Пришелец в земле чужой - Роберт Хайнлайн

— Где они, Сенатор?

— Кто, доктор?

— Епископ Дигби и мистер Смит.

Бун указал на дверь в стене.

— Они удалились в комнату для частных аудиенций. Разве Верховный Епископ вам ее не показывал?

— Ах, да, — вспомнил Харшоу, — это комната со стулом на подставке, то бишь троном, и скамеечкой для коленопреклонения.

Интересно, подумал он, кто будет сидеть на троне, а кто — стоять на коленях? Если Епископ заведет с Майком разговор о религии, ему придется снова принимать душ.

— Надеюсь, они скоро вернутся.

— Вероятно. Мистер Смит имеет право сказать Епископу пару слов наедине. Я велю водителю вашего автобуса подъехать прямо к выходу из покоев Епископа. Это сэкономит вам добрых десять минут.

— Очень мило с вашей стороны.

— Поэтому не стоит торопить мистера Смита, если он хочет излить душу. Я выйду, позвоню, — Бун ушел.

— Джубал, мне это не нравится, — встревожилась Джилл. — Они специально развели нас в разные стороны, чтобы поймать Майка одного.

— Очевидно.

— Какое право они имеют! Я сейчас ворвусь к ним и скажу Майку, что пора идти.

— Пожалуйста, если хочешь быть похожей на клушу. Если Дигби вздумал обратить Майка, то выйдет как раз наоборот. Убеждения Майка трудно поколебать.

— Все равно мне это не нравится.

— Расслабься. Жуй.

— Я не хочу есть.

— Если бы я отказался бесплатно пожевать, меня бы выгнали из Лиги писателей, — Харшоу поддел вилкой кусок ветчины, положил его на хлеб, намазанный маслом, добавил зелень и впился в бутерброд зубами.

Прошло десять минут, Бун не возвращался. Джилл решительно встала.

— Джубал, я забираю Майка.

— Вперед.

Джилл подошла к двери.

— Заперто.

— Разумеется.

— Что делать? Выбить?

— Будь здесь команда крепких парней с тараном, можно было бы попробовать. Не в каждом банке есть такая дверь.

— Что же делать?

— Постучи, если хочешь. Я гляну, что делает Бун.

Джубал выглянул в коридор и увидел, что Бун возвращается.

— Извините, — сказал Бун, — водителя на месте не было, посылал херувима его искать. Он завтракал в Комнате Счастья.

— Сенатор, — попросил Джубал, — нам пора идти. Будьте добры, скажите об этом Епископу Дигби.

— Я не имею права входить в комнату частных аудиенций, но если вы настаиваете, я позвоню.

— Пожалуйста, позвоните.

Буну не пришлось звонить: дверь открылась и вышел Майк.

Джилл взглянула ему в лицо и вздрогнула.

— Майк, ты в порядке?

— Да, Джилл.

— Я скажу Епископу, что вы уходите. — Бун вошел в комнату для личных аудиенций и тут же вышел.

— Верховного Епископа нет, вероятно, ушел к себе. Как коты или повара, Верховные Епископы уходят, не прощаясь. Шутка. Он говорит, что лишнее «до свидания» не делает человека счастливее. Не обижайтесь.

— Что вы! Спасибо за интересную экскурсию. Провожать не нужно, мы выберемся сами.

Глава 24

На улице Джубал спросил:

— Майк, что ты об этом скажешь?

— Я не вник, — нахмурился Майк.

— Не ты один, сынок. Что говорил тебе Епископ?

Майк долго думал, наконец сказал:

— Брат мой Джубал, мне нужно подумать, прежде чем я вникну.

— Ну-ну.

— Джубал, — спросила Джилл, — как это получается? Не церковь, а сумасшедший дом!

— Увы, Джилл, это церковь. Концентрированное выражение нашего времени.

— Что-что?

— Новое Откровение — ерунда. Ни у Фостера, ни у Дигби нет оригинальных идей. Они собрали старые уловки, подкрасили их новыми красками и наладили бизнес. Процветающий бизнес, должен сказать. Не хотел бы я дожить до того времени, когда их религия станет обязательной для всех.

— О, нет!

— О, да! Гитлер начал с мелочей и в результате заработал ненависть. Дигби умнее: он торгует счастьем, причем оптом. А я приторговываю в розницу, — Джубал поморщился. — Я должен его возненавидеть, но он напомнил мне, что мы союзники, и я его полюбил. Он знает, что нужно человеку: счастье. Мы пережили столетие страха и нечистой совести, а Дигби говорит, что бояться нечего, ни сейчас, ни потом: Бог велит быть счастливыми. Изо дня в день он талдычит: не волнуйтесь, будьте счастливы.

— Но он много работает…

— Ха! Он много играет.

— Нет, у меня создалось впечатление, что он искренне верит, что он посвятил жизнь…

— Не смеши! Из всей чепухи, которой нам запудривают мозги, самая вредная — альтруизм. Люди всегда делают только то, что хотят. Если человеку трудно сделать выбор, если шаг в какую-нибудь сторону выглядит, как жертва, будь уверена: страдания человека в этот момент ничуть не благороднее, чем муки жадности. Они происходят от необходимости отказаться от одной из двух желаемых возможностей. Работяга всегда страдает, когда у него появляется лишний доллар: выпить на него пива или купить конфет детям. Он сделает то, что более приятно и менее затруднительно. По большому счету и негодяй, и святой ведут себя одинаково. Дигби тоже. Святой он или негодяй — он сам это выбрал, потому что это ему приятно.

— И все же, он святой или негодяй?

— Не все ли тебе равно?

— Ах, Джубал! Не старайтесь быть циничнее, чем вы есть!

— Пожалуй, ты права. Будем надеяться, что негодяй, потому что святой в своей святости может наделать еще больше бед. Опять скажешь, что я циник? Скажи лучше, что тебе не понравилось в их службе?

— Абсолютно все. Не называй это безобразие службой.

— Ты хочешь сказать, что их служба не похожа на то, что ты видела в своей церкви в детстве? Мусульманская служба на это тоже не похожа. И иудейская, и буддистская.

— Конечно, но то, что делают фостериты, вообще ни на что не похоже. Игровые автоматы, бар… Это недостойно!

— А что достойно? Храмовая проституция?

— ?!

— Восьминогий и двухголовый зверь в церкви так же неприличен, как и везде. Церковь, отвергающая секс, долго не существует. У танцев в честь Бога долгая история. Религиозному танцу не нужно быть красивым: церковь — не Большой Театр; он должен быть страстным… Следуя твоей логике, нужно объявить неприличным индусский танец дождя.

— Это другое дело…

— Безусловно. Мы не в Индии. Теперь об игровых автоматах. Разве ты не видела, что в церкви играют в бинго?

— Видела. В нашем приходе это делали, чтобы выкупить заложенное имущество, но играли только по пятницам, и не во время службы.

— Ты напоминаешь мне одну женщину, которая изменяла мужу только тогда, когда он был в отъезде, и ужасно гордилась своей добродетелью.

— Джубал, это не одно и то же!