Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— Ворона? Моет ноги? Не говори глупостей. Я слышала, что она не мыла их уже лет десять. Говорят, у нее на ногах вовсе не чулки, это просто кожа посерела от грязи! — сказала она.

— Фу, какая гадость! — шепнула Тэсс, чуть улыбнувшись.

— Более того, из-за своих ног она оказалась здесь и будет всю жизнь работать в этом сыром, вонючем месте. Она ведь должна была выйти замуж, — продолжала Кэт, импровизируя на ходу.

— Ворона должна была выйти замуж? Ни за что не поверю!

— Да-да, много лет назад, когда, как говорят, она была еще ничего, хоть и не красавица. Однако вечером перед свадьбой жених навестил ее, и от его страстного объятия она потеряла голову, сбросила туфли… и от запаха ее ног бедный парень умер на месте! — Кэт широко раскинула руки и театрально завалилась на булыжники.

Тэсс негромко рассмеялась, украдкой захлопав в ладоши. А потом она замерла, лицо ее вытянулось.

Кэт подняла голову и увидела, что черноволосая надзирательница стоит над ней, скрестив руки на груди, и ее глаза холодно поблескивают в утреннем свете. Кэт попыталась подняться на ноги, но у нее закружилась голова, ее вдруг замутило, и она осталась на сырой земле.

— Услышала что-то смешное, да? — обратилась Ворона к Тэсс, голос ее звучал обманчиво непринужденно, почти дружелюбно. Тэсс молча кивнула. Ее снова охватил озноб. — Кажется, ты смеялась? Твоя подружка снова сочинила забавную песенку или стишок? — (И Тэсс снова кивнула.) — Ну же, не стесняйся. Пусть все услышат, — приказала надзирательница.

Тэсс стояла молчаливая и окаменевшая, лицо ее осунулось и приобрело мертвенную бледность. Кэт силилась встать на ноги.

— Оставьте ее, — сказала она надзирательнице. — Она не сделала ничего запрещенного.

— Это уж мне судить. Ну же, я хочу услышать, что она говорила. Если ты не скажешь, я решу, что у тебя есть какая-то особая причина скрывать это от меня, — заявила Ворона, и от ее слов повеяло угрозой.

Тэсс с отчаянием посмотрела на Кэт, та подыскивала слова, которые смогли бы успокоить эту мегеру.

— Я сказала, что… сказала… — запиналась Кэт.

Рот надзирательницы перекосило в злобной ухмылке, от которой Тэсс пятилась, пока не уперлась в стену. Ворона нависла над юной девушкой, которая уже начала всхлипывать.

— Я сказала, что ты злобная старая карга, от которой воняет гнилью! Вот, ты слышала, можешь теперь меня наказать! — прокричала Кэт.

— И накажу, — пообещала надзирательница, хватая Тэсс за запястье сильными костлявыми руками. — Но сейчас меня больше раздражает не то, чту ты сказала, а то, что эта паршивка смеялась. — Она выкручивала Тэсс руку, волоча ее обратно к камерам, а Тэсс вскрикивала от неприкрытого ужаса.

— Нет! Оставь ее! — закричала Кэт, кидаясь за ними следом.

Ворона развернулась и толкнула ее свободной ладонью так, что Кэт упала. С минуту Кэт не могла подняться. Она кашляла, пытаясь прийти в себя, а когда наконец встала на ноги, Тэсс уже не было.

Кэт понеслась вверх по лестнице и обратно в коридор, где находились их камеры, от изнеможения она спотыкалась, перед глазами вспыхивали искры.

— Что случилось? — спросила какая-то женщина с серыми губами на посеревшем лице. — У Вороны была дубинка!

Дверь камеры Тэсс была заперта, и, хотя она знала, что это бессмысленно, Кэт все равно колотила в нее, крича, чтобы ее впустили, пока не пришли две другие надзирательницы и не уволокли ее в камеру, заперев за ней дверь. По дороге они переглядывались, неодобрительно пожимая плечами и слушая крики, которые доносились из камеры Тэсс, однако ничего не сделали. Поджали губы и ушли прочь. Оцепеневшая от ужаса, оглушенная чувством вины, Кэт сидела, привалившись спиной к стене, слушая звуки ударов, крики и рыдания. Ей казалось, она сейчас сгорит на месте от стыда и гнева. Однако с ней ничего не случилось. Тени сомкнулись вокруг нее, заполняя камеру, грозя задушить, и она поняла, что это останется с нею навсегда: ощущение того, что она убила невинное создание, ощущение бессилия, ощущение необратимости нанесенного вреда.

Когда камеру Тэсс открыли в следующий раз, та не вышла. Она сидела, съежившись, в дальнем углу, одежда на ней была разорвана, кровь запеклась на свежих ранах, а кожу покрывали новые синяки. И кроме того, Тэсс лишилась чего-то существенного. Крохотной искры, которая вспыхивала в ее смехе и которая придавала живость взгляду. Кэт долго простояла на пороге, глядя на то, что она натворила, заставляя себя страдать. Она сказала себе, что, сколько бы она ни страдала, этого всегда будет недостаточно.

