Пастырь Вселенной - Дмитрий Абеляшев

Володя не удивился, когда стереовидение передало, что Император, после личной беседы с предательницей, добровольно сдавшейся властям, восстановил специально для нее древний ритуал особенно кровавой казни. Лея была приговорена к растерзанию стинграми. Володя с тоской отметил, что при этих словах диктор испытал не ужас, не страх за Лею, но даже какое-то мстительное злорадство в адрес своей жены. “Что, доигралась!” – подумалось Володе, который до такой боли сжал челюсти, услышав о решении Императора, что чуть не обломил передний зуб. Володя осмыслил лишь теперь, что относится к своей Лее как к уже умершей – ведь какая живым разница, по существу, что душа умершего где-то там жива, что она куда-то там летит, где-то там его ждет? Когда любимого нельзя будет обнять руками, прижать к себе, смешать с ним дыхания уже НИКОГДА, то это называется, что он умер. Вот и Лея, подумалось Владимиру, воспринималась им как уже умершая. Ведь это не Силлур с неохраняемой почти Лайной – спасти ту, что томилась в самом сердце внутренних тюрем Анданора, было вовсе невозможным. Во всяком случае, не более реальным, чем оживить мертвеца. А еще Володя вдруг с пронзительной отчетливостью осознал, что ему будет даже проще, когда она, наконец, будет казнена – ведь тогда он сможет молиться об упокоении ее души, будет возможным мечтать об их встрече где-нибудь на таких безжалостных теперь небесах, в лучшей жизни... А так она словно застряла между миром живых и мертвых, дразня, бередя сердечную рану Володи тем, что еще жива, и парализуя волю осознанием его полнейшего бессилия. Владимира посещала, конечно, мысль самому сдаться властям – однако его останавливал страх. Перед пытками, которые, он не сомневался, ему будут предложены в избытке. Перед тем, что он мог перед смертью выдать Зубцова, к которому по-человечески испытывал лишь глухую ненависть, но безусловно являвшегося, с другой стороны, одной из ключевых фигур третьего круга Сопротивления и способного, когда его самого арестуют и подвергнут пыткам, действительно нанести своими показаниями сокрушительный удар делу освобождения Земли. А еще Володе думалось порой, что второй этот страх он придумал для того, чтобы как-то оправдать себя в первом, леденящем ужасе перед нескончаемыми пытками, – ведь если его возьмут, то он окажется в перекрестье ненависти всей этой отмороженной планеты, способной и по меньшим поводам на крайнюю степень жестокости. Хоксированный раб в каком-нибудь зверинце через несколько лет бесконечной пытки – такой исход казался Владимиру весьма реальным, попадись он живым в лапы анданорцев.

Володя возвращался порой к мысли изучить правила пользования стридором и бежать с планеты, но этот путь он оставлял для себя открытым лишь после казни Леи. Напрасно оставлял, к слову. Стоявший в ангаре звездолет был теперь ловушкой – во время обыска его якобы не тронули лишь для того, чтобы он стал капканом для землянина – стоило сейчас кому-либо просто сесть в кресло пилота, как купол задвинулся бы, а стридор заполнился бы парализующим сознание газом. И мастера выпытывать показания самыми изощренными методами забрали бы беспомощного Володю уже через 10 минут. На Анданоре, надо сказать, даже наука такая имелась, не переводимая на большинство земных языков, – “искусство вызывать наибольшие физические и моральные страдания с возможно более долгим сохранением тела и сознания преступника”, и множество специалистов на полном серьезе изучали эту дисциплину в военных университетах десять лет кряду перед получением диплома контрразведчика. Володя же даже не знал, что о его персоне в контрразведке вообще догадываются – он как-то поверил Лее, когда та сказала, что его не выдаст.

