Кто хочет процветать (СИ) - Веснина Тиана

Фролов расхохотался:

— А по-моему, идея неплохая. Только называться он должен не клуб «Медальон», а клуб дураков.

Ксения тоже расхохоталась:

— Осторожней! Там много влиятельных… дураков.

— К сожалению, их везде много, а не только там.

Они вновь принялись рассматривать макет обложки.

— Да! — вспомнил Фролов наставление Астровой. — Я тут как-то видел Новгородцева… — он замялся, подыскивая следующую фразу, — меня очень лицо его… заинтересовало, как художника. Дело в том, что замыслил я одну картину и… — Фролову стало жарко. — Мог бы я обратиться к нему с просьбой позировать мне, всего два-три сеанса, как вы думаете?..

Ксения рассмеялась:

— Уверена, ваша идея встретит горячее сочувствие в лице Ладимира. Он любит себя на сцене, любит в кино, любит на снимках в журналах, к сожалению, очень редких, а тут ему предлагают запечатлеть его черты на полотне!..

— А вы колючая! Не прощаете актеру маленьких слабостей.

— Ошибаетесь, я их замечаю — это правда, но прощаю все!

На другой день Фролов позвонил художественному руководителю театра.

— А, да!.. Здравствуйте! Верочка мне говорила о своем желании, чтобы спектакль по ее пьесе оформляли вы, но дело в том, что наш художник уже сделал практически все эскизы…

Фролов был готов выслушать вежливый отказ.

— …но Олег Станиславович тоже высказал такое же пожелание. Приходите, познакомимся.

«Понятно, Вера и Пшеничного подключила, — отметил Сергей. — Что ж, отбросим за ненадобностью щепетильность и пойдем в театр», — с каким-то странным внутренним спокойствием, под которым притаилось яростное ожесточение, подумал он.

Художественный руководитель театра Михайлов Александр Алексеевич встретил Фролова приветливо. «Сразу видно, что Пшеничный — спонсор спектакля», — улыбаясь, пожал протянутую ему руку Сергей.

Разговор завязался легко. Говорили обо всем и ни о чем конкретно. Было ясно, что Александр Алексеевич не расположен заменять своего художника и поставил себе целью разочаровать Фролова в спектакле. Потому высказывался о пьесе с уважительной иронией. Подтекст читался следующий: «Разве женщина может написать стоящую пьесу? Так, безделушка!.. Я взялся за постановку только из-за спонсорской поддержки, обещанной Пшеничным». Фролов отвечал ему приблизительно в том же духе, мол, все понимаю, но тоже из меркантильных соображений согласился оформлять спектакль.

Беседовали, пили кофе с коньяком, опять коснулись пьесы. Неизбежный телефонный звонок прервал разговор. Александр Алексеевич извинился, Фролов взял чашку с кофе и принялся расхаживать по кабинету. Остановился перед висевшей на стене, так сказать, картиной (30 х 20), оправленной в хорошую раму. Картина была не написана, а наляпана маслом. Что конкретно хотел изобразить ребенок, было не понятно, но чувствовалось, что это была радость.

Михайлов, переговорив по телефону, подошел к Сергею.

— Ташизм. Моя пятилетняя дочь пока отдает предпочтение этой форме, — рассмеялся он. — Ее подарок на мой день рождения. Обожает рисовать. Вместо того чтобы мечтать стать актрисой, вместо того чтобы завороженно смотреть на сцену — пропадает в мастерской художника.

— Ну что ж, она уже мастер, — заметил с улыбкой Фролов, приглядываясь к картине. — Причем своеобразный… — подходя к ней еще ближе, добавил он.

