Меч и щит - Виктор Федоров

— Сначала надо найти саму шизахнару, — возразил Фланнери. И пояснил в ответ на наши недоуменные взгляды: — Чтобы и самим сварить не хуже, если понадобится. Давайте я буду искать там. — Он показал на левую половину избы. — А вы — там. — И показал на правую.

Мы с Мечиславом тяжело вздохнули и приступили к поискам неведомо на что похожей шизахнары.

Среди загромождавшего избу хлама попадалась много чего странного и непонятного, но все это, как сразу определял Фланнери, не было искомой шизахнарой. И откуда у него такая уверенность, с раздражением подумал я, когда он отверг очередной поднесенный мной предмет. Как будто он знает, как должна выглядеть эта проклятая шизахнара!

Наконец я заглянул в клеть, откуда Мечислав вынес бочонок. Там были полки, заставленные всякими сосудами, коробочками и прочей колдовской параферналией. Везде красовались ярлычки с указаниями, где что лежит. Я бегло прочел надписи на коробочках: «Глаз медянки», «Зуб собачий», «Хвост ужа», «Шерсть кожана» и тому подобное и вдруг словно споткнулся, увидев на шкатулке квадратик с изящными левкийскими буквами: «SXIZAXNAPA». Примерно минуту я стоял, тупо уставясь на ярлычок, а потом разразился гневной речью, пустив в ход все известные мне ругательства.

Когда подбежали Мечислав и Фланнери с оружием в руках, решив, видно, что я наткнулся на что-то опасное, я показал на шкатулку, кляня на чем свет мерзких колдунов. Особенно возмущал меня Псар Зитомагир.

— Ведь он же левкиец! — ругался я. — Как же стерпел, когда честную левкийскую схизахнару превратили в какую-то непонятную шизахнару? Ладно б северянин, или вюрстенец, или этот, с Буяна. Но левкиец!

— А что, собственно, представляет собой эта схизахнара? — недоуменно наморщил лоб Мечислав. — Я что-то не помню такого левкийского слова…

— Потому что его не существует, — ответил ему Фланнери, осторожно беря шкатулку и откидывая резную крышку. И добавил, глядя на белый порошок, испускавший отчетливый аромат корицы: — И даже существуй это слово, то все равно здесь оно едва ли было бы уместным. Это же явно шизманна.

— Какая такая схизманна? — нахмурился я, раздраженный упорным и непонятным коверканьем левкийского слова. — Чья это мать и почему она расколотая? — И в ответ на недоуменный взгляд Мечислава пояснил: — Схизин — по левкийски значит раскалывать, расщеплять, а манна — это мать.

— А что такое ахнара? — полюбопытствовал он. — Такого слова я тоже не припомню.

«Ну еще бы, — подумал я, — разве ж ты мог его услышать в твоей вендийской глуши?»

— Ахнарин — значит кроить, — растолковал я. — А анхара — это такая штука, по которой делают выкройку, не знаю даже, как еще ее назвать, в языке антов такого слова нет, да и в ромейском, по-моему, тоже…

— Ну почему же, — возразил Фланнери. — Есть, и не одно, правда к выкройке они отношения не имеют, но суть этого… — он ткнул пальцем в сторону белого порошка, — отражают точно. Думаю, тебе известны такие романские слова, как Matrix и pattern. — И, предотвращая мой раздраженный вопрос, растолковал: — Во многих странах застывший сок растения, из которого добыли этот порошок, считается источником всего сущего. Это, разумеется, чушь, но в нее многие верят. Вот почему эта толченая приправа называется Расколотой Маткой, или по-левкийски схизманной, а уж шизахнарой ее назвали явно по невежеству.

— И что же это за арода[32]? — спросил я. — Корица?

— Нет, — улыбнулся Фланнери, — она называется Мигма — смесь, потому что в ней якобы смешаны все прочие аромы. Но давайте продолжим поиски. Возможно, здесь найдется еще что-нибудь полезное.

