Изначальное желание - Дмитрий Денисов

— Где ж ты раньше был? — строго спросил я, склоняясь к нему. — Я бы не стал вершить бесчестие. Ты сидел бы, как и раньше, с позеленевшими медяками. Даже гульдена не насобирал бы. А я был бы уже в другом месте. Возможно, выслушивал бы более мудрых и интересных людей. Ведь если ты неинтересный человек, то интересным людям неинтересно общаться с тобой. Они любят себе подобных. А к таким, как ты лишь изредка проявляют снисхождение.

Он не слушал меня, лишь косился на мои обветшалые одежды. Под ними укрылось золото. Хоть он и не обладает даром видеть сквозь материю, но золото определял безошибочно. Взгляд его вспыхивал и гас жадным пламенем. Желания его темнели на глазах. Словно ночь сгущалась вокруг него, словно душа покидала его тело, унося тепло и свет жизни. Тело скручивала судорога, рот алчно раскрывался, будто ему не хватало воздуха. Наконец, оттуда, вместе со зловонием, вырвалась фраза:

— По-хорошему пополам бы…

— Почему пополам? — уточнил я.

— Нас же двое, — резонно заныл он.

— Правильно. Но мы же не равны. Наши силы не равны. Потому и заработки не равны.

— Мы равны в нищете, — он смерил меня страдальческим взглядом.

— Это ты равен своей же нищете. А для меня она — лишь показная приманка для всяких приключений, что происходят со мной. Для меня она — символ безграничного могущества. И в то же время напоминание, что все люди наделены таковым. Я мог бы гулять и в образе придворного вельможи, да хоть короля. Но смог бы тогда сидеть тут с тобой, под забором и просить милостыню?

— Ты все лжешь, — в отчаянии выкрикнул Хват. Но его хриплый голос не улетел далеко. Казалось, он, как змея, опутал хозяина и норовил укусить отравленными зубами.

— Почему же?

— Ты обманул всех этих людей.

— Допустим, — предположил я. — Но почему тогда ты просишь делиться с тобой, раз осуждаешь мое золото?

— Я не осуждаю…

— Значит, поощряешь обман?

— Не путай меня.

— Ты сам путаешься, Хват, — с печальным вздохом провозгласил я. — Я же никого не обманул. Ни их, ни тебя. Ни даже себя. Ведь изначально все было четко оговорено. Никто никого не обворовал, не лишил силой того золота, не получил его как выкуп. Все расставались с ним по своему желанию. Я лишь взывал к тому желанию. Чего ты сделать не мог. И вряд ли сможешь. Потому и ценность твоя ниже. Даже золотой, как оценка для тебя — невообразимо много. А я могу найти другого нищего, и его шапку наполню золотом. Могу никого не искать — сам сяду. Могу и вовсе прийти к самому королю и попросить у него все, что только он сможет мне выдать. Причем он даст, и сочтет это за счастье. Но это так мелко, так просто и обыденно. Главное — я могу иметь то, чего не могут иметь другие, хоть все короли вместе взятые. То, что отличает меня от остальных. Но тебе этого не понять, поэтому, как я люблю говорить — сиди и жуй зависть — может прожуешь когда-нибудь. Не нравится — зарабатывай и живи так, как хочешь. Я показал тебе, как это делать. И даже пожертвовал первый золотой. Чего еще тебе надо?

Хват сиротливо поджался, ссутулился, напустил на себя невообразимо жалостный вид.

— Ну… ну хотя бы несколько монет…

— Ты еще смеешь торговаться?! — не мог поверить я. — У тебя хватает наглости?! Что ж, мне это нравится. Выходит, я все-таки распалил в тебе хоть какое-то изначальное желание. То есть породил устремление. Я рад. Значит, у тебя наметился путь. И если ты не станешь лениться и пойдешь по нему, то непременно дойдешь до своей цели. Главное — узри ту цель. А золота там окажется столько, что на него никаких шапок не хватит.

