Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

21_____

Иов сказал, что не мог вчера быть у подрядчиков; я сам отправился к ним; обещались взять в воскресенье, но до того времени пришлось взять у зятя, чтобы заплатить прачке и иметь на извозчиков. Зять просил, не будет ли денег к середине октября; как делаться? Павлик телефонировал, что придет в 9 часов, он же знал, что я буду у Сомова! Оставил ему записку у швейцара. Как-то потеряло значительную часть смысла, что он может быть у меня. Заезжал к парикмахеру; при помощи Longraine и щипцов прическу мне устроили. Сомов играл Pierné в халате поверх сюртука. У них чудные комнаты, особенно Константина Андреевича. Сине-зеленые стены, канал в окна, веселый парад статуеток на шкафике, шаль с розами, брошенная небрежно на небольшой диван, печи, топящиеся в спальне, — все было восхитительно. Теперь я почему-то более смею смотреть на К<онстантина> А<ндреевича> так, как хочу, хотя меня еще очень удерживает его подозрительность и неверие в возможность влюбленности в него. Пели Pierné, общие французские места, но красиво отделано. Я думаю все-таки, что Сомов, последний раз возбужденный Павликом, обратил случайно это на меня, находящегося тут. Я же могу влюбиться в него самым простым образом, если уже не сделал этого. C’est une enormité[165], конечно, но что же делать? Я и тут боюсь Renouveau. Пришли Ивановы, Городецкий и Сережа. Скульптура К<онстантина> А<ндреевича> восхитительна, не знаю, не лучше ли даже его живописи. Андрей Иванович был мило ворчлив; читал я «Эме Лебеф». Возвращались втроем с Диотимой и Сережей, т. к. Городецкий не хотел ехать втроем, а Вяч<еслав> Ив<анович> не хотел без Городецкого; была чудная восточная звездная ночь. Павлик был у меня, Антон ему письма не передал; он ждал полчаса и, оставив записку, ушел, обещая прийти завтра и прося телефонировать ему в 10 час.

22_____

Утром писал дневник, письма, читал Casti; гулял немножко; я очень уныл от перспектив безденежья. Мои писанья что-то никуда не идут. Почти целый день дома; часов в 9 пришел Павлик, несмотря на безденежье веселый и милый, говорил, что думает, что я его скоро брошу, что я делаю такие намеки, бедный и нежный, прискакавший ко мне на последние деньги. Но кажется, несмотря на жалость, на очаровательное, длинное, гибкое, нежное и тонкое тело, на нос, рот и нежность, что «прошло его лето»{361}. Пока он спал, я писал «Эме Лебеф». Неужели до вторника не увижу Сомова?

23_____

Утром ходил далеко гулять по Невскому до Адмиралтейства. Недалеко от Кнопа{362} встретил какого-то почтового чиновника с прелестными глазами, который, сделав убийственные глазки, оборачивался раза три на меня, стоявшего у окна, но я тотчас за ним не пошел, а когда пошел, то уже потерял его из виду. Брал ванну; приезжал Эбштейн спрашивать, что подарить Сереже к имянинам. Вечером был у Верховских, там были также Каратыгины; ничего особенного; возвращаться было чудно при луне и ярчайших звездах. Не хватало около на извозчике Павлика. Мои подушки пропахли его фиксатуаром, и это держит меня в плену.

24_____

Встал рано, ожидая старика; он пришел с Иовом, взял иконы, но денег отдал всего треть; какой ужас. Торопился завтракать, чтобы отвезти вовремя Павлику деньги, пил у него кофе, он благодарил меня, строил планы, где мы могли бы дешево жить, далекий от мысли, что это начало конца. Заезжал к Верхов<ским> за оставленными там нотами. Был чудный день. Приехали домой; даже тело Павлика мне сегодня показалось грубее; попели и поехали в Летний сад; масса лиц, почти ни одного интересного; были Путц, Юсин; Сомов не пришел, чем я был крайне огорчен. Поехали в «Вену» обедать. Павлик проводил меня до Екатерининской, обещал прийти во вторник. Я был несколько осовелый от нежностей и вина и, придя домой, лег спать до чая, потом играл «Кармен», не поехавши к Сологубу. Я чем-то очень недоволен сегодня, безнадежным безденежьем, тем, что не видел Сомова и что не поехал к Сологубу. Я страшно боюсь показаться Сомову Диотимой, чтобы ему не было смешно и стыдно, — это главнее всего. Как-то все устроится? будь деньги, я был бы как окрыленный.

