, которые найдем в твоем доме?

Смотрела на меня, и глаза ее медленно наливались слезами.

— Ты говорил, что если стоишь по одну сторону баррикады, а некто — по другую, то можно сделать единственный правильный выбор. И я ведь встала на твою сторону, Мордимер! Помогла тебе!

— Ничего не обещал, Лонна, — пожал я плечами. — Такова жизнь. Полна несправедливостей. Впрочем, ты и сама об этом знаешь очень хорошо. Ведь это ты, красавица, выдала меня людям кардинала. Легко было предположить, что огорченный Маддердин никогда уже не покинет Гомолло, верно? Но ты позабыла о непредвиденном, красавица. О том, что Голиаф не всегда побеждает Давида. Ведь и Мудрая Книга говорит: Ибо Бог есть судия: одного унижает, а другого возносит.[47]