Эволюция, движение, деятельность - Алексей Леонтьев

Итак, из сопоставления приведенных фактов следует, что необходимым условием возникновения образа, формирующегося на основе тактильных и кинетических ощущений, является соответствующее активное действие испытуемого [186] .

Мы полагаем, что не иначе обстоит дело и при зрительном восприятии с той, однако, разницей, что в этом случае самый процесс действия является гораздо менее ясно выраженным, а отчасти и вовсе скрытым от непосредственного наблюдения. «Идет ли речь о контурах и величине или об удалении и относительном расположении предметов, двигательные реакции глаз при смотрении и рук при ощупывании равнозначны по смыслу», – писал в свое время И. Сеченов [187] . Его идея глаза как «щупала» представляется нам идеей, которая еще недостаточно оценена. Многое из того, что кажется в восприятии симультанным, несомненно, раскроет себя как сукцессивный процесс [188] .

Даже слуховые образы, опирающиеся на работу, кажется, самого «неподвижного» из рецепторов – уха, возникают лишь в результате известного активного процесса; Б.М. Теплов, автор выдающегося исследования в области психологии музыки, называет этот процесс процессом активного представления [189] .

Бесспорным свидетельством зависимости образа от активных формирующих его процессов являются некоторые современные патопсихологические данные; мы имеем в виду случаи лобных, т. е. двигательных по своей основе агнозий [190] .

Процесс формирования образа, разумеется, нельзя безоговорочно сближать с формированием простейших ощущений. На высших ступенях развития, когда ощущения выступают лишь как элементы образного восприятия, оба этих процесса скорее могут быть в данном отношении противопоставлены друг другу. Иначе в условиях генетического сравнения: в том случае, когда ощущение выступает не как элемент более высокого сенсорного образования, но как самодеятельная и единственная форма восприятия действительности, оно, конечно, формируется по тому же общему принципу; словом, соотношения здесь такие же, как и соотношения, например, в принципах работы мозговой коры и нижележащих центров при изолированном рассмотрении их у высших животных и у животных, не обладающих корой.

Итак, состояния субъекта, представляющие собой отражения воздействующей на него действительности, формируются именно в процессе его деятельности, так что можно сказать, что именно деятельность «переводит» в эти состояния воздействия объективной действительности.

Поставим теперь тот же вопрос с другой, противоположной стороны: возможна ли деятельность в той форме, о которой идет речь, без этих специфических состояний – состояний, представляющих собой психическое отражение предмета деятельности, т. е. того, на что она направлена? Очевидно, нет. Эти состояния не только формируются в деятельности, но и осуществляются в ней: можно сказать, что они переходят в деятельность.

Здесь необходимо оговориться. Традиционный взгляд, воспитанный на чисто аналитическом рассмотрении развитой психики, привык отделять ощущения, образы восприятия и проч. как чисто познавательные элементы от того, что обозначается терминами «интенция», «внутренняя поза» (innere Haltungen Цутта), установка. Собственно, последнее и есть, с этой точки зрения, именно то, чему соответствует «психический эквивалент поведения», что признается переходящим в деятельность, осуществляющимся в ней. Наоборот, познавательные элементы выступают при последовательном развитии этого взгляда лишь как несущие инструментальную функцию и как таковые, в сущности, не являются непосредственным предметом психологического изучения. Однако сам этот взгляд, разделяющий психическое на якобы принципиально различные сферы, является в любом из своих вариантов ложным. Это особенно ясно при генетическом рассмотрении вопроса: всякая попытка отделить восприятие, отражающее действительность, от так называемой установки, немедленно же вступает в противоречие с фактами.