25_____

От Сомова милое письмо, где он предлагает прийти сегодня или дать знать; чтобы видеть его, решился на маленький обман и не дал ему знать. После завтрака пошли с сестрой за покупками и встретили Ольгу Петровну, идущую к нам. Она была очень любезна, слушала и читала мои вещи, расспрашивала. К обеду пришла бабушка с дурными вестями: дело в октябре, но неизвестно когда; что я буду делать, прямо не знаю. Приехали Балуевы и целая четверка мужчин Эбштейн с одной барышней. Марья Никол<аев-на> нашла, что я помолодел и стал более ординарным. Было не очень скучно; Сережа в новой белой с голубым рубашке был несколько конфеточен. Барышня пела, пришел Сомов, не очень, кажется, рассердившийся на мое плутовство, и нашел даже для разнообразия Familienfest[166] очень несносным. Когда все ушли, мы читали дневник и «Эме Лебеф»; от Renouveau было письмо: он все еще болен, был в taverne Maurice, ругает Louise. Сегодня я уже не мог думать, что это нежность к Павлику, направленная на меня. Может быть, исчезнет и недоверие К<онстантина> А<ндреевича> et notre existence pourra être delicieuse[167]. С Павликом еще связывает меня плен его тела и жалость. Провожал Сомова в 3½ часа, завтра увидимся.

26_____

Утром ходили за билетами на «Садко»; конечно, ничего не достали, но пройтись, проехаться в те места ясным осенним днем, всегда приятно. Читали «Στεφανος»; Павлик не пришел; мне это было почти все равно, м<ожет> б<ыть>, я заблуждаюсь и его тело еще властвует надо мною, но не думаю. Ничто не известно; писал «Эме Лебеф». У Ивановых, против ожидания, была куча народа, что не сулило большой приятности, но потом все вышло лучше, чем можно было ожидать, и я даже рисковал петь, читал «Любовь этого лета». Кажется, понравилось; мне особенно ценно и важно, что нравится молодым. Читали Вяч<еслав> Ив<анович>, Городецкий, А. Блок, Бунин, Федоров, Allegro, Беляевская, Леман{363}. Милый Сомов был приветлив. Какая прелесть быть унылым, чопорным и знать, что знаешь, какая очаровательная тайна. На прощанье Диотима чуть меня не поцеловала. Завтра, м<ожет> б<ыть>, К<онстантин> А<ндреевич> заедет ко мне. Спускаясь с лестницы, мы шли обнявшись, и на улице я плотно прижал локтем его руку, провожая его до извозчика, я был как окрыленный и страшно молод. Неужели я в самом деле sonntagskind?[168]

27_____

Хотел зайти к Иову, но ограничился прогулкой по Невскому. У Бассейной имел удовольствие лицезреть Александра; какое ужасное лицо днем, серое, старое, грубое, страшное. После обеда писал «Эме Лебеф», играл. Наконец пришел Сомов, поиграли итальянцев, Debussy, потом пошли ко мне. Он думает, что Гржебин захочет «Эме Лебеф», дай-то Бог. Почему-то лежа мы всегда говорим по-французски, так что двойная практика, это забавно. Я очень боюсь Renouveau, что его несомненные издевательства смутят К<онстантина> Андреевича, которого я люблю все больше и больше. Увидимся, м<ожет> б<ыть>, в пятницу.