Миф тесен - Александр Баунов

Если Катулл пишет, как его воробушек резвится на лоне девушки, это не значит, что он пишет, как он ее отымел. Это значит, что он выражается так, что стихотворение остается вполне гимназическим. А когда хочет, умеет выразиться иначе. Если китаец называет нечто нефритовым жезлом, а другое нечто яшмовой пещерой, то это не значит, что он одно называет словом на «х», а другое — словом на «п». Он делает нечто ровно обратное: заменяет эти слова на приличные и даже, по его мнению, прекрасные. В самом грубом переводе это звучало бы: вставить болт в гайку. Какое общество, такие и эвфемизмы. Откуда у стахановца нефритовые жезлы? В лучшем случае, болты.

Самая известная панк-группа называется Sex Pistols. «Сексуальные пистолеты» — намек настолько прозрачный, что его не поймет только дошкольник. И, однако же, группа называется именно «Секс-пистолеты», а не словом на «х» во множественном числе именительном падеже. Поколения русских школьников хихикают на уроках русского и математики от слова член или одночлен. И, хихикая, имеют в виду не руку и не ногу. Значение, которое им кажется смешным, вполне конкретно. Однако никто не считает это слово непроизносимым при детях и не изымает его из образовательного оборота. И вывеску «Электроприборы» никто не запрещает, хотя кому-то может показаться, что это про фаллоимитаторы.

Переводы, которые околоправославная общественность дает Pussy Riot, — гораздо неприличнее самого названия, данного панками. Разве не удивительно, что моралисты в попытке изобличить безнравственность выражаются намного непристойнее «аморальных девок»?

Потряси прибором

Бывает, что эвфемизм встречается в рамках устойчивого оборота, в котором второе слово подталкивает к выбору значения. Например, во фразеологизме «класть с прибором» у слова «прибор» — единственное возможное толкование. Но и здесь слово «прибор» не становится непечатным и не теряет своего словарного значения. Просто, благодаря второму слову, так сказать «ключу», его второе значение выходит на первый план. Неглубоко порывшись в памяти, мы найдем множество таких устойчивых словосочетаний, состоящих из слова-эвфемизма и слова-ключа.

Но словосочетание Pussy Riot к таким не относится. Оно не похоже на наше «класть с прибором» или «хрен собачий». Слово riot — «бунт/беспорядки» — никак не уточняет слово pussy. Двусмысленность им не снимается, а подчеркивается, осложняется.

К двусмысленностям тоже можно относиться по-разному. Как написал один мой собеседник в фейсбуке, он вполне бы понял жителей района, которые возмутились бы уличной рекламой миксера «Потряси своим электроприбором» (какой полисемический простор в этом «потряси»).

Случаи районного возмущения двусмысленной рекламой были. Такие рекламные афиши, в самом деле, сложно причислить к вершинам вкуса, хотя, на мой взгляд, вкуса в них все-таки больше, чем в грудном баритоне, произносящем «вы ее достойны», в то время как полуобнаженная модель идет жарить яичницу на рекламируемой сковородке с тефлоновым покрытием. Но если вдруг глава района заявит, что эта фраза непечатная и ее нельзя произнести вслух, будут все основания заподозрить его в лукавстве. Обычная двусмысленность, у Пушкина есть и похлеще. «Всё изменилося под нашим зодиаком: Лев козерогом стал, а дева стала раком».

Тот факт, что мы понимаем по сигналам во фразе или по контексту, какое из значений эвфемизма в данном случае выбрать, не значит, что оно переходит в разряд ругательств. Это означает, что эвфемизм работает. Он на то и рассчитан, что мы поймем, это не ребус и не шарада.

Барышни не строили невинность, но и называть группу бешеными вагинами они не собирались. Они планировали двусмысленное название с нериличным намеком и дали двусмысленное название с неприличным намеком — не менее и не более. Между игривой двусмысленностью и теми односмысленными переводами, которые дают ей рассерженные моралисты, — существенная разница.

Это ровно тот случай, как если бы панк-группа называлась «Восстание приборов», а нас бы уверяли, что это значит «Вставшие сами-знаете-что» и что это нельзя ни написать, ни произнести. Значит-то значит, но и написать, и произнести можно.

Одна из проблем с правильным пониманием названия Pus­sy Riot связана с недостатком выразительных средств в, казалось бы, таком богатом по этой части русском языке. Но вот в разделе эвфемизмов женский пол в нем явно ущемлен. С одной стороны, в русском языке и болт, и хрен, и крюк, и много чего еще, а с другой — и не поймешь, что с другой. Не зря феминистки озабочены фаллоцентризмом русского мира.