В противоположность буржуазно-психологическим теориям установки, Д.Н. Узнадзе, критикуя теорию, развиваемую Марбе, выдвигает тот тезис, что установка, т. е. то, что находит свое осуществление в деятельности, есть не что иное, как объективная действительность, «переместившаяся» в субъект, преломившаяся в его состояниях. Установка, в понимании Узнадзе, представляет собой модификацию живого существа, соответствующую объективной действительности, отражение последней в субъекте [191] . Очевидно, что при таком раскрытии понятия установки познавательные элементы не могут быть отделены от нее и ей противопоставлены. Другой вопрос, целесообразно ли исходить именно из этого понятия. По ряду соображений нам кажется необходимым обернуть здесь отношение и прямо говорить о таких состояниях субъекта, о таких его «модификациях», которые прежде всего представляют собой психическое отражение действительности, – отражение, способное переходить в деятельность. Последнее отнюдь не является результатом некоего другого, особого состояния субъекта, результатом, который лишь условно приписывается состоянию самого отражения; давно известные в психологии простые факты показывают, наоборот, скорее условность отделения этого свойства от познавательных состояний.

Итак, можно сказать, что деятельность и отражение переходят друг в друга. Психическое отражение формируется в процессе активной деятельности субъекта или, что то же самое, – деятельность как бы «кристаллизуется» на полюсе субъекта в виде его специфических состояний – состояний психического отражения той действительности, с которой она его реально связывает. И наоборот, психическое отражение переходит в деятельность, осуществляется в ней и через нее в ее предмете. Эти переходы из «формы деятельности в форму бытия» (Маркс) совершаются постоянно и на обоих полюсах процесса. Ибо субъект, воздействуя на внешний, сопротивляющийся ему предмет, не только подчиняет ему свою деятельность, но, испытывая воздействия с его стороны, неизбежно изменяется и сам.

Попытаемся подвести некоторые итоги, к которым нас приводит наш теоретический анализ. Мы начали с выделения предмета деятельности. Однако предмет, взятый как предмет деятельности субъекта, выступил перед нами своеобразно: он выступил как имеющий смысл для субъекта, т. е. как нечто, зависящее в своем отражении от деятельности субъекта. Мы сделали еще один шаг в анализе, поставив вопрос об отношении деятельности к ее субъекту. Здесь мы должны были признать, что деятельность определяется тем специфическим состоянием субъекта, которое есть отражение свойств самого предмета, на который она направлена.

Может показаться, что этим мы замкнули круг и остались в пределах чистой субъективности, что мы возвратились к тому, что мы принципиально отрицали и от чего мы отталкивались. Это, однако, только грубая иллюзия поверхностного взгляда. То, что при плоском изображении кажется здесь движением по кругу, в своем действительном рельефе является, скорее, движением по спирали, – движением, восходящим ко все более и более правильному и полному, все более точному и адекватному психическому отражению субъектом окружающей его объективной действительности.

Эта иллюзия «круга» падает под ударом нашего главного положения: деятельность направляется на объективный предмет в той мере, в какой он имеет биологический смысл для субъекта; однако деятельность осуществляется, реально сталкиваясь с этим предметом в его независимых от субъекта, объективных и устойчивых свойствах и иначе осуществиться не может. Следовательно, осуществляясь, деятельность не остается сама собой, но изменяется в соответствии с реальным предметом, подчиняясь ему; а это изменение деятельности, порожденное ее встречей с объективным предметом, в свою очередь, неизбежно ведет к изменению и обогащению связанного с ней внутреннего, отражающего предмет состояния субъекта. Теперь предмет выступает для субъекта иначе, более адекватно. То, чем он стал для субъекта, сблизилось в результате этого процесса с тем, что он есть в действительности, объективно. Процесс снова может продолжаться, но теперь он начнется уже с новой, более высокой точки того пути, который в конечной своей перспективе ведет к полному и адекватному отражению мира.

Выразим все это еще раз, иначе и грубее, воспользовавшись простейшим примером.

Когда я протягиваю руку к предмету, то мое действие внутренне опосредствовано, определено моим представлением об относительном местоположении данного предмета, о его размере, весе и т. д. Так, например, если этот предмет окажется более тяжелым, чем он представляется в моем сознании, то при первой попытке я вовсе не смогу его поднять. Однако мое действие в результате соприкосновения с предметом изменится. Посылается более сильный нервный импульс, рука сжимает этот предмет сильнее. Теперь действие осуществляется. Вместе с тем и представление о весе этой вещи перестраивается в моем сознании в соответствии с ее объективным весом [192] .