Я хотел было сказать, что полезное на его взгляд может совсем не показаться таковым мне или Мечиславу, но промолчал и пошел обшаривать другие клети. Те, видимо, служили колдунам спальнями, — находятся же любители спать в гробах с низкими потолками и квадратными окошечками шириной в две ладони.

Зайдя в первую из этих клетей, я сразу догадался, кто в ней обитал, так как над кроватью висела картина, изображавшая Тюриса в окружении остальных колдунов. Тюрис был нарисован правдиво, а его приятели почему-то с чрезмерно удлиненными клыками, вместо глаз маленькие зеркала, а внизу на раме ярлык вроде тех, что на добре в кладовой. Надпись гласила: «В КРУГУ ДРУЗЕЙ».

Больше я там ничего интересного не обнаружил и зашел в соседнюю клеть, где над кроватью висела огромная деревянная кружка, из которой впору пить самому Гераклу. А рядом с кроватью вместо столика стояла бочка, да притом с неплотно забитой крышкой. Пнув бочку носком сапога, я понял, что в ней еще что-то осталось, и, отбросив крышку, снял со стены кружку и зачерпнул янтарную жидкость, словно ковшом. Я осторожно пригубил, а потом сделал большой глоток. А потом еще. И еще. И еще. И так, пока не опорожнил всю кружку, жмурясь от удовольствия. После этого я вспомнил о своих товарищах и позвал их оценить искусство Зитомагира.

Выпив по кружке, Фланнери и Мечислав дружно признали, что каким бы ни был покойный Псар колдуном, пивоваром он был отменным.

Потом мы, уже вместе, заглянули в оставшиеся клети, где не нашлось ничего, что могло бы нам пригодиться. В первой по всем стенам висели шипастые собачьи ошейники, а над кроватью картина, явно писанная тем же художником, что намалевал Тюриса в кругу страхолюдных друзей. А эта картина изображала худощавую зеленоглазую девчонку лет тринадцати, опять-таки (чего ж еще ожидать?) в шипастом собачьем ошейнике. Надпись на ярлыке представляла девицу: «Дщерь Железного Дракона». Но какое отношение эта Драконья Дочурка имела к покойному Свейну Фитилю? Впрочем, нас троих эта загадка нисколько не занимала, и мы перешли в последнюю клетушку.

Эта отличалась предельным аскетизмом, в ней не было ничего, кроме кровати. Более того, окошко в ней закрывала густая паутина, в центре которой поблескивал кристальный паук. Я подошел рассмотреть и не удержался от удивленного возгласа: паук и вправду был кристальным, да еще с золотыми лапками, но главное заключалось в ином: вся паутина состояла из переплетенных человеческих нервов. «У кого-то их вымотали», — мелькнула мысль, и тут у меня за спиной раздалось глухое рычание.

Я обернулся и увидел, что Мечислав побагровел, и не только от выпитого. Я понимающе кивнул и предложил братьям:

— Раз тут больше нет ничего полезного, кроме пива да этой… схизманны или шизахнары, давайте разгромим и спалим проклятый гадюшник.

Фланнери не возражал, и Мечислав, сорвав с пояса булаву, пошел махать ею направо и налево, круша все подряд. Мы с Фланнери благоразумно отошли, давая ему простор для размаха.

Разнеся в щепы кровать Вильхельма и вдребезги разбив небрежным взмахом булавы кристального паука, Мечислав перешел из клети в большую комнату, где принялся крушить ящики со светящимися квадратными стенками, а мы с Фланнери тем временем громили кладовую и спальни остальных колдунов. Когда я сорвал со стены портрет Тюриса и шарахнул им о вбитый в земляной пол столбик в головах постели, Мечислав как раз ударил по последнему ящику. Но на сей раз, кроме обычного треска, раздался еще и возмущенный визг, который услышали даже мы с Фланнери. Когда мы вышли из клетей, то увидели, что Мечислав скинул покореженный ящик на пол и вскрывает деревянную опору, на которой тот стоял. Чурбак этот на поверку оказался клеткой, из которой на нас глядел черными глазками пушистый рыжий зверек величиной в пол-ладони.