Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Пантелеймон Кулиш

Хмельницкий в тот же день, когда Мясковский доносил королю (26 римского августа) об истреблении Трилис, прислал к Николаю Потоцкому смиренное, миролюбивое и богобоязненное письмо, а это значило, что он готовит ему нечто противоположное.

«Видит Бог» (писал старый лицемер), «что мы не желали дальнейшего разлития крови и довольствовались ласкою его королевской милости. Но вот опять зачепка с обеих сторон! Которая сторона больше виновата, пускай судит Бог. Нам трудно было наклонять шею под меч: мы были принуждены обороняться. А на его милость короля, нашего милостивого пана, не поднимали рук: ибо и под Берестечком, где войско не испытало милосердия его королевской милости, мы должны были уступить ему, как своему пану, и идти к своим домам, желая уже впредь мира. Но, так как ваша милость изволит поступать с войском своим, мы знаем, что это клонится не к миру, а к большему разливу крови, и что это совсем (totaliter) не с нашей стороны делается, свидетельствуемся всемогущим Богом. А так как вашмость пан отправлял с нами экспедиции неоднократно, то с обеих сторон должна быть невознаградимая шкода: и теперь, если не употребишь сострадания, каждый готов умереть при своем убожестве, и восхочет положить голову: ибо всякая пташка охраняет свое гнездо, как может... Мы, однакож, о вашмость пане думаем, что, умилосердясь над христианством, чтобы с обеих сторон не разливалась невинная кровь, благоволишь желать святого мира. И мы его сильно желаем, и вашмость пана просим, чтобы вашмость пан, как primas regni, мудрым своим советом благоволил устроить, чтоб уже кровавый поток был остановлен, и внести к его королевской милости, нашему милостивому пану, предстательство о нас, чтоб он благоволил оставить нас при наших вольностях и возымел отеческое милосердие над своими подданными. Пускай бы уже в королевстве его королевской милости процветал желанный мир, и соединенные силы были готовы на службу его королевской милости; а чего бы вашмость пан требовал, благоволи вашмость, наш милостивый пан, объявить, не наступая с войсками: ибо мы уразумели, что вашмость пан, как это изволил выразить в универсале своем, писанном в Белую Церковь, не желаешь уже больше разлития крови. И мы также с войсками своими не будем двигаться, а будем ожидать милостивой декларации от вашмость пана, которую надеемся получить в понедельник. Просим и вторично вашмость пана, а за дознанное благодеяние и милость доживотно будем обязаны отслуживать нашему милостивому пану. Теперь же поручаем себя усердно с униженными нашими услугами. Дан с табора Явзеня... августа 1651».

На письмо Хмельницкого Потоцкий не счел нужным отвечать. Ответ взял на себя киевский воевода, Кисель. Узнав о судьбе Трилис, казаки оставили Хвастов, который был очень нужен Потоцкому для свободного сообщения с Полесьем, для помещения возов, которые, увеличиваясь в своем числе безмерно, затрудняли движение войска, а также для больных, которых было в войске много.

В Хвастове не застали паны и одного человека: казаки, в числе 4 000, бежали в Белую Церковь, где стоял Богун с значительною силою. Для нас непонятно, почему сотника Богдана, взятого в Трилисах, посадили в Хвастове на кол. Еще непонятнее факт, что ночью кто-то украл его вместе с колом. «Не известно куда он девался» (сказано в дневнике). «Велели смотреть, не похоронен ли он. Полевой гетман грозил тому, кто его украл (grozit sie na tego, kto go ukradl), и был бы наказан».

«Теперь уже войско приходит в себя» (пишет автор походного дневника): «ибо здесь, по милости Божией, края обильные урожаем хлебов; только надобно молотить, и кто умеет, молотит, или у кого есть такая челядь. И страшно большая здесь копа (srodze tu gesta кора), какой в Польше не увидишь».

Августа 30 (20) явился от киевского митрополита к коронному великому гетману монах с выражением от лица греческого духовенства покорности королю и с просьбой о покровительстве.

«Он оправдывался» (сказало в дневнике), «что, по причине завоевания этих краев, не мог никоим образом прибыть раньше. Вместе с тем поздравлял с победой, моля Господа Бога, чтоб его милость король мог скорее видеть свое королевство». А Кутнарский привез письма от волошского господаря, и вместе с ними отдал Потоцкому прекрасного коня, весьма богато оседланного, три кисти с драгоценными каменьями, еще от Солимана, турецкого императора, два персидские ковра, тканные золотом, и две штуки персидского златоглава.

Сентября 2 Потоцкий получил от князя Радивила уведомление, что он идет на соединение с коронным войском, как в это время прибыли и два посла от Хмельницкого, Роман Катержный и Самара. Их провели сперва через весь лагерь к Адаму Киселю, которому вручили покорное письмо Хмельницкого к Потоцкому. С ведома Потоцкого, Кисель читал им длинную проповедь о том, что коронный гетман тогда только будет трактовать с казаками, когда они — или Хмельницкого выдадут, или всю Орду, которая пришла к ним, вырежут, а мурз отдадут живыми.