Да Лея сама и не предполагала, что секретной службе известно и о ее преступном сожительстве с землянином, и даже о том, что имя этого бойца Сопротивления начиналось на букву В. Лею не пытали – ведь в случае пыток она могла бы постараться специальной дыхательной методикой, которой ее обучали в разведшколе, стереть свою память без возможности восстановления. А потому на высочайшем уровне было принято решение поверить ее версии случившегося, тому, что ее, захватив на Земле, подвергли гипнозу и она пришла в себя лишь на Анданоре, уже выложив на холме предмет, который Сопротивление против воли заставило ее взять с собой, – по ночам же с Леей на самом деле работали лучшие гипнотизеры и экстрасенсы Империи и делали это столь чисто, что девушка даже не находила никаких зацепок, по которым могла бы судить о произведенном очередной ночью изнасиловании ее спящего сознания. Поэтому Император, лично следивший за процессом дознания, отлично видел, что Лея лжет, запутывая следствие, и оттого вовсе не заслуживает какого-либо снисхождения к своей персоне. Также Император понимал, что в состоянии шока, в который большинство жителей его Империи были загнаны земной эпидемией, возможны две крайности поведения – панический ужас, способствовавший дальнейшему шествию мора, или ослепляющая ярость, выраженная в самых жестоких формах. Император надеялся, что землянин, безусловно, попытается бежать с планеты – все маленькие космолеты, даже получившие разрешение на вылет, теперь обязательное для любого полета, блокировались в околоанданорском пространстве якобы исключительно с целью карантина и недопущения занесения болезни на далекие колонии; вернее всего было предположить, что землянин постарается бежать на стридоре Леи, поджидавшем его изощренным капканом на прежнем месте.

И вот теперь, через неделю, когда становилось очевидным, что этот В. из Сопротивления затаился где-то на Анданоре, а из Леи более не удалось извлечь какой-либо новой информации, кроме того, что этот самый В. силой захватил Лею на Земле, а потом хитростью сделал ее своей сожительницей, теперь выходило, что землянина надо было захватить любой ценой и ради этого следовало пойти на беспроигрышную провокацию. Тогда-то Император и решил, что публичная казнь в почти не защищенном на вид Зрелищном Центре удовлетворяет всем аспектам сложившейся ситуации – столь вредная паника среди населения сменится лютым гневом, а землянин, как дикарь, наверняка прибудет в Зрелищный Центр, чтобы или спасти, или убить свою любовницу, подарить ей скорую смерть. Такая эмоциональная реакция была вполне в духе дикарей, населявших Землю, и Император верил в успех своего замысла. Тем более что экстрасенсы уверили правителя Анданора, что изменница и землянин испытывают друг к другу влечение в столь высокой степени, что оно уже должно негативно влиять на логическое осмысление ситуации. Надо сказать, на Анданоре не было точного перевода земного слова “любовь”, которое для землян не приобретает негативного оттенка даже при самой сильной степени выраженности. Для анданорцев же крайняя, запредельная любовь являлась страстью негативной и приобретала новое название. Как, например, прохлада – хорошо, холод – плохо, тепло – хорошо, жара – плохо, так же и у анданорцев симпатия (МИРЛИ) – хорошо, любовь (АЛОРЭ) – уже плохо. Император, кстати, уже изучил с десяток самых красивых земных языков, включая русский. И во всех них, как и в других дикарских языках, любовь, счастье, блаженство не обретали негативного оттенка даже при своей явной гипертрофии, вредной для рассудка охваченного ими человека. Кроме самого Императора, реальные цифры смертей на планете были известны лишь нескольким, особо доверенным лицам. Они были куда как хуже обнародованных. Погибших было уже более двенадцати тысяч. Медики честно сказали правителю, что они до сих пор ни на йоту не приблизились к созданию лекарства или хотя бы эффективной вакцины.

Они сообщили Императору, что возбудитель представляет собой обыкновенный вирус анданорского гриппа, эпидемии которого ежегодно прокатываются по Анданору, заражая до половины двухмиллиардного населения имперской планеты и унося около десятка человеческих жизней за эпидемию. Медики утверждали, что этот вирус претерпел искусное генетическое изменение и в обычный анданорский вирус было внесено столько изощренных земных генов, ответственных за выработку разжижающих кровь и разрушающих плоть токсинов, что никто из заболевших, даже при самом лучшем лечении и крепком прежде здоровье, не мог продержаться по эту сторону бытия более семи часов. Император просил медиков спасти хотя бы одного в целях пропаганды, но это было действительно выше их сил. Верховный жрец Ктор предложил заразить Лею стингровой лихорадкой и дать зрителям насладиться зрелищем медленной смерти предательницы. Но Ктор, как всегда, был не прав. Император рад был бы заразить болезнью самого Ктора, так тот надоел Императору своими навязчивыми глупыми советами. Потому как подобное зрелище могло привести лишь к нарастанию паники – люди вновь увидят симптомы болезни и начнут метаться по планете в поисках “безопасного” места, разнося заразу даже туда, куда она по сей день не смогла просочиться.