Критская Телица - Эрик Хелм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему ответила вторая букцина — где-то в городе. Затем вступила третья — уже возле самой гавани. Оповещение в критском флоте было налажено весьма изрядно.
Корабельные горны подхватили грозную песнь, и вскоре над портом пронесся долгий внушительный рев, едва ли намного уступавший силой звуку двух-трех гудков, издаваемых нынешними теплоходами.
Через полминуты он умолк.
И тогда новый, более замысловатый сигнал проследовал от Кидонского дворца к застывшим на якорных стоянках боевым судам. Сигнал довольно долгий, прерывистый, полузабытый бравыми капитанами, из коих не один и не два просто ушам не поверили.
Давным-давно уже не распоряжался лавагет выслать немедленную погоню и вернуть в гавань самовольно ушедший корабль.
— Не разумею, — буркнул бравый Эсимид, появляясь на палубе и сощуриваясь. — Греки уплыли с высочайшего дозволения... Их сопровождает Эсон — самолично!
— Сигнал несомненен, о господин, — почтительно возразил пожилой келевст.
— Что да, то да... Но, получается...
Эсимид помолчал, махнул рукой и скомандовал:
— Якорь выбрать! Гавань покидать на двух нижних весельных рядах! За мысом вступают все — и таранный темп! Шевелись!
Четыре стоявших поодаль пентеконтеры уже двинулись, растягиваясь вереницей, дабы не мешать друг другу и не столкнуться подле северного мыса.
Критские моряки отлично знали свое дело.
И, пятикратно превосходя беглецов численностью, отнюдь не сомневались в исходе необычного предприятия.
* * *
Эпей взбирался по скалистым откосам с быстротой и легкостью небывалыми, какими даже в золотом, полном нерастраченных сил детстве не обладал. Чудесное снадобье Менкауры действовало безукоризненно. Мастер проворно работал ногами, подтягивался, перемахивал трещины в сланцах, отыскивал еле заметные уступы, на которые в иное время и глянуть побоялся бы, — а сейчас бестрепетно ставил краешки сандалий и смело продолжал восхождение.
Тремя часами раньше этруск проделал тот же самый путь в темноте, обливаясь холодным потом, проклиная все и вся, диву даваясь, как рассчитывал безумный грек взобраться на эдакую крутизну, волоча за плечами огромное треугольное крыло.
«Я мог бы удавить грека двумя пальцами, — думал Расенна, пыхтя и отдуваясь. — И трачу все силы — без остатка, — чтобы попасть наверх... А что делал бы он? Завяз на полпути? Эх, Эпей...»
Читатель помнит, что этруск добрался до плоской вершины благополучно, и столь же благополучно спустился к бухте, где и натолкнулся на весьма недружественный прием со стороны Гирра.
Эпею же предстояло только взобраться ввысь. После чего эллин всецело уповал на промысел богов и собственную добросовестность, явленную в мастерской, во время работы над волшебным треугольником, способным перенести летуна через Внутреннее море и навсегда избавить от необходимости прислуживать нечестивой царице и ее вспыльчивому супругу.
Солнце уже взошло.
Его лучи падали косо, почти параллельно дворцовым кровлям, простиравшимся, насколько доставал взор, по левую руку, пронизывали дымную пелену, стлавшуюся уже над целым городом и начинавшую вызывать немалое смятение обитателей. Население Кидонии высыпало на улицы в небывалом для столь раннего часа количестве, задирало головы, дивилось, гадало, судачило.
Эпей, конечно же, не видел этого, да и не требовалось ему смотреть: мастер и так отлично знал, какой переполох вызовет учиненное им напоследок зрелище. Надлежало просто карабкаться, подобно ползущему по отвесной стене жуку, достичь маленького плато и отыскать спрятанную этруском «дельту».
«А во дворце, небось, тоже резвятся, — подумал Эпей не без самодовольства. — Четыре светильника сковырнуть успели с Менкаурой; а водичкой земляное масло не очень-то погасишь... Пускай побегают, сердечные, — не убудет их...»
Умелец припомнил запертую в деревянной телице Арсиною и внезапно расхохотался.
«Ох и физиономия будет у Алькандры, когда извлечет государыню свою ненаглядную на всеобщее обозрение! А еще и гарем всполошится, наутек от пожара кинется...»
Эпей перевалился через плоскую закраину скалы, растянулся на теплых камнях, полежал у самого обрыва, не испытывая ни малейшего страха перед высотой — агорафобии.
Узкая затененная бухта недвижно стыла далеко внизу. По правую руку продолжал клубиться дым. Слева, локтях в пятнадцати, меж привалившимися друг к другу валунами, торчал рукоятью к небу клинок, оставленный предусмотрительным этруском, чья заботливость едва не привела его самого к печальному концу.
