Голубой горизонт - Уилбур Смит

Джим поменял у Бакката ружье и вернулся туда, где стоял слон. Он приближался шагом со слепой стороны. Слон начал слегка раскачиваться, издавая низкий, грудной звук. Джим почувствовал, как воинственная страсть оставляет его, сменяясь печалью и сожалением. Убивая эту благороднейшую добычу, он напряженно ощутил вечную трагедию убийства. Потребовались усилия, чтобы снова поднять ружье и выстрелить. Слон содрогнулся, принимая пулю, и начал пятиться, но движения его были медленными и неуверенными. Потом он тяжело и порывисто вздохнул.

И упал, как падает под топором или пилой высокое дерево, вначале медленно, потом все быстрее, пока не раздастся удар, от которого вздрогнут холмы по всей долине.

Баккат спешился и прошел вперед. Здоровый глаз слона был широко открыт, и Баккат легко провел пальцем по краю ресниц. Глаз не мигнул.

– Все кончено, Сомойя. Теперь он навсегда принадлежит тебе.

Луиза говорила, что раны не мешают ей двигаться, но Джим не разрешил ей возвращаться в лагерь верхом. Они с Баккатом срезали два длинных гибких ствола и с помощью системы ремней и одеял соорудили волокушу, которую могла тащить Трухарт. Джим осторожно уложил Луизу и по пути к фургонам выбирал самую ровную дорогу.

Хотя Луиза смеялась и говорила, что более легкого путешествия у нее не бывало, но к тому времени как они достигли лагеря, ее раны охватило онемение. Встав с носилок, она заковыляла к своему фургону, как старуха.

Встревоженный Джим держался рядом с ней, понимая, что непрошеная помощь может быть отвергнута. И удивился и обрадовался, когда она оперлась о его плечо, поднимаясь по ступенькам фургона. Он оставил Луизу снимать грязную одежду и вытаскивать колючки, а сам стал следить за тем, как нагревают воду и готовят сидячую ванну. Зама и слуги извлекли из глубины фургона Луизы сундук и на его место поставили ванну. Потом наполнили ее горячей водой. Когда все было готово, Джим вышел; через полог он слышал всплески и сочувственно морщился, когда Луиза вскрикивала от болезненного прикосновения горячей воды к царапинам и уколам. Решив, что она вымылась и оделась, он попросил разрешения войти в фургон.

– Да, заходи, я одета скромно, как монашка.

Луиза была в халате, подаренном Сарой Кортни. Он закрывал все тело от подбородка до щиколоток и руки до запястий.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Джим.

– Я натерла мазью твоей тети Ясмини больную лодыжку и почти все остальные больные места.

Она приподняла халат на несколько дюймов и показала перевязанную лодыжку. Жена Дориана Кортни хорошо знала арабскую и восточную медицину. Ее знаменитые мази считались в семье панацеей. Сара поставила в медицинский сундучок, который приготовила в дорогу, десяток флаконов с этими мазями. Один такой открытый флакон стоял рядом с постелью Луизы, и внутри фургона приятно пахло травами.

Джим не вполне понимал, к чему это было сказано, но на всякий случай глубокомысленно кивнул. Луиза покраснела и, не глядя на него, сказала:

– Однако шипы есть в таких местах, до которых мне не дотянуться. И там столько синяков, что хватило бы на двоих.

Джиму не пришло в голову, что она просит его о помощи, и ей пришлось выразиться яснее. Подняв руку, она протянула ее за плечо как могла далеко.

– Мне кажется, что там торчат все шипы леса.

Он продолжал молча смотреть на нее, и тогда Луиза окончательно презрела деликатность и скромность.

– В сундуке возьми пинцет и иголки, – сказала она, поворачиваясь к нему спиной и спуская халат. – В одном месте, под лопаткой, особенно болит. – Она коснулась этого места. – Словно гвоздь распятия.

Он с трудом сглотнул, поняв наконец, чего она хочет, и потянулся за пинцетом.

– Я постараюсь не причинять тебе боль, но кричи, если будет больно.

Впрочем, Джиму часто приходилось заботиться о больных и раненых животных, и действовал он хоть и решительно, но мягко и осторожно.

Луиза легла лицом вниз на тюфяк и покорилась его действиям. Хотя вся ее спина была исцарапана, во многих местах проколота и из отверстий сочились лимфа и кровь, кожа в неповрежденных местах оставалась гладкой и блестящей, как мрамор. Когда Джим впервые увидел ее, она была худой и выглядела бродяжкой, но с тех пор изобилие хорошей еды и езда верхом укрепили и сформировали ее мышцы. Джим никогда не видел более прекрасного тела, пусть и столь израненного. Он работал молча, не доверяя голосу; Луиза тоже молчала, только изредка негромко ахала.

Когда он отогнул край халата, чтобы добраться до нового места, она передвинулась, чтобы ему было удобней. Еще чуть ниже, и показалась щель, разделяющая ягодицы, такая тонкая и светлая, что была не видна, пока не изменился угол освещения. Джим отодвинулся и отвел взгляд, хотя ему было очень трудно это сделать.

– Дальше не могу, – выпалил он.

– Почему? – спросила она, не отрывая лица от подушки. – Я чувствую там шипы, которые нуждаются в твоем внимании.

– Скромность не позволяет.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы ради твоей драгоценной скромности у меня воспалились раны и я умерла от заражения?

– Не шути так!

Мысль о ее смерти поразила Джима в самое сердце. Сегодня утром она была на волосок от нее.

– Я не шучу, Джеймс Арчибальд. – Луиза подняла голову и с ледяным выражением посмотрела на него. – Я ни к кому больше не могу обратиться. Считай себя врачом, а меня – пациенткой.

Линии ее обнаженных ягодиц были чище и симметричнее любых геометрических чертежей, какие он изучал. Кожа под его пальцами – шелковистой и теплой. Вытащив шипы и смазав раны бальзамом, Джим отмерил дозу опия. И наконец смог покинуть ее фургон. Но ноги у него подгибались, и он шел с трудом.

Ужинал Джим у костра один. Зама поджарил большой кусок слоновьего хобота, который его отец и другие любители считали главным деликатесом африканского буша. Но у Джима от попыток разжевать мясо болели челюсти, а вкус показался похожим на вареную древесину. Когда огонь костра начал гаснуть, усталость взяла свое. Джиму хватило сил заглянуть за клапан фургона Луизы. Девушка лежала лицом вниз, укрывшись кароссом, и спала так крепко, что Джиму пришлось прислушиваться, чтобы различить звуки ее дыхания. Оставив ее, он побрел к своей кровати. Разделся, бросил одежду на пол и упал на постель.

Проснулся он в смятении, не понимая, слышит наяву или во сне. Голос Луизы был полон ужаса:

– Джим, Джим! Помоги!

Он вскочил, чтобы бежать к ней, но вспомнил, что голый. Пока он ощупью отыскивал штаны, она снова закричала. Надевать штаны было некогда; держа их перед собой, он побежал спасать ее. Спрыгнув, ударился коленом об откидную доску фургона, бросился к фургону Луизы и влетел в него.