Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

перестал удивляться! Удивление происходит – от не-знания, а его мир держался (аки на трёх китах) на изменчивости и изменах; золотозубый демон – ещё и потому умер не сразу, что и с разумом человеческим он тоже давным-давно перестал быть совместен.

Он – обернулся и посмотрел. Смерть – ответила на его взгляд (своим прямым равнодушным взглядом).

Много говорят о силе женского равнодушия: Разлюбив, женщина забывает; но – не потому, что за-бытие’м пребывает, а потому что – убывает из его («принадлежащего» – бывшему «любимому») мира в мир другого мужчины; которого («мира») – может даже не быть вовсе.

Который (мужчина) – может быть вовсе воображаем.

Такое «забвение» – невыносимо; но – лишь тогда, когда (у мужчины) есть именно в этой женщине ещё более невыносимая нужда.

Золотозубый – не нуждался в этой женственной смерти; Смерть (как и любая женщина) – не ставила его нужды на первое место.

Впрочем – это было более чем очевидно. И вовсе не казалось странным, что у Золотозубого даже кровь не заструилась (не забила родничком) из его напрочь рассечённого кадыка. Кровь (просто – кровь) вовсе не забрызгала убивицу, когда убиенный к ней обернулся.

Быть может – именно потому кровь и не ударила (струёй). А ещё (быть может) – потому что Золотозубый давно уже не нуждался в декорациях для своих постановок.

Много говорят о силе женского равнодушия; но – никто ещё не говорил о силе равно– душия уже нечеловеческого, ставшего равным душой Стихии: равным – не хорошим или плохим, но – титаническим чувством отсутствия чувства!

К чему либо – помимо смысла всего бытия.

Пседо-золотозубый демон не нуждался в этой женственной смерти; но – его всё равно убили. Псевдо-золотозубого – вычёркивали из ткани этой (и всех прочих) истории; но – перед своим исчезновением он тоже посмотрел на смерть; посмотрел – и сам убил её.

Тот самый пистолетик, которым золотозубый демон остановил бросившегося на него (и в этот миг – почти что непобедимого) Стаса – возник в руке Золотозубого (и плюнул выстрелом).

Жлобы, у которых их законную добычу (поверженного Стаса) Золотозубый беззаконно отобрал – всё равно не успевали ни во что вмешаться.

Всё происходило – более чем стремительно, совершенно в другой реальности (в которой было возможно всё – кроме недомыслия): есть такие места, где царит лишь экзи’станс!

Где безвоздушие смысла – соперничает с другим без-воз-душием: здесь отсутствует сама возможность что-либо потерять и (стало быть) – осознать прежнее наличие потери; здесь – лишают последней человечности: это глобальное лишение– двумерность посреди трех-четырех-бесконечно-мерностей.

Есть такие места, где царит лишь экзитанс; но – и там ничего иного и невозможного нет (ибо – и там всё возможно).

Не дай Бог человеку попасть в эти жернова; впрочем, нет в таких попаданиях смысла, оттого их у людей «воли к власти» (будущих нано-богов) и не бывает.

Но здесь – смысл (якобы) был: демон тоже «убил» – «убившую» его смерть.

На левой грудке (прикрытой, как и положено, лифом платьица) – у девчушки возникло пулевое отверстие (в свой черед кровью ничуть не плеснувшее); смерть – безо всякого удивления глянула на него и опять перевела взгляд на своего «собеседника».

Она видела – (вестимо) человекодемона, претендента на глобальную власть: само понятие человекодемона, так называемого нано-бога, бессмертного гомункула или всегда воскресающей мумии – в этом был корень всего.

И отсутствия – всего. Ибо нет у всего – ничего.

Вот и смерть – убила очередного ученика Лилит, а он (в свой черёд) – убил очередную смерть; и вот уже Золотозубый (не смотря на то, что из его рассечённого кадыка не плеснуло ни грамма крови) – стал опускаться под ноги простреленной им насквозь смерти.

И вот уже девчушка – отвела взгляд от пулевого отверстия в своём лифе (должно быть, её прежде заинтересовало, насколько обгорели края ткани в отверстии); но – вот и это прошло: смерть не стала опускаться рядом с упавшим на пол золотозубым.

Верно, полагала смерть (уж коли именно она положила на пол золотозубое тельце человекодемона), что невместно ей быть человечику ровней: гордыня ли это была, или глупость – никому не известно и не интересно.

Известно лишь – что никакой личной смерти нет вовсе; да и быть её не может – коли нет у человечика так называемой личности; известно так же, что личность человеческая – не более разменной на-личности, то есть – скоморошьей маски на человеческой падшей (не сейчас, а от начала времен) душе.

Впрочем, всё это всем давным-давно известно; интересно другое: как быть смерти – с самой собой, коли не стало объекта её интереса: человека, который всей своей недотворённостью против неё возражает?

Вот и выходит, что убив такого человека, смерть лишается смысла своего бытия ли, не-бытия ли.

Впрочем, до сих пор «жизнь смерти» спасали именно реинкарнации человека; но – долго ли ещё эта глупость будет на лике земли наличествовать и скоморошествовать?

До скончания времен, вестимо.

Так что нужно нам со-временными временами (соври-временами) – заканчивать.

Итак – нам стало известно, что никакой личной смерти нет: это иллюзия, видимость. Но! Об этом! Не надо было сообщать ни Рамзесу III, ни его сыну царевичу Пентаверу, ни царице Тейе; итак – нам всем наново стало известно (давным-давно) известное!

Потому – вернемся к началу: некая эпидемия обрушилась на праматерь-Гею. Более того – вспомним это начало: некий узник со связанными руками и ногами лежит в некоей темнице (в самом прямом смысле этого слова) и (поскольку оставленный его тюремщиками светильник в плошке весь выгорел) ни видит вокруг себя ничего.

Потому – вернёмся к началу: да будет Свет.

Потому – зовут этого узника царевич Пентавер, разоблачённый заговорщик против родного отца, живого бога Рамзеса III; более того – это ещё и пленённый в полицейском застенке серийный убийца и маниак по уму Цыбин (см. Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое); и всё это глупейшее действо происходит в не столь уж отдалённой российской глубинке, сиречь – в Бологом.

Итак – продолжилось: по земному летоисчислению – 2015 год, земля, третья