Надежда Габриэля Ролена (СИ) - Чернышева Юлиана

— Если я знал, Наденька. Если бы я знал.

Его глаза смотрели не менее ласково, чем звучал голос, и я непроизвольно закусила губу. Звал ли меня кто-нибудь так? Сомневаюсь. Разве что всё та же соседка, когда в очередной раз приходила просить снять дурного кота. Но той от меня хотя бы польза была.

С другой стороны, я понимала, кем являлась сейчас — приветом из прошлого, настолько далёкого, что уже и не понять, существовало ли оно на самом деле или это происки ухудшающейся памяти, а то и расшалившейся фантазии. Наверное, и документы хранились не потому, что он всё ещё надеялся однажды вернуться, а лишь затем, чтобы в минуты, когда кажется, что ты это всё придумал и не было никогда никакого другого мира, посмотреть на них, подержать в руках, осознать реальность воспоминаний.

У меня же была только картина, которую я пока так и не решилась забрать у Лисёнка.

Для продолжения разговора мы переместились на кухню, пить ароматный чай с листочками смородины из того самого садика, и есть твердоватые, но всё равно вкусные сухари.

Любопытство мучило и трясло изнутри, но я не позволяла ему взять верх, дав пожилому мужчине возможность самому решать, когда он будет готов рассказать собственную историю. А когда он всё же заговорил, стиснула обеими руками кружку, почему-то волнуясь больше, чем говорила сама, и уж точно больше, чем Гейб, слушающий предельно внимательно, но без излишних эмоций.

Не знаю, чего между нашими «приключениями» было больше — сходств или различий. Пожалуй, хватало и того, и другого. В его попадании тоже был виновен транспорт, только не метро, которого тогда в нашем городе и в планах не было, а трамвай. Побитый временем вагончик семнадцатого маршрута, это он помнил до сих пор. И то, как молодой студент лечебного факультета, возвращаясь зимним вечером с занятий, придремал на сиденье у окна, а проснулся на конечной остановке другого города и другого мира. С собой были лишь лекции, пишущие принадлежности, да документы с деньгами, которым здесь была грош цена.

Только сейчас я в полной мере осознавала, насколько мне повезло. Со всем, начиная от времени года и заканчивая тем, что не пришлось устраиваться жизнь с нуля, достаточно были притвориться той, чьё тело заняла. У Михаила Семёновича единственным везением можно было назвать подходящую форму одежды (ведь переместиться из лета в зиму было и вовсе равносильно смерти) да и то, с натяжкой.

Пожалуй, именно сейчас, без всяких там спецэффектов, практически незаметно, я научилась сопереживать кому-то. Потому как слушать его откровения без мурашек по коже, а иногда и без содрогания, было просто нельзя. Пятидесятые и для этого мира были непростым временем, здесь тоже только недавно отгремела война, так что устроиться легко и играючи было попросту невозможно. Тем более человеку, за шкирку выдернутому из привычных условий и даже в страшном сне не способном представить нечто подобное. До современного обилия фильмов и книг о попаданцах было ещё жить и жить, сомневаюсь, что хотя бы «Янки из Коннектикута» были переведены и изданы у нас. Как и до интернета, где в любой момент можно получить недостающие знания.

Но, наверное, тем и отличается настоящий русский человек — своей стойкостью, способностью выкарабкаться из самой глубокой ямы. Вцепляясь зубами, ногтями, выбиваясь из сил, но всё же добраться до верха и получить свой заслуженный трофей.

Для простого парня Миши таким «трофеем» стала такая же простая местная девочка — Эльза. Я совсем не удивилась, услышав, как он звал свою, уже покойную, жену — Лизонька. Дочка владельца небольшой конюшни и учительницы, мечтающая стать ветеринаром, чтобы лечить животных, а по факту излечившая как минимум одну человеческую душу, потерявшую к тому моменту и веру, и надежду. Любовь, вопреки поговорке, оказалась самой живучей.

— Дед, нам-то почему не сказал? — не выдержал Гейб, когда не самая короткая эпопея подошла к концу, точнее, к счастливому финалу. — Или мама знает?

