Пастырь Вселенной - Дмитрий Абеляшев

Между тем призрак Леи продолжал свою речь, и на Владимира накатил приступ бессильной ярости от размеренной, спокойной речи голограммы – ведь если бы записка была оставлена на бумаге, он мог бы хоть заглянуть в конец, а так он должен был, как идиот, дослушать все до завершения, оставаясь в неведении. А вдруг она делает с собой что-нибудь именно в эту минуту?!

Владимир не сомневался уже, что все она сопоставила, все поняла, а его, как последнего дурачка, обвела вокруг пальца с этими таблетками. Вырубила его этим курсом, и все.

Лея говорила отчетливо и мерно, ведь она же не видела, что творилось с Володей от ее слов, иначе бы ее сердце не выдержало, она бы обняла его, заплакала у него на груди, они вместе нашли бы выход, не разлучавший их так жестоко.

Лея говорила:

– Володенька, помнишь, когда мы с тобой спасали Лайну, я сказала тебе, что ты мой должник. Я понимаю, конечно, что просьбы несоизмеримы, и потому я не прошу принять мой выбор или простить, – голографическая Лея нервно потерла губы ладонью, и Володя почувствовал, каких терзаний стоило ей это послание, – я прошу хотя бы попробовать когда-нибудь перестать ненавидеть меня за то, что я вынуждена буду сделать. Теперь я твоя должница, Володенька, ты молись обо мне, как умеешь, ведь это же не совсем самоубийство, когда я честно приду и расскажу, что это я виновата в болезни, которую привезла с Земли.

Владимир увидел, как по топографической щеке Леи скатилась бусинка почти настоящей слезинки. Володя сейчас был рад тому, как бешено, безудержно ухало в груди его сердце. Ему казалось, что он в самом страшном кошмаре – происходившее с ним было запредельно, недопустимо чудовищным. Этого уж точно нельзя было пережить – этой самой слезинки, которую он не мог вытереть с любимого лица. Однако Володя отчего-то жил. И слушал дальше.

– Милый мой, прости, что я решила обратиться к тебе таким тягостным для тебя способом, – продолжал образ девушки. – Сперва я думала написать тебе записку, но поняла, что хочу, чтобы ты видел меня сейчас. Видишь, какая я отвратительная эгоистка. А все потому, что я правда люблю тебя. Но ты постарайся понять, – говорила голограмма, и голос ее звонко дрожал на грани рыданий, – я просто не могла поступить иначе. Ты же ДОЛЖЕН БЫЛ спасти Лайну? А я ДОЛЖНА сейчас сдаться властям. Ничего не поделаешь, любимый мой, – уже спокойнее, с прежней замогильностью продолжала Лея свое прощальное послание, – прости меня, что я такая, какая я есть. Я не предам тебя, любимый, хотя знаю, что для тебя было бы лучше, если бы я убила тебя или заложила властям. Но я не могу. Если хочешь – может быть, тебе будет проще покончить с собой. Или тоже сдаться властям. Или обидеться на меня, улететь на Землю, Силлур или любой из других миров и найти там не такую эгоистичную идеалистку, как я. Милый, тебе этого, быть может, не понять, но за мною весь мой род, который как минимум последние четыреста лет верой и правдой служил Императору и Империи. Да, я поставила свои представления о чести – что если не сдамся властям, то буду страдать всю жизнь, – выше нашей любви. Поэтому забудь то, о чем я тебя просила раньше, – Лея сумела изобразить на лице отдаленное подобие улыбки, роняя одну за другой голографические слезы, – простить, понять, не помню, что я там наговорила.

Лея пару раз вздохнула, совладала с дыханием и продолжила:

– Так вот, все это забудь. О другом прошу, пожалуйста, попробуй почувствовать себя свободным от нашей любви, от всех детских клятв и взаимных обязательств. Твоя фашистка наплевала тебе в душу – пожалуйста, живи так, как нужно тебе. Если тебе лучше умереть – умри, жить – живи, но, прошу тебя, не привязывайся ко мне, меня нет и быть не может. Тому виной не ты, не я, даже не Зубцов – он молодец, на его месте я вряд ли сумела бы провернуть операцию лучше, профессиональнее, хотя старалась бы, поверь, старалась бы. И не Силлур виноват. Жизнь. Фатум. Судьба. Хочешь – молись, проси у своего бога, чтобы мы встретились ТАМ, но чем быстрее ты примешь, что меня нет, тем будет лучше для нас обоих. Увы, это так.

Лея помолчала немного, лицо ее было каменным и жестким, слезы, которые совершенная техника передавала даже в виде влажных дорожек на лице, были сейчас тут совсем чужими, будто из иной эпохи.

