Круги в пустоте - Виталий Каплан

— Жаль мне тебя, легкомысленный человек, — рассмеялся единянин. — Ты думаешь, можно отвергнуть солнце ради тускло горящей лучины? Кому открылась Истина, тот в ней и пребывает, и не отринется страха ради. Как я назову черное белым, а сладкое горьким? Для чего? — Казним же! — терпеливо, точно непонятливому ребенку, объяснил староста. — Смертью казним, и лютой.

— Что стоит временное страдание по сравнению с вечной жизнью в любви и радости? — столь же терпеливо ответил единянин. — Если самого Господа в дальней стране жестоко казнили, то нам, Его детям и ученикам, лишь в радость пройти тем же путем из смерти в жизнь.

— Ты что, дурачок? — брезгливо осведомился староста. — Умрешь ведь, навсегда. Больно же будет, страшно… Добром прошу, не делай глупостей. Мы ж не звери какие, нам тебя мучить тоже радость невеликая, а ведь придется. Ибо долг государев превыше чувств.

— Надлежит Богу повиноваться более, нежели человекам, — улыбнулся единянин. — Я смотрю сейчас в твое сердце и вижу там доброе семя, но семя сие грызут склизкие гусеницы. Берегись, чадо! Ведь и тебе предстоит вечность, и лишь от тебя зависит, какой она станет — светом радости или пламенем темным. Лишь истинный Бог может тебя избавить.

— Чего же он тебя-то не избавит? — подал голос доселе молчавший Харт-ла-Гир. — Я вот слушал тебя и думал — а повредился ли ты умом? Нет, вижу, способен судить здраво. Веришь ли ты в те бредни, что тут нес? Надо полагать, веришь, иначе зачем пришел на гибель? Так ответь — где он, твой бог? Почему не спасает тебя от предстоящей казни?

Единянин долго и внимательно смотрел на кассара.

— Ты тоже неглуп, хаграно, — наконец промолвил он. — И не безнадежен для спасения, хотя и закрыто твое сердце броней чужою. Вижу, тебе предстоит вскоре сильно страдать. Может, сии страдания и откроют тебе путь, хотя отважишься ли ты ступить на него, ведомо лишь Единому. А на твой вопрос ответ прост. Он, Единый Бог, и сейчас со мной, Он невидимо стоит рядом, и рука Его на моем плече. Только вам всем, незрячим, этого не углядеть, тут потребны не телесные очи, а духовные. Силен Господь избавить меня от смерти, во единое мгновение сделать невидимым или перенести в удаленные места. Но сила Его в немощи совершается, и надлежит мне смертью телесной засвидетельствовать, что вера животворит. Итак, что хотите делать — делайте.

— Ну что, господин староста, — кивнул Харт-ла-Гир, — по-моему, случай безнадежный. Исполняйте же государево предписание. Я и так едва ли не на лишний час тут задержался, хотя служебная надобность не терпит отлагательства.

— Да уж, — отдуваясь, согласился староста, — незачем дальше рассусоливать. Я в донесении так и напишу — проповедовал единянство, отречься и вознести богам жертвы отказался, увещеваниям не внял — посему и казнь в исполнение приведена. Эй, Хьянса, Глудди. Волоките его к старому колодцу.

Стражники сноровисто скрутили руки единянину веревкой и, подгоняя древками копий, погнали куда-то влево, под горку. Вся толпа тотчас подалась туда же.

— Посмотрим и мы, — рукояткой плети кассар легонько ткнул Митьку между лопаток. — Увидишь, как тут у нас быстро суд и кара вершатся. Тут тебе не там… — многозначительно усмехнулся он и направил Искру вслед за толпой. Идти пришлось недалеко. В ложбинке, поросшей редкой травой, громоздились выложенные кругом серые валуны. И целая гора камней поменьше высилась рядом. На краю круга стоял единянин. Губы его слабо шевелились, то ли он шептал что-то, то ли негромко напевал.

