Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

При том доверии, которым, как известно, пользовался Паскевич у императора Николая Павловича, подобное письмо могло иметь слишком серьезные последствия для лиц в нем упомянутых. Но государь отлично знал слабые стороны своего фельдмаршала. И как ни густы были набрасываемые краски, император сквозь слой их умел видеть истину и, как венценосный рыцарь, действовал только сообразно с этой истиной. Он удалял с Кавказа людей, неприятных Паскевичу, но открывал широкое поприще для их деятельности внутри России, и никогда никто из них не потерпел по службе. Так было в персидскую войну с генералами Вельяминовым, князем Мадатовым, Красовским и архиепископом Нерсесом, которых Паскевич выслал из края, аттестовав их в секретных письмах государю как интриганов и людей неблагонадежных или совершенно неспособных. То же случилось и теперь с Раевским, Сакеном и Муравьевым, несмотря на то что Паскевич указывал на них как на центры, возле которых могли группироваться опасные политические элементы.

Для характеристики того времени нужно прибавить, что история Раевского косвенным образом повлияла и на судьбу генерал-майора князя Александра Герсевановича Чавчавадзе, известного покорителя Баязетского пашалыка. Паскевич предписал ему быть посредником при сдаче Нижегородского полка Раевским князю Андроникову. Чавчавадзе, однако же, подал рапорт о болезни и тем навлек на себя крайнее неудовольствие фельдмаршала. «Я побуждаюсь заметить вам, – писал Паскевич, – что и в прошлом году ваше сиятельство, не желая ехать на службу в Армянскую область, подобно сему же рапортовались больным, тем самым неохотно исполняете долг свой, и я найдусь в необходимости представить Государю Императору об удалении вас как бесполезного чиновника».

Глубоко оскорбленный столь резким и ничем не заслуженным обращением, князь Чавчавадзе не стал ожидать представления Паскевича и сам подал в отставку. Фельдмаршал поспешил пустить ее по команде. Но в Петербурге взглянули на это дело иначе. «Государь Император, – писал Паскевичу граф Чернышев, – не изъявил Высочайшего соизволения на увольнение от службы сего отличного генерала, с тем, что если ему нужно провести некоторое время на свободе для поправления здоровья или домашних дел, то Его Величество согласен уволить его в отпуск на такой срок, какой ему нужен». Паскевич должен был объявить эту резолюцию Чавчавадзе, и князь Александр Герсеванович, признательный к милостям монарха, тотчас воспользовался продолжительным отпуском.

Для личной характеристики Паскевича по отношению к служебным интересам своих подчиненных далеко не безынтересен и следующий факт. В то время, когда Паскевич по власти главнокомандующего уже назначил князя Андроникова командиром Нижегородского полка и полк уже был принят им от генерала Раевского на законном основании, военный министр граф Чернышев сообщил фельдмаршалу, что предполагается назначить командующим Нижегородским драгунским полком состоящего при образцовом кавалерийском полке подполковника Доброва, лично известного его величеству с отличной стороны в отношении способностей и познания фронтовой службы, но что государь изъявил желание прежде такого назначения иметь по сему предмету мнение графа Паскевича. Казалось, что Паскевичу было бы весьма естественно указать на князя Андроникова, как на лицо, избранное уже им в командиры полка и притом известного с отличной стороны не одним познанием фронтовой службы, но и боевыми подвигами, нераздельно слившимися со славой нижегородцев в четыре кампании сряду. И это было бы тем основательнее, что, с назначением подполковника Доброва, Андроников или должен был поступить под начальство младшего чином, или оставить полк. Неловкость подобного положения почувствовалась даже самим Паскевичем, но, все еще находясь под гнетущим впечатлением истории Раевского, он не нашел в себе достаточной смелости высказать истину и согласился на назначение Доброва. Андроникову он предложил принять кавалерийский полк в России; но князь от этого отказался; он отвечал, что, прослужив семь лет в конной гвардии, перешел на Кавказ единственно для сближения с родственниками и что после двух войн, в течение которых получил два чина и все ордена до Георгия и Владимира на шею включительно, желает заняться теперь устройством своих дел и отказывается решительно от всякого иного назначения. Он был зачислен по армии. Так выбыл из рядов Нижегородского полка один из доблестнейших его офицеров, под геройским предводительством которого полк, после целого ряда блистательных дел, закончил турецкую войну знаменитой бейбуртской атакой.

Не отстоял Паскевич и близкого к нему человека, казачьего офицера, сотника Василия Дмитриевича Сухорукова, перу которого он был обязан блестящими реляциями с полей турецкой войны, так же как был обязан персидскими реляциями Грибоедову. Этот Сухоруков был человек классически образованный, известный литератор, о котором с такой сердечностью вспоминает Пушкин при описании своего путешествия в Арзерум. Он был некогда близок к графу Чернышеву; но потом его постигла опала за преданность бывшему донскому атаману Иловайскому, личному врагу Чернышева, и Сухоруков был сослан на Кавказ за участие в тайном обществе, хотя все знали, что это общество не имело ничего политического, а состояло на Дону из людей глубоко привязанных к Алексею Васильевичу Иловайскому. Очутившись на Кавказе при начале персидской войны, Сухоруков попал в штаб Паскевича, при котором и сделал обе кампании, Персидскую и Турецкую, находясь в самых близких отношениях к фельдмаршалу. К несчастью, он поместил в «Северной пчеле» возражение на статью какого-то очевидца, касавшуюся военных действий в Азиатской Турции. Возражения были мелочные, не заключавшие в себе ровно ничего особенного, но полемика, возгоревшаяся в газете, обратила на себя внимание Чернышева и тяжело отозвалась на участи Сухорукова.

«Сотник Сухоруков, – писал военный министр графу Паскевичу в декабре 1829 года, – в разных статьях, печатаемых им в журналах, говоря о военных действиях отдельного Кавказского корпуса, принимает тон решительный и, выходя на сцену своим лицом, позволяет себе даже судить о распоряжениях начальства». Чернышев просил поэтому опечатать бумаги Сухорукова, а самого его с фельдъегерем отправить на Дон. И Паскевич, которому хорошо было известно содержание статей, не счел даже возможным ходатайствовать об облегчении его участи. Сухорукова отвезли на Дон, а оттуда, переменив только фельдъегеря, отправили на службу в отдаленнейшие места Финляндии. Высылка Сухорукова остановила между прочим и прекрасный труд его по составлению истории Донского войска.