— Молодец, разбойничек, — улыбнулся Эпей. — Не обманул. Ну, да я в этом и не сомневался...
Поднявшись на ноги, мастер без особой спешки отыскал положенное за камнями, осторожно придавленное к земле крупной галькой крыло.
— Молодец, разбойничек, — повторил Эпей. — Ишь, потрудился расчалками кверху пристроить, да камешками забросать... Чтоб ветром не снесло.
Он быстро освободил «дельту», проверил целость всех частей и остался вполне доволен последней инспекцией. Теперь следовало продеть руки в предназначенные для них петли, приблизиться к обрыву и, набравшись храбрости, очертя голову, прыгнуть.
Затем утвердить ноги на тонких и прочных опорах, довериться подъемной силе воздуха и молить богов об успехе безумной и дотоле виданной в мире лишь единожды затеи...
«Ну, Гермий крылоногий, — мысленно произнес эллин, — уж не обойди вниманием да заботою, пособи. Кому, как не тебе, летунов опекать?»
Раскатившийся над городом трубный рев достиг Эпеева слуха негромким, однако несомненным отголоском. Хотя значение сигнала оставалось неясным, ничего доброго для себя и своих сообщников мастер от государевых людей не ожидал, а посему решил не мешкать.
Смело подняв дельтовидное крыло на плечи, укрепив кисти обеих рук затяжными кожаными петлями, Эпей отступил немного вглубь маленького плато и, сделав глубокий вдох, помчался туда, где оканчивалась твердь и начинались владения Эола, великого царя ветров.
* * *
«И что же с этой хламидою делать? — рассеянно подумал этруск, совлекая с тройной огнеметной трубы просмоленную парусину. — Свернуть и на палубе кинуть? А вдруг, Тиния не доведи, загорится?.. За борт спровадить? А чем голубушку потом укутывать?»
Расенна внезапно вспомнил, что горючей смеси у него — на четыре залпа.
«Ежели не будет погони, приберегу ряднину... А коль скоро вышлют корабли — что ж, доведется маленько проучить. Но тогда и трубочки бесполезными станут — огня-то греческого боле взять неоткуда... Ладно, выждем, повременим. За борт — оно ведь никогда не поздно.»
...Тщательно скатав немалый и увесистый чехол, архипират продольно уложил его на палубе, оттянул поближе к носу миопароны, бросил.
— Гляди веселей, ребятки, — обратился он к понурившимся гребцам. — Жили мы славно, и впредь заживем не хуже. А сейчас надобно чуток потерпеть, ибо винишко накануне сами высосали до дна, а припасов царица разлюбезная не выслала. Я тоже не блаженствую... Эй, держись морскими коньками, а не устрицами дохлыми!
Притворно бодрая речь не возымела ожидаемого действия. Люди понуро согнулись над веслами, пригорюнились, терзаемые возобновившимся похмельем, безразличные ко всему, кроме вожделенного отдыха.
Расенна мысленно проклял и Арсиною, и Рефия, и покойного Гирра.
«Споили команду, сукины дети, а мне теперь кашу расхлебывать... Куда годится гребец, ежели...»
— Командир!
Слабый оклик оторвал этруска от неутешительных мыслей.
Афинская ладья и сопровождавшая пентеконтера ушли далеко в море, обратились двумя небольшими пятнышками на зеркальных голубых просторах. Еще можно было различить крохотные волосинки мачт с поперечными, чуть более заметными ворсинками рей. Обрасопленные паруса[68] заставляли реи казаться гораздо толще раин[69]. Миопарону и беглецов разделяло уже, по крайности, пять-шесть миль.
— Да? — отозвался Расенна.
— Прости за дерзость, но что мы здесь делаем, и чего дожидаемся?
— Погони, — спокойно произнес этруск. — Погони, которую дворцовые негодяи должны выслать вослед вон тем корабликам... А я отобью знаменитым критским капитанам охоту связываться с людьми, за коими ни малейшей настоящей вины вовек не водилось!..
— Но ведь мы им не братья, не родичи...
Голос прозвучал почти умоляюще.
Расенна подошел к белокурому великану, опасливо созерцавшему грозного архипирата, присел рядом, на самый краешек деревянной скамьи. Откашлялся.
— Верно. Только, во-первых, критяне должны уяснить раз и навсегда: с нами шутки плохи, надобно оставить старых служак в покое и не тревожить, коль скоро дальнейшей нужды в набегах не замечается. Иначе затравят, начнут гоняться за миопароной по всему Внутреннему морю... А этого ни тебе, ни мне, ни остальным не требуется. Верно?