— А ты жадный, — подытожил он, снова пропустив мои наставления мимо ушей. — Я так и думал.

— Не жадный, но справедливый, — парировал я, похлопав по груди. — В отличие от некоторых, кто взывает к честности, меняя изначальный уговор.

— Эх, — Хват размашисто махнул рукой. — Ну и ладно. Ну и иди со своим золотом. А за жадность твою еще воздастся.

— Ух ты, — изумленно отметил я. — Да ты уже как человек мыслишь. Похвально. Хоть на золото стал заглядываться. А то раньше все медяки да медяки.

— Жадина, — захлюпал носом Хват. От него пахло чистой детской обидой. Той самой, которая вспыхивает при виде хулигана, отобравшего любимую игрушку.

Я не стал отпираться.

— Да, я таков! Только жаден я до иного. Чего ты не властен увидать. Ладно, Хват, прощай. Пришла пора расставаться. И так я засиделся здесь. Тебе же спасибо огромное. Благодаря тебе, я еще больше узнал людей. И понял — есть среди них действительно сильные и мудрые. Они тоже склонны скрываться и не любят быть на всеобщем обозрении. А еще есть жадные и слабые лицемеры, всячески норовящие взобраться на шею сильному. Потому что самим лень ногами двигать. Потому что вместо закалки тела бегут обессиливать тело и ум хмельной брагой. Да только сильный на то и сильный, чтобы всякого с шеи сбросить. При этом он благо делает как себе, так и слабому, закаляя его своим показным равнодушием. Ведь слабому от безысходности придется собирать волю и идти самостоятельно. Если сильный на это не способен, то — увы, он теряет силу и стремится к изначальной слабости. Помочь можно лишь тому, у кого совсем нет ног. Да и то, если он ничего не выпрашивает, а, стиснув зубы, пытается встать и пойти. Я бесстрастен к тебе, но лишь с виду. В том и есть моя любовь к тебе. Я желаю, чтобы ты не выискивал в этой жизни опоры, кроме как внутри себя. Ведь у тебя есть все для счастья: и ноги, и руки. А самое главное — голова. Прощай, мой друг. И подумай над моими словами.

Я коротко кивнул, развернулся и быстро зашагал прочь. Позади раздался жалостный окрик, шелест одежд, раздосадованный стон. Но я оставался неумолим. Расставание получилось сухим и бесчувственным, но иначе и быть не могло. Иного я и не хотел. Ведь оно вернуло Хвата к действительности. А он ее видел именно такой — безжалостной и жестокой. Потому и страдал жестоко. Впрочем, я всегда так прощаюсь, когда уверен, что расставание не окончательное. Я лишь неприметно улыбнулся, и ускорил шаги. Вскоре все причитания замерли и превратились в размеренный гул голосов. Рыночная площадь, словно трясина, поглотила вопль нищего, вместе с ним самим. Я усмехнулся, еще раз в мыслях поблагодарил его, и побрел дальше. Все таки тяжело преодолевать себя и сохранять природную беспристрастность. Особенно, когда так легко поддаться страстям и совершить простую человеческую добродетель. И возвыситься над тем, кто просит у тебя помощи. Да только просящему, так или иначе, предстоит унизиться. А я так не люблю унижать людей.

Вечер сгущался. Рыночные потоки сильно поредели. Вся рыба отошла, лишь рыбаки сновали у своих заводей, сворачивая снасти. Иногда возле них появлялись сборщики податей в сопровождении стражи. Они о чем-то громко спорили, что-то усердно пересчитывали. Тут и там шаркали метлами дворники. Повсюду громоздились горы мусора — отголосок ушедшего рабочего дня. Грязная босоногая детвора бегала с корзинами и собирала в них обрывки, объедки, обломки и все прочее, что осталось после достойных людей. Дворники расплачивались с ними медяками, искренне благодарили, трепали их взъерошенные головы.