Колымский котлован. Из записок гидростроителя - Леонид Кокоулин

— Запускай.

Захар включил мотор, и машина ожила. Но Захар опять спрыгнул с экскаватора. Екнуло сердце. Нет, ничего. Кажется, кабель мешает.

— Граждане хорошие, посторонитесь, как бы оглоблей в рот не заехать, — топ-топ по лесенке.

Вот уж этот Захар.

Экскаватор подошел к горе: грудь — в грудь, за ним вся процессия. Поднял ковш, словно кулаком замахнулся, опустил, подобрал под себя лопату. Экскаватор вздрогнул, натужно запели шестерни. Теперь Захар должен взять не рыхленый грунт, а целик. Это испытание на прочность машины и мастерства машиниста. Вздрогнула под ногами земля, и скала с хрустом пошла в ковш…

Щелкали фотоаппараты, говорили и речи.

На стройке гидростанций несколько торжественных волнующих моментов. Перекрытие реки, пуск первого агрегата, промышленная нагрузка. Но это уже парад, — а как всякий парад — не то. А первый ковш — работа. Сколько впереди тревог, взлетов, удач и огорчений.

Котлован! Колымский котлован! Вынут первый ковш… К этому шли не один год.

К вечеру берег на основных сооружениях опустел. Покинули Малую землю и электрики, и взрывники. Остались только бурильщики. Экскаватор тоже поставили на прикол. Скоро первый взрыв.

Захар еще с утра съездил к геологам, договорился истопить баньку, доставал венички. Когда же по пути в поселок водомет завернул к нам и стал швартоваться к причалу, Захар провозгласил:

— Граждане пассажиры, не волноваться, оставаться всем на своих местах. За бортом — баня. Трап подан, приглашаются механизаторы!.. — А меня тормошит: — Может, сгоняем в столовку, пусть накачают из бочки ведерко-другое. Хватит и нам, что мы лошади, а какая баня без пены!

— Хорошо бы заодно и помыться…

— А вон и Андрей с кошелкой, — показывает Захар, — белье несет.

Мылись наскоро. В маленькой баньке было тесно, пар сырой и тяжелый.

— Только дерет кожу, а в нутро не проходит, — жаловался Славка. — На нутрях как было холодно…

— После бани дядя Вася ждет вас, — сообщил Андрей. — Картошку жарит.

Василий Андреевич встретил нас с мокрым полотенцем на шее.

— С легким паром, — сказал он. — А я в ванной посидел, помок. Ну, честная компания, подсаживайся. — Василий Андреевич бухнул на стол жаровню с хоккейное поле. — Со шкварками. Славка, капусту будете?

— Все мечи из печи. Спрашивают больных. Как работаем, так и едим, а как едим, так и работаем, — отдувается Славка. — Я могу, могу сколько угодно.

— Сковородку не проскреби. Ну как, Антон, на передовой? — интересуется Василий Андреевич.

— Да как тебе сказать, пусть вот Славка расскажет. У тебя-то какие новости?

— Встал — поел, на работу — с работы. День да ночь — сутки прочь…

Дружно заскребаем сковородку, и как только Славка встает из-за стола, Андрей пересаживается ко мне.

— Давай, дед, руку. Да не кулак, ладонь подставляй, — и вытряхивает из баночки мушки, наживки. — Покидаем?

— Что это, вместо дневника?

— Ну что ты, дед.

Андрей приносит дневник и кладет мне на колени.

— Я уже и рюкзачок собрал, дед. На зорьке, ладно?..

— Ладно, как-нибудь сходим.

Василий допивает кружку чая и собирается уходить. Славка уже дрыхнет, разметавшись на полу, на шубе.

Андрей выпускает за Василием Гольца и подвигает к столу стул, садится.

Я листаю дневник.

— Дед, ты писал когда-нибудь стихи? — спрашивает Андрей и оглядывается на Славку.

— Писал, кажись, теперь уж не помню.

— Про любовь?

Смотрю на Андрея, а он вроде меня и не видит, вроде меня и нет вовсе.

— Ты бы, Андрюха, дневник вел. Записывал житье-бытье, интересно когда-нибудь полистать.

— Вел, — вздыхает Андрей, — толку — одно и то же. — Андрей перевернул страничку тетради. Вот что я писал: «Дядя Слава опять обул мою портянку, хотел ему сказать, но какая разница — подвернул его. Похватали хлеба, колбасы и на работу. Прибежал тютелька в тютельку, но опять болты не привезли, до обеда слонялись. После обеда трос посовали, до вечера верхонок не хватило. Весь мазут тоже на себя собрали. Толику повысили разряд, и он в школу не пошел, на танцы смотался. А у нас коэффициент посещаемости страдает. Химичка Верочка двойку влепила — дед опять начнет вздыхать, это хуже всего». Видишь, ничего интересного. Дед, ты же знаешь Светку?

