Трактир «Ямайка» - Дафна дю Морье

Викарий поднялся с кресла и теперь стоял у огня: тонкая черная фигура с белыми волосами и бесцветными глазами; и голос его теперь был ласков, как тогда, когда Мэри услышала его впервые.

— Будь вы студентом, вы бы меня поняли, — сказал он, — но вы женщина, живущая в девятнадцатом столетии, и поэтому мой язык вам странен. Да, я игра природы и игра времени. Я не из этого мира, и я был рожден с недобрым чувством к нынешнему веку и с недобрым чувством к человечеству. Мир и покой очень трудно обрести в девятнадцатом столетии. Тишины больше не осталось, даже здесь, на пустошах. Я думал найти ее в христианской церкви, но догма вызывала у меня отвращение, и все основание христианства построено на сказке. Сам Христос — это деревянная фигура на носу корабля, кукла, которую человек создал сам. Впрочем, мы можем поговорить обо всем этом позже, вдали от жара и суеты погони. У нас впереди вечность. По крайней мере, у нас хотя бы нет повозок и багажа, и мы сможем путешествовать налегке, как путешествовали в старину.

Мэри посмотрела на собеседника, вцепившись руками в кресло.

— Я вас не понимаю, мистер Дейви.

— А вот и нет, вы меня прекрасно понимаете. Теперь вы знаете, что это я убил хозяина трактира «Ямайка», и его жену тоже, да и разносчик не остался бы в живых, если бы я знал о его существовании. У себя в голове вы уже сложили по кусочкам всю историю, пока я сейчас говорил с вами. Вы знаете, что именно я направлял каждое движение вашего дяди, и что он был главарем только по названию. Я сидел здесь по ночам, а в вашем кресле сидел он, и перед нами на столе была разложена карта Корнуолла. Джосс Мерлин, гроза округи, мял в руках шляпу и теребил волосы на лбу, когда я говорил с ним. Он был как играющий ребенок, беспомощный без моих приказов, жалкий хвастливый драчун, который едва знал, где право, где лево. Его тщеславие прочно связывало нас, и чем больше росла его дурная слава среди товарищей, тем больше он был доволен. Нам сопутствовал успех, и трактирщик хорошо служил мне; больше никто не знал тайны нашего партнерства. Вы стали тем камнем, Мэри Йеллан, о который мы споткнулись с размаху. Когда вы, с вашими широко раскрытыми любознательными глазами и смелым пытливым умом появились среди нас, я понял, что конец близок. В любом случае мы доиграли партию, и пришло время закончить игру. Как же докучали вы мне своей смелостью и своей совестью, и как же я восхищался вами одновременно! Конечно, вы должны были услышать меня в пустой комнате для гостей в трактире, и пробраться вниз, в кухню, и увидеть веревку на балке; это стало вашим первым испытанием. А потом вы крадетесь по пустоши за своим дядей, у которого назначено свидание со мной на Ратфоре, и, потеряв его в темноте, натыкаетесь на меня и делаете меня своим наперсником. Что ж, я стал вашим другом и дал вам хороший совет, не правда ли? Поверьте, даже сам судья не мог бы сказать лучше. Ваш дядя ничего не знал о нашем странном союзе, да он и не понял бы. Он сам накликал на себя смерть своим неповиновением. Я кое-что знал о вашей решимости и о том, что вы выдадите его при первом же случае. Следовательно, он не должен был вам его подавать, и только время успокоило бы ваши подозрения. Но вашего дядю угораздило допиться до безумия в канун Рождества и, действуя вслепую, как дикарь и как дурак, он разжег пожар на всю страну. Тогда я понял, что трактирщик выдал себя и с веревкой на шее разыграет свою последнюю карту и назовет мое имя. Поэтому он должен был умереть, Мэри Йеллан, и ваша тетя, которая была его тенью; и окажись вы в трактире «Ямайка» прошлой ночью, когда я проходил мимо, вы тоже… Нет, вы бы не умерли.

Фрэнсис Дейви наклонился к ней и, взяв за обе руки, поднял ее на ноги, так, чтобы она стояла вровень с ним, глядя ему в глаза.

— Нет, — повторил викарий, — вы бы не умерли. Вы поехали бы со мной, как поедете сегодня.

Мэри пристально смотрела на священника, следя за его глазами. Они ничего не сказали ей — глаза оставались ясны и холодны, как и прежде, — но он держал ее за запястья крепкой хваткой и не думал отпускать.

— Вы ошибаетесь, — сказала Мэри. — Вы убили бы меня вчера, как убьете сейчас. Я не поеду с вами, мистер Дейви.

— Смерть или бесчестье? — спросил он, улыбаясь, и тонкая линия губ сломала маску его лица. — Я не ставлю вас перед таким выбором. Ваше представление о мире почерпнуто из старых книг, Мэри, где зло прячет хвост под плащом и извергает пламя из ноздрей. Вы доказали, что вы опасный противник, и я предпочитаю иметь вас на своей стороне. Видите, я воздал вам должное. Вы молоды, и в вас есть определенная грация, которую мне очень не хотелось бы разрушить. Кроме того, со временем мы соберем осколки нашей прежней дружбы, которая разбилась сегодня.

— Вы были правы, обращаясь со мной как с ребенком и дурой, мистер Дейви, — сказала Мэри. — Я была и тем, и другим с тех пор, как в тот ноябрьский вечер наткнулась на вас на пустоши. Дружба между нами была сплошной насмешкой и позором. Вы давали мне советы, когда на ваших руках еще не высохла кровь невинного человека. Мой дядя по крайней мере был честен; пьяный или трезвый, он болтал о своих преступлениях на весь мир, и по ночам они ему снились — к его ужасу. Но вы — вы носите одежду священника, чтобы укрыться от подозрений; вы прячетесь за крестом. Вы говорите мне о дружбе…

— Ваш бунт и ваше отвращение тем более мне нравятся, Мэри Йеллан, — ответил он. — В вас есть проблески огня, которым обладали женщины былых времен. Вашим обществом не следует пренебрегать. Вот что, давайте оставим религию за рамками нашей дискуссии. Когда вы узнаете меня получше, мы к ней вернемся, и я расскажу вам, как искал спасения от самого себя в христианстве и обнаружил, что оно выстроено на ненависти, зависти и жадности — на всех атрибутах цивилизации, сотворенной человеком, тогда как старое языческое варварство было голым и чистым. Душа моя отвратилась… Бедная Мэри, вы обеими ногами стоите в девятнадцатом веке, и ваше смущенное личико, похожее на лицо сбитого с толку фавна, смотрит на меня, признающего, что я урод, позорящий ваш уютный маленький мир. Вы готовы? Ваш плащ висит в прихожей, и я жду.

Мэри прижалась к стене, глядя на часы; но викарий по-прежнему держал ее запястья и стиснул их еще сильнее.

— Поймите меня, — ласково сказал он, — дом пуст, вы это знаете, и жалкую вульгарность ваших криков никто не услышит. Добрая Ханна у себя дома, у своего очага, по другую сторону от церкви. Я сильнее, чем вы думаете. Бедный белый хорек выглядит достаточно хрупким и вводит вас в заблуждение, не так ли? Но ваш дядя знал мою силу. Ради собственного спокойствия я не хочу причинить вам боль, Мэри Йеллан, не хочу испортить ту малую толику красоты, которой вы обладаете. Но мне придется это сделать, если вы будете сопротивляться. Ну же, где тот дух приключений, который стал частью вашей натуры? Где ваши смелость и отвага?