Приносящая надежду - Тамара Воронина

А еще она учила эльфийский. Правда, не в школе — была в Тауларме такая специальная школа для людей, которые изучали эльфийский, учеников было не так чтоб много, но люди никогда не рвались учить этот язык. Нужды не было — все эльфы знали язык людей, а эльфийский — сложный. Жутко сложный. Лена училась хотя бы понимать — воспроизвести это она не могла за полным отсутствием слуха и музыкальной памяти, а интонация там значила куда больше, чем в русском.

В итоге получалось, что она весь день крутилась так, что порой поесть было некогда, но за этим свято следил Маркус. Он обязательно собирал их за столом, если не всех пятерых то хотя бы троих, порой присоединялся кто-то еще, и это были лучшие часы за целый день.

Здоровье последних эмигрантов из Трехмирья, вопреки опасениям дракона, было вроде и ничего, в здоровом воздухе, с чистейшей водой и отличным питанием они еще до нового года потеряли облик аскетов. Даже глаза повеселели. Адаптироваться у них еще не получалось, хотя человеку не мешали эльфы, а эльфа не раздражали люди. Ничего. У Паира и Вианы тоже не получалось, а теперь даже Виана оттаяла, специально приезжала с фермы, чтобы с Леной поздороваться, и Лена ее чуть узнала — в юной девушке мало что осталось от маленького звереныша. Даже Гарвин попривык к отсутствию войны и присутствию людей. Эвин Суват устроился помогать в кузнице, решив, что солдатской службы с него точно хватит. Кармин взялся писать историю Трехмирья. Может, она никому и не нужна была, а рабочие руки пригодились бы скорее, но никому не пришло в голову попрекнуть его в «безделье». Он был менестрелем, потерявшим желание петь, и это было для эльфов чем-то страшным.

Снова появлялся Кристиан, но так же никакого разговора не получилось, и зачем он приходил, Лена не поняла. Пять минут ни о чем. Просьба не поворачиваться. Вопрос — почему. В ответ вопрос: боишься? Нет. И правда не боишься… А почему поворачиваться нельзя — боишься? Тебя — ну что ты, нет, и вовсе не потому, что ты ничего не сможешь сделать, ты не захочешь, потому что ты даже лютых врагов, даже Корина Умо убить не хочешь, хочешь только обезвредить… А как там у Корина дела без магии, или ты ему магию вернул? Вот еще, буду я этим заниматься, но не обольщайся, у него не один вид магии, чем он, собственно, и опасен. И ушел.

В Путь они отправились, когда подсохла земля. Если честно, особенной потребности Лена пока не ощущала, да и остальные вроде были при деле. Зато возникла уверенность, что не стоит баловать одну только Сайбию своим светлым обликом. Надоело. А как не надоело им, что эльфам, что людям, — вопрос вопросов. До чего дошло — крестьянам не лень было по снегу ехать в Тауларм якобы что-то купить или продать, а на деле — поглазеть на Светлую, а если повезет — еще и благословение получить. В основном от этого Лена и убегала. Больше всех радовался, наверное, Гару, хотя ему-то что — какая разница, в каком мире с ликующим лаем носиться во густой траве, но он просто визжал от восторга и падал на спину, когда понял, что они уходят из города. Или опять испугался, что его оставят одного, дурачина, разве ж было когда такое.

Шут прихватил аллель, огрызаясь на реплики Милита. Лена привычно собрала милые сердцу вещички (так они официально и назывались, хранились в отдельной шкатулке в Ленином рюкзачке, и нести их она никому не доверяла), мужчины нагрузились палатками, одеялами и прочими необходимыми вещами, и снова получилось вовсе не много, у Милита меч, наверное, весил больше, чем заплечный мешок.

Глаза горели у всех, даже у старательно прикидывавшегося равнодушным Гарвина. И пусть миры похожи друг на друга, все равно интересно. Даже когда они лезли по горам, сбивая в кровь ноги даже в сапогах, расцарапывая руки и вообще все, до чего могли дотянуться местные кусты да деревья. Мужчины поглядывали на Лену исподтишка: когда