— Знаю, хорошая девчонка, общительная, а что?

Андрей захлопывает тетрадь.

— Вот если тебя девчонка не замечает.

— Как это не замечает? А может, делает вид?

— Может и так, но все равно. А ты, дед, из-за девчонок дрался?

— Конечно, дрался. А кто из-за них не дрался?

— Серьезно?

Андрей придвигает свой стул к моему вплотную:

— Послушай, — и совсем тихо читает:

Сидим мы рядом на песке,И тальники в неясной и немой тоске…И речки зыбь играет бисером камней,И горько за рекою плачет выпь.Кого ей жаль, что надо ей?А может, думает она…У человека в эту ночьПечалью едкой грудь полнаИ чем-то хочет ему помочь?..И так до самого рассветаС тобой вдвоем, моя ты Света,А воздух сине-чистый,И расплавился луч солнцаНа сосне смолистой…

— Может, дед, «моя ты Света» зачеркнуть? — шепотом спрашивает он.

— Зачем зачеркивать, пусть. Искренне ведь.

— А Света поняла бы? — вскидывает голову Андрей.

— Думаю, да! Поняла бы…

Бедовая эта Светка, — ровесница Андрея. Тут как-то влетела к нам и с порога затрещала:

— Ты что говорил? Вспомни, вспомни — говорил?

Андрей то на меня, то на Светку глядит. Я сделал вид, что меня это не касается.

— Что я говорил?

— Гениально! Он не помнит, что говорил: «Я русский бы выучил только за то»…

— Так я же исправил на четверку, — отбивается Андрей.

— А на пятерку постеснялся, да? Я тебе авторитетно заявляю. — И только видели Светку.

— Она что у вас, староста? — поинтересовался я.

— Выбрали на свою голову, — буркнул Андрей.

А теперь вот уже и стихи, и вздохи.

— Дед, а ты любил? Расскажи, дед, а?

Вот тебе и раз, раньше сказки, а теперь про любовь. Час от часу не легче.

— Что я тебе расскажу. Я уж и не помню. Давно было, а может быть, и вовсе этого ничего и не было.

— Любовь да не помнить? Помнишь, дед.

— Может, и помню, а рассказать не берусь. Кто любит, тот сам знает, кто не любит, все равно не поймет. До утра будем сидеть? — Я поднимаюсь из-за стола. Андрей собирает тетради… Ложимся.

Утром пьем чай с маслом, колбасой. Славка поджарил рябчиков — ломтики хлеба на масле. Идут эти рябчики за милую душу.

Быстро одеваемся, идем на работу. Мы со Славкой на берег, Андрей в парк тяжелых машин.

— Ну, дед, — прощается Андрей, — приводи реку в рабочий вид. После экзаменов подмогнем…

Теперь на створ регулярно ходят два водомета, отвозят рабочих и совершают рейсы с продуктами, материалами, оборудованием. На подмогу частенько и вертолет приходит. И тогда целый день по ущелью стрекочет мотор. Под вертолетом на тросах болтаются бочки, бревна.

— Вот эту бы стрекозу заарканить, а? — Проводит глазами вертолет Захар.

— Вот и подняться бы полететь, поглядеть, что там за этими синими горами, — мечтательно вздохнет Славка.

— А что там может быть — за твоими горами?

Поговорят, потаращат в небо глаза и снова за работу. Мы со Славкой режем косогор и еще издали, по голосу сирены, различаем — чей водомет у причала. Если Холин, — подождет. Если Рудика — тот ждать не будет, время вышло, отчалит.

— Зачем нам, дед, торопиться, взрыва ведь не было, загорать будем, — рассуждает Славка, а сам спешит. Взбегаем по узенькой с планками доске на водомет, и он сразу отчаливает. За кормой бурлит вода. Убегают ближние деревья, дальние вращаются. Устраиваемся на палубе удобнее. Водомет целый час будет бороздить Колыму. Вода и реке упала, но течение еще приличное. Водомет несколько раз пересекает русло. То под правым берегом, то под левым подбираемся к самому порогу. Тальники, причесанные паводком, уже поднимаются, густеют листвой; под самой водой рыдают кулики-долгоносики. Водомет одолевает течение и причаливает к пристани Малой земли.

— Приехали. — Коля выбрался из рубки. — Ну что, так и будем валяться, загорать…

— А что, взрыва не было? — интересуется Славка. — Я же говорил, дед.

Бурильщики сидят на камнях, ожидают, когда все сойдут на берег.

— Ну вот видишь? — чему-то радуется Славка. — Голову морочат.

Мы поднимаемся на крутой берег, идем к буровым станкам. Застаем там бригадира.