При недостатке лексического богатства на женской половине нашего общего дома мне кажется, что «Восстание приборов» и сейчас довольно адекватный перевод названия группы. К тому же, освященный давней традицией. В «Декамероне» у Боккаччо, как мне кажется, есть близкий аналог, он и по богохульности подходит. В десятой новелле отшельник поддается искушению и соблазняет девицу: «При виде ее красот его вожделение разгорелось пуще прежнего, совершилось восстание плоти». Resurrectio carnis, восстание (или воскресение) плоти — фраза из латинского символа веры, о том же в никейском символе сказано «чаю воскресения мертвых». А контекст сами видите какой. Это вам не восстание кошек. Но Боккаччо, который вот так вот обошелся с «воскресением плоти» из символа веры, в XIV веке не посадили.

ПИСЬМО ОТМЕНЯЕТСЯ

Пальцы тянутся к перу, перо к бумаге — а ни того ни другого уж нет. Штат Индиана на американском севере стал первым, где отменили обязательное обучение письму пером по бумаге. Но не штатом единым, лиха беда — открывай ворота, подтянутся и другие — штаты, республики, империи.

Америка не та страна, где ждут инструкции: что не запрещено, то разрешено. Новейшее университетское исследование уже обнаружило в Теннеси школы без письма. В 2006 году во Флориде, увидев, что письмо как-то само собой исчезает из школ, разослали инструкцию, согласно которой в третьем классе должно начинаться обучение письму от руки, в четвертом — учителя должны добиться разборчивого почерка, в пятом — ученик должен писать бегло.

Неграмотный — тот же слепой. Но флоридские ученики к пятому классу не были неграмотны. Просто грамотность теперь не предполагает умение своей рукой выводить значки на поверхности носителя.

Кирка (она же Цирцея) отправила Одиссея в царство мертвых за пророчеством: его странствия закончатся, когда пешком с веслом на плече он зайдет так далеко от моря, что местные спросят: «Что это у тебя за лопата?» И руки тянутся к Кирке, кирка к лопате. Уже в наступившем учебном году Одиссею ли, кому ли еще можно забрести с письменными принадлежностями так далеко в глубь континента, что люди там спросят: «Что это у тебя, странник, за твердая белая тряпочка и толстая иголка — это протыкать и заворачивать бургер? Или, может быть, ковырять в ухе?»

Мир с кляксами и без

Биологи считают, что передача информации посредством значков, нанесенных пером на поверхности, является отличительной особенностью человека как вида.

Разумеется, условным пером. Сначала был уголек из тесной печурки, острый камешек, бронзовый резец для высекания по камню и деревянная лопатка для выдавливания по глине, костяная палочка для восковых табличек, тростинка — каламос, кисточка, собственно, перо крупной птицы, желательно гуся, металлическое перо, простой карандаш (см. уголек), и только к ХХ веку дошли до ручки — сначала автоматической чернильной, потом шариковой. Ах да, был еще пропитанный краской фитилек из фетра.

Знак, который мы выводим на бумаге, восходит не то чтобы к рисунку — хотя наша «А» сохраняет связь с перевернутой головой финикийского быка «алефа», а наше «Д» — все еще финикийская дверь «далет», — а к процессу царапания по поверхности. Греческое «графо» (γραφω) прежде, чем «пишу», означало «царапаю». Латинское scribo означало примерно то же самое действие, родственное русскому глаголу «скребу». Как курица лапой. Сядь на место, двойка.

Представить себе ребенка без каракулей на бумаге немыслимо. Теперь все дети будут выводить одинаково правильные буквы и ровные строчки. Разве что Артемий Лебедев разработает для сентиментальных родителей специальный детский «каракулевый» шрифт.

Вместо как писать, надо будет запоминать, где находится буква, вместо чистописания — скоропечатание. Что еще исчезнет? В начале ХХ века была наука, которая определяла характер по почерку — наука разумеется лже- (как и модная тогда же френология — определение характера по шишкам на черепе), но почерк творческого человека, который уже вырос из своей шинели, все-таки приятно отличается от почерка простого исполнителя.

Но ведь когда-то детское письмо было немыслимо без клякс, а взрослое — без песка и пресс-папье. Нет их, тьма объяла великий город чернильниц, настольных баночек с песком и прессов в виде кремлевских башенок, и привыкли. И напечатанная книга с напечатанными картинками ее первым владельцам наверняка казалась бездушней, чем «Великолепный часослов» герцога Беррийского, расписанный миниатюрами: по зеленейшему склону кавалькаднейшим строем в наишелковейшем платье, в замок о семи башнях, где каждая выше прочих.