– Но я остаюсь твоим другом, насколько могу, Владимир. Спасибо тебе – мне было с тобой очень хорошо, правда, без натяжек. В стене, там, где лежал розовый обруч, обучивший тебя анданорскому, ты найдешь синий обруч, запертый паролем. Пароль 5-8-0-3 – ты уже знаешь наши символы. Рядом, в коробочке, таблетки, при помощи которых я сделала в отношении тебя эту подлость. Если захочешь улететь – выпей часовую, маленькую таблетку, активируй обруч, и ты будешь знать, как пользоваться космолетом. Если же ты захочешь совсем покинуть этот жестокий мир, где каждый по-своему прав и при этом все приносят друг другу лишь боль, выпей три большие, двенадцатичасовые таблетки, такие, что я дала тебе во второй раз. Смерть будет почти приятной и неотвратимой. Я сдамся властям сегодня вечером, вечером того дня, когда моя кулямба опять зацвела белыми – ты уже, наверное, и сам успел увидеть – цветами. У меня была мысль дождаться момента, когда распустятся бутоны, но ты уже начал возвращаться в сознание, и я подумала, что не имею права рисковать своим подлым, эгоистичным выбором. Ведь каждый в конечном итоге делает то, что считает выгодным для себя. Вот и ты не стесняйся.

Лея ненадолго задумалась, а потом сказала:

– Ну а в дом, где мне было так хорошо с тобой, нагрянут с обыском грядущей ночью. Можешь остаться, но, боюсь, тебя будут пытать или сделают еще что-нибудь очень нехорошее, наподобие хокса. Да, ты, пожалуйста, запомни, запиши пароль для синего обруча – 5-8-0-3, Пять, Восемь, Ноль, Три – это послание уничтожится сразу, как только закончится. Впрочем, я все предусмотрела – после действия таблетки ты запомнишь сказанное мною почти дословно. Прости и за это.

Лея вдруг перевела взгляд в сторону Володи – конечно, случайно, просто тогда она устала смотреть в одну точку. Однако Володя, сам не зная зачем, словно мог предположить, что все это один неимоверный розыгрыш, протянул руку в попытке коснуться Леи. Разумеется, ладонь скользнула сквозь.

– Да, теперь о вчерашнем, – добавила Лея так, будто собиралась сказать о чем-то совсем уже незначительном. – Я дала тебе часовую таблетку и бегом бросилась на тот холм, куда мы с тобой, будто специально, чтоб ветру было удобнее разнести заразу, положили подарок от Зубцова. Мы не оставили его на Земле, не выкинули в космосе – представляешь, какие идиоты – впрочем, что говорить, твой полковник просто переиграл нас обоих. Ну вот, я нашла фрагменты корпуса, телефончик явно разорвало изнутри. Я вернулась домой, и тут в новостях передали, что генетическая структура вируса однозначно выдает его земное происхождение. У меня была мысль, конечно, лизнуть, к примеру, остатки этого “устройства связи”, но, знаешь, я все-таки такая трусиха, что для меня это слишком. Когда я явлюсь с повинной, мне, как аристократке, назначат сладкий газ – смерть тихую и почти приятную. А заболеть земной, или стингровой лихорадкой, – для меня уже перебор. Я же говорила тебе уже, что я эгоистка. И потому, кстати, – на лице у Леи вдруг заиграла почти настоящая, почти прежняя улыбка, – я не смогу себе отказать в одной маленькой, предсмертной, можно сказать, радости. АРТА АН АЛОРЭ, мой милый. Вот такая вот я гадость. АРТА АН АЛОРЭ.

И все. Образ Леи исчез, будто это был призрак или галлюцинация. Володя даже не понял, какое устройство его генерировало, где оно, собственно, находилось... Владимир не рыдал сейчас, не крушил все вокруг – он лег на то место, где только что лежало голографическое привидение, и с глупой полуулыбкой не думал ни о чем. У него как-то перегорело, перекипело все. Нечем было больше буянить или плакать. Все ресурсы были истощены, баста. И мыслей тоже не было, одна лишь только начинала вращаться порой, как сверло в зубе: “Но ведь кулямба расцвела розовым... ах, как жаль, что ты не досмотрела, милая Лея, как жаль...” И почти, не дословно, из Андерсена: “В квартирке у бабушки, на подоконнике, розовый куст покрылся алыми цветами, но не было Герды, чтобы, хлопая в ладоши, радоваться ему”. И еще, на отвратительный шарманочный мотив: “Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, ах, мой милый Августин, все прошло, все...”

А потом Владимир, не помня себя, бродил по окрестностям и звал Лею, как зовут потерявшегося щенка или кошку.

– Лея! – кричал он, не думая о том, слышат его люди или нет, что они подумают или сделают, услышав его крики. Он даже не заметил толком, встретился ли ему хоть кто-нибудь. Воздух действительно был насыщен пьяным ароматом белых кулямб, распустившихся по окрестностям. Может, еще и от него Володя почти не помнил, где он был в тот день, где пытался отыскать свою несчастную жену. – Лея! – кричал он, даже не задумываясь, что он скажет или сделает, сумей он ее обнаружить. – Лея! – продолжал он звать в пустоту, и голос его сперва охрип и исчез, а потом, словно второе дыхание объявилось какое-то, и он мог опять кричать: – Лея! Лея!! Лея!!!