Но может быть, думает Кэт, поворачиваясь спиной к дому викария, может быть, теперь уже хватит. Она переживала все это в ночных кошмарах, несла на своих плечах сокрушительную тяжесть вины. Она почти не спала, почти не ела. Она очистила тело и душу. Через несколько недель, через несколько месяцев она снова увидится с Тэсс. Она узнает, любит ли ее Тэсс до сих пор, подруги ли они, несмотря на нарушенные обещания, на лавину несчастий, которую она обрушила на их головы. Где-то в глубине души Кэт чувствует, что прощение близко. Она видит человека, ждущего ее впереди. Робин кивает, натянуто улыбается ей, когда она подходит к лесенке через изгородь.

— Доброе утро. Дух ивы готов танцевать? — произносит он.

— Вы принесли деньги? — спрашивает она вежливо. Она не позволит ему увидеть ее радость, ее волнение, она оставит их для себя.

Робин делает унылое лицо, выуживает из кармана несколько сложенных банкнот и горстку монет. Кэт быстро убирает их подальше, в свою сумку.

— Вот, получите. Но за такую плату вы должны хорошо танцевать. Ваш наряд у меня. — Он похлопывает по своей кожаной сумке на ремне, не в силах скрыть волнения, — нервы у него натянуты.

— Это последний раз. Давайте покончим с этим делом, — говорит Кэт.

Они пересекают луг и подходят к тому месту, где стоит ива.

И пока Кэт надевает развевающееся белое платье и парик с длинными платиновыми локонами, ей кажется, что за ней наблюдают. И это не теософ и не новый день в разгорающемся свете зари. Она распрямляется, кожу на затылке покалывает. Кэт бросает взгляд на горизонт, медленно озирается вокруг. Никого не видно. Однако трава высокая, в некоторых местах она доходит до пояса. Кэт смотрит по сторонам, но ничего не видит. Ничего подозрительного, высокая трава нигде не смята, кроме дорожки их с Робином следов, и роса дрожит в цветочных венчиках. Никакого движения, ничего, что выдало бы затаившегося соглядатая. Однако она что-то чувствует, напрягает зрение и слух, как кролик, учуявший в воздухе запах лисы. Сипуха призраком пролетает над лугом, направляясь к лесу на севере на беззвучных белых крыльях.

— Что такое? В чем дело? — спрашивает Робин, отрываясь от камеры: он настраивает объектив, оценивает расстояние до места съемки.

Кэт пожимает плечом.

— Ничего, — лжет она и складывает свое платье, убирает в сумку.

— Точно? — спрашивает Робин, и она кивает.

Кэт для начала проходится вдоль речки, рассматривая камни и водоросли на дне, едва заметные из-за отражающегося в воде неба. Ей вовсе не хочется танцевать, не то что в первый раз. Гнев, испепелявший ее до сих пор, прошел; теперь, когда она стала счастливее, ей не на что злиться. Она раскидывает руки, как птица — крылья, поднимает голову к небу, обещающему солнце, и закрывает глаза. Когда она снова открывает их, то видит его: светлые волосы, розовое лицо, тощие плечи, черная пасторская ряса с тугим высоким воротничком, мягкие черты лица, обрамленного бакенбардами. Он еще далеко, и при виде нее он застыл на месте, скорчился, будто сам хочет спрятаться. Сердце у Кэт подпрыгивает к горлу, под ложечкой ёкает. Их заметили. Интересно, знает ли Робин о том, что викарий здесь, неужели викарий допущен к игре? Нет, конечно, она понимает, что викарий не должен этого видеть. Викарий верит в Робина, защищает его. Важно, чтобы он, как никто другой, оставался в неведении. В горле у нее пересохло от волнения, Кэт уже набрала в легкие воздуха, чтобы сообщить Робину Дюррану о появлении Альберта. Теософ склонился над фотоаппаратом, поглощенный своим занятием, он не подозревает о приближении гостя. Кэт ощущает на себе взгляд Альберта, хотя тот все еще очень далеко, и ей не видно выражения его лица. Но его взгляд осязаем — как прикосновение, как крепкая рука, которая хочет ее удержать, завладеть ею.

В следующий миг ее переполняет беспечность, озорство. Пусть викарий подходит. Ей-то какое дело? Даже интересно посмотреть, что будет; посмотреть, как теософ будет объясняться с Альбертом. Тонкая улыбка трогает ее губы, и она приступает к танцу, не так самозабвенно, как в первый раз, но уверенно. Длинные прыжки, вытянутые носочки. Она широко раскидывает руки, заводит их за спину, растопырив пальцы. Она неспешно кружится, подставляя лицо солнцу, так чтобы платье закручивалось, раздувалось вокруг ног, повторяя ее движения. И вскоре танец захватывает ее, танец, который она придумала, медленный, завораживающий. Мысли улетучиваются, ритм завладевает ею все больше, а небо делается все светлее, и она забывает и о викарии, и о теософе, чувствуя лишь, что жива. Она скоро станет свободна, совсем скоро. Чистые легкие, ясная голова, сильное и решительное сердце.