На другой день привели Катержного и Самару к Потоцкому в то самое время, когда войско садилось на коней и вся военная музыка весело и громко играла. «Оба они» (пишет мемуарист) «упали к ногам пана Краковского и подали письмо. Прочитав его, пан Краковский выговаривал им все их злодейства, особенно же то ехидство, что Хмельницкий послал за Ордой, а они просят о помиловании». «Поэтому» (сказал им гетман) «не могу я отвечать на письмо Хмельницкого: ибо не признаю его вашим гетманом после того, как он поднял руку на его королевскую милость, а к вам, к вашему войску напишу, что его королевская милость дал мне в одну руку меч, а в другую — милосердие. Не могу я приступить к трактатам с вами иначе, как, если вы сделаете одно из двух, что вам пан воевода киевский напишет моим именем; а времени для образумления даю вам три дня, до среды: потом немедленно наступлю с литовским войском, и христианская кровь должна разлиться».

С этим один посол тотчас поскакал на Русаву, а другой остался в панском лагере.

В тот же день двинулся Потоцкий к Василькову. Приведенные к нему языки показали, что казаки в Белой Церкви мучили двоих пленных жолнеров, допытываясь, как велико панское войско, но те на пытках говорили в одно слово, что в Украину пришло все войско, бывшее под Берестечком, только нет короля, а посполитаки на свое место прислали жолнеров. «Потом их кропили горилкою и медом» (пишет мемуарист), «и хотели вынудить у них число войска; но те говорили то же, что и на муках». Конфессату их послали ночью к Хмельницкому, с просьбой, чтоб он — или позволил им покориться польскому войску, — или же позаботился о добрых подкреплениях. Там же посадили на колья десятка полтора немцев, а других жарили на рожнах за то, что сотника их, взятого в Трилисах, покарали колом. Поздно ввечеру митрополит прислал Потоцкому добрых напитков. Посланцы его рассказывали «о сожжении Киева», и какая великая добыча досталась литовскому войску, как в деньгах, так и в движимости. По их словам, ее надобно было считать миллионами: ибо только у трех купцов нашли 160.000, а сколько же у других в серебре и драгоценностях, которых большая часть осталась в Киеве после пилявецкой добычи!

По плану Хмельницкого, который он чертил себе перед началом войны, Литовским Княжеством предполагалось овладеть одновременно с Короною. Как Наперский-Костка должен был неожиданно наводнить взбунтованною чернью Краков, так с другого края сшивной Польши был послан какой-то Тарасенко для внезапного нападения на Рославль. Тарасенко, не тревожа Белоруссии слухами о наступлении нового Наливайка, провел как-то 4.000 казаков через московское пограничье. В Брянске привел он свое войско в порядок, снарядил окончательно, и вторгнулся в Рославль 16 июня, ночью, «без борьбы и кровопролития», как доносил своему воеводе под Берестечко смоленский подвоеводий, мстиславский подкоморий. Находившиеся там в незначительном количестве шляхтичи, а также и подстаростий, бежали. У Тарасенка было 7 пушек. Казаки его сидели на прекрасных лошадях и были одеты в белые свитки. Первое известие о них было получено, когда они отправили вперед свои чаты для собирания живности. Был слух (конечно, распущенный ими самими), что они получили царскую грамоту к пограничным воеводам, разрешавшую пропустить их в Литву еще на русского Николая (9 мая). Но брянский де воевода задержал их и послал просить вновь царского распоряжения, так как польские послы находились тогда в Смоленске и рассказывали, будто им, от имени царя, дан такой ответ: «Управьтесь вы сами со своими хлопами, а потом уже я помогу вам против татар». Кроме того, рассказывали они, будто бы с царского разрешения, казаки сами себе строили в Московской земле мосты для переправы.

Интереснее для нас из самих похождений Тарасенка в Белоруссии то, что посланный из Смоленска в Брянск лазутчик привез от бояр, живших в окрестностях Брянска, Леонтьева и Семеева, «весьма обстоятельные известия» о том, как провожали из Брянска казацкое войско, кто были провожатые и через какие села вели его. «Семеева» (писал подвоеводий), «я полагаю, ваша милость помнит. Вы встречали его веселящегося у меня, в последнюю вашу бытность. Это человек очень хороший. Он передал мне весьма обстоятельные известия. По его словам, по царскому указу и по распоряжению брянского воеводы, местные бояре провожали казацкое войско. Он даже назвал поименно бояр. Провожатыми именно были: он сам, Тимофей Голынов, Федор Безобразов, Алексей Требашный, Константин Мясоедов и до двадцати других, которых лазутчик не помнил. Из Брянска в Рославль они вели казаков по следующему маршруту: Брянск, Леденево, Бирощек, Миловники, Клевитов, Новоселки, Черебин, Горошково, Жарево... Сегодня (продолжает подвоеводий) опять получил я точное известие, что начальник этой сволочи, Тарасенко, уже разослал чаты из Рославля: одну в Прудки и Черепов, другую в Ельню и Дорогобуж. Последним городом они овладели, захватили в нем пушки и запас пороху, склонили к бунту все окрестные волости, и намерены из Дорогобужа идти в Кричев, Мстислав, Могилев, Оршу, и затем, овладев этими городами, покуситься на Смоленск. Пожар приближается к нам. Уже хлопы у нас бунтуют; а между тем я не располагаю никакими средствами защиты. В подъезды мне некого послать, кроме грунтовых казаков. Но они не годятся для разъездов: отправив их, я бы только доставил неприятелю языков: ибо казаки эти на клячах, взятых от сохи, не в состоянии ничего сделать, и сами, без нужды в том, погибнут. Из помещиков здесь нет никого. Они медлят; затеяли созвать сеймик, а между тем неприятель опустошает уже край, овладевает селами, и с каждым днем усиливается и становится опаснее. При казаках находится и отряд татар в 600 коней».