— А может, передумаешь? — неожиданно участливым тоном спросил староста. — Все ведь, последняя минута настает. Другой возможности не случится.

— Спасибо, но все слова уже сказаны, — повернулся к нему единянин. — Знай, что ни на кого из вас не держу я зла и буду молить Единого, дабы милосерден Он был к вам, блуждающим во мраке.

— Значит, пора! — подытожил староста. — Давайте, ребята!

Стражники, обхватив единянина с боков, без труда подняли его над невысокой, в локоть, каменной кладкой, ограждающей темное жерло колодца.

Староста резко махнул рукой, в которой по-прежнему держал свиток с государевым предписанием.

Стражники единовременно выдохнули — и разжали руки. Тело единянина мгновенно исчезло.

— А теперь, — повернулся староста к толпе, — каждый из вас возьмет камень и бросит туда. Сие ознаменует добропорядочность вашу и верность Высоким Господам да великому государю Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после.

Крестьяне медленно направились к заботливо заготовленной неподалеку горке камней.

Митька, отпустив повод Уголька, подошел к кассару и тихо шепнул:

— Имейте в виду, что я камня кидать не буду. Что хотите делайте. Харт-ла-Гир долго смотрел на него из седла. Потом, хмыкнув, велел:

— Нам направо. Коня возьми, бестолочь.

Повернувшись к старосте, он небрежно произнес:

— Прощайте, господин староста. Мне уж, право, некогда. Приятно было познакомиться, и при случае доложу в столице о вашем ревностном усердии.

Тронув поводья, он быстрым шагом направил лошадь в сторону дороги.

— И про ковры, про ковры не забудьте! — вслед им выкрикнул староста.

11

— Это сложный разговор, Виктор Михайлович, — повторил Хайяар и решительно наполнил рюмки.

— Я, пожалуй, пас, — с некоторым сожалением поморщился полковник, — все-таки не напиваться же сюда пришел.

— Понимаю, — кивнул Хайяар, — вы на службе, вам нельзя. Ведь не просто же так поболтать заскочили, и не просто так этот плохо пахнущий мужчина сейчас в подъезде отирается. Ну да ладно, я, с вашего позволения, единолично потреблю. У меня сегодня, как бы это сказать… выходной.

Он не спеша, смакуя, потягивал коньяк. Нет, конечно, с олларским не сравнится, особенно из погребов Змау-Хааро, но тоже весьма неплохо. — В общем, так, полковник, — наконец проговорил он, — узнай Собрание Старцев о моей с вами откровенности, боюсь, как бы не замуровали в келье. Такое иногда у нас практикуется, когда язык враждует с головой. Но поскольку обстоятельства и впрямь особые… У нас плохи дела, в Олларе. Мирная жизнь кончилась, с севера движется орда фанатиков-единян, готовая ради своего Единого уничтожить все — и прекрасные храмы, и хранилища древних свитков, и мудрое устройство государственной власти. Наш Тхаран долго сдерживал их наступление, но никто не управляет судьбой, напротив, она властвует надо всеми. Государь севера, Айлва-ла-мош-Кеурами, брат нашего олларского государя Айяру-ла-мош-Ойгру, обратил свой слух к единянам, которых было множество при его дворе, в армии, в его столице Миула-Онго. Он проникся их лжеучением, отрекся от наших Высоких Господ, чьим попечением и держится Круг. Храмы разграблены и разрушены, жрецы казнены. Единянство насаждается саблей и костром, государь Айлва прямо заявил народу: кто не друг Единому, тот не друг и мне. Разумеется, мало кто отважился зарекомендовать себя недругом государю. И пошла волна… К сожалению, Сарграмом дело не ограничилось, сейчас войска Айлвы, вкупе с его варварами-вассалами, движутся на юг, в Оллар. И скажу прямо — сил у него гораздо больше, вряд ли Оллар победит в этой войне. Даже с помощью Великого Утеса… то есть нашего Тхарана.