— Не знает, — отмахнулся Михаил Семёнович, отставляя опустевшую кружку. — Да и к чему трепаться-то? Давние дела, позабытые уже. Я уж и сам поверил, что не было ничего, «корочки» вон, с того дня, как Лизонька меня оставила, не доставал…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— он вытер побежавшую по морщинистой щеке одинокую слезу, а мы сделали вид, что смотрели в этот момент друг на друга и ничего не видели.

— Значит, вы тоже не знаете, почему всё произошло? — сменила я тему, чтобы отвлечь мужчину от до сих пор ранящих воспоминаний. Ну и потому, что именно это меня интересовало с первого момента, хотя и всё сказанное ранее было интересно не меньше, а то и больше.

— Не знаю, Наденька. Может, божья воля была, может, наоборот… — он красноречиво указал взглядом на пол, напомнив Гейба, который по части многозначительных взглядов был большим мастером. — Пытался, конечно, понять, анализировал, изучал, да только без толку всё. Может, троллейбус какой был, магический, — и он с задорной, почти юношеской улыбкой взглянул на внука, будто намекая на что-то, о чём посторонним знать не стоит.

— Ага, магический троллейбус перемещает между мирами людей целиком, волшебное метро — исключительно души, а колдовской трамвай — тела, — запив ироничный вывод остывшим, а потому горьким и не таким вкусным чаем, вздохнула я.

Да, Дэми, когда-то придётся привыкнуть, что это не книжка, где каждый встречный старец обладает заветным знанием и с радостью готов им с тобой делиться. Впрочем, конкретно этот дал мне куда большее — чёткое осознание, что, несмотря на оставленные предшественницей проблемы, она же заведомо поставила меня в более выигрышное положение, чем могло быть. Сомневаюсь, конечно, что мне пришлось бы устраиваться за копейки в котельную и жить впроголодь, но даже мысли об этом выступали хорошим таким мотиватором не ныть. Даже самой себе.

Мужчина, тем временем, поморщился, потирая грудь в области сердца:

— Пойду-ка, отдохну я. Вы уж не обижайтесь на старика. Гаврюш, ты покажи девочки лошадок-то.

— А зачем, ты думаешь, я её привёз? — непочтительно хмыкнул Гейб, зато поддержал его под локоть, помогая удержать равновесие.

— Да кто ж тебя, обормота, знает? — по-доброму усмехнулся дед, потрепав его по волосам. А потом взглянул на меня: — Наденька, ты хозяйничай тут, не стесняйся.

— Спасибо, Михаил Семёнович, — улыбнулась я, пусть и не видела необходимости хозяйничать в чудом доме.

Он задумчиво пожевал губами, словно решая, говорить что-то или нет.

— Да уж зови Микаэлем, как все. Привык я уже, за столько-то лет.

Я снова улыбнулась, согласно кивая. Но о подобном одолжении не попросила. Слишком уж приятно, хоть и непривычно слышать было это его «Наденька».

Длинное одноэтажное здание, которое я про себя обозвала ангаром, на деле и было конюшней. Правда лошадей там содержалось всего две, в соседних стойлах, чтобы не скучали, наверное.

Раньше этих животных мне приходилось разве что на экране и пару раз в цирке, так что впечатлений сейчас было через край. Тем более, как оказалось, лошадей я боялась тоже. Не так, как пауков, конечно, но что-то внутри настойчиво твердило держаться подальше от махины, наверняка способной перебить меня одним хвостом.

— Что такое?

Видимо, Гейб уловил что-то этакое в воздухе, потому как отвлёкся от почёсывания радостно скалящейся тварюги и повернулся на мне.

— Ты же не собираешься заставлять меня садиться на одну из них, правда?

Взгляд у мужчины стал растерянный и даже чуточку виноватый:

— Вообще-то, планировал. Ты не любишь лошадей?

— Похоже, я их боюсь, — честно призналась я, не отрывая взгляда от внушительных жёлтых зубов, которые кое-кто не прекращал демонстрировать. — И вообще, принц на белом коне это ещё куда не шло, а вот демон на сером… как-то не котируется, прости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Гейб вышел из стойла и приблизился, ко мне, непроизвольно отступившей к противоположной стене. Упёрся руками в доски над моей головой, наклонился поцеловать, медленно и чуть лениво. И, дождавшись отклика, немного отстранился.