— Пришлось повесить на стену, чтобы утешить. Принесла мне эту картину вся зареванная. Оказывается, не успела она создать свой шедевр, как тут же загорелась преподнести его мне. Схватила холст и помчалась из мастерской прямо в кабинет. И в коридоре кто-то налетел на нее, вот видите, и смазал немного это желтое пятно. Она расстроилась. Чтобы утешить ее, я обещал заказать раму и повесить на стену. Только тогда успокоилась. — Лицо Михайлова помрачнело. — Да… — протянул он, — мой день рождения в этом году не удался, да еще повлек за собой столько неприятностей. Лишь благодаря поддержке Олега Станиславовича дело не приняло критический оборот. Ведь именно в тот день в театре убили Милену Пшеничную. Пришлось даже закрыть спектакль. Компетентные органы нашли его опасным для жизни зрителей. Я говорю о «Мамаше Кураж», — уточнил Александр Алексеевич. — До сих пор не представляю, каким образом убийца проник за кулисы, — развел он руками. — И это как надо стрелять, чтобы в той суматохе выстрелить и попасть!.. Просто мастер высочайшего класса! Потом среди реквизитного оружия нашли винтовку с ночным прицелом и этим… как там они его называли… ПБС, прибором бесшумной и беспламенной стрельбы, ну конечно, без отпечатков. До сих пор меня в покое не оставляют. Косвенно обвиняют в концепции постановки спектакля. Нельзя было выносить на сцену столько оружия, открывать стрельбу… А!.. — провел он подрагивающей рукой по черным волосам. — Тогда из оперы «Евгений Онегин» надо изъять сцену дуэли. Преступник, к примеру, может заменить реквизитный пистолет Онегина на настоящий…

Фролов, слушая Михайлова, о чем-то напряженно размышлял. Затем, попросив разрешения, снял картину со стены и подошел с ней к окну. Кровяное давление при этом у него резко поднялось.

— Знаете что, Александр Алексеевич, — бодро приступил он, — это прозвучит несколько, скажем, смешно, и это больше свойственно женской логике, но я знавал одного экстрасенса… — Фролов замолк, ощутив сухость во рту. Преодолев неловкость, продолжил: — Так вот, он говорил, что неудачу, если она оставила материальный знак, можно изгнать, ликвидировав этот знак.

Михайлов с нескрываемым любопытством посмотрел на Фролова. Недоумение, как и ожидал Сергей, отобразилось на его лице. Углы губ опустились, лоб наморщился, а в глазах читалось: «Ну вы это… — но мелькнувшая мысль заставила изменить его свое чисто мужское мнение. — А что? Сейчас об этом много говорят и, кстати, среди мужчин действительно встречаются серьезные экстрасенсы».

— Ликвидировать? — заинтересовавшись, переспросил Александр Алексеевич.

— Совершенно верно! — подтвердил Сергей.

— Но каким образом? И где вы нашли этот знак?

— Да вот, — указал он, — на картине вашей дочери. Давайте воспроизведем, как все случилось. Она выскочила из мастерской и помчалась по коридору, держа перед собой холст с только что нанесенными на него масляными красками. Кто-то, не заметив, натолкнулся на вашу дочь и попортил ее картину.

— И вы полагаете, — с сомнением в голосе спросил Михайлов, — что это и есть знак неудачи?

Фролов пошевелил пальцами, обвел кистью руки полукруг и ответил однозначно:

— Да! — Затем все же счел необходимым уточнить: — Во всяком случае, от того, что я подправлю смазанное пятно, хуже не будет.

— Так вы хотите подправить?! — в полном изумлении воскликнул Александр Алексеевич и подумал: «Он оригинал! А так сразу и не скажешь. Интересное, своеобразное, с оттенком мистики мышление. А что?.. — обхватил он длинными пальцами свой подбородок. — Такой может предложить неординарное художественное решение спектакля. Астрова зря не стала бы его предлагать». — Вы хотите подправить прямо сейчас? Тогда пройдем в мастерскую.

Фролов улыбнулся:

— Нет, если вы позволите, я возьму картину и верну ее дня через три.

— Конечно, пожалуйста! Кто знает, может, и впрямь закончится эта жуткая полоса неудач. — Он порылся в одном из ящиков своего стола и протянул Фролову пакет.

Тот поблагодарил и сказал, что неплохо бы взглянуть на сцену.

— Да, прошу! — открыл дверь кабинета Михайлов.

Осмотрев сцену и закулисье, Фролов попрощался с Александром Алексеевичем и поехал домой.

Войдя в квартиру, Сергей первым делом отправился на кухню. Открыл холодильник и скривился:

— Черт возьми! — Верхняя губа капризно и зло оттопырилась. — Была бы жена, было бы на кого дуться, а на самого себя какое удовольствие? — Он присел на корточки. — Что это там? Кусок пиццы? Вот надоела!.. Стоп! У меня же, кажется, — с придыханием, боясь ошибиться, пробормотал он, — в морозилке пачка пельменей. — Взялся за ручку, сосредоточился, потянул… — Ура! Даже не распечатанная. И горчичка осталась. Еще винный уксус со специями. Живу!.. — включая плиту и ставя кастрюлю с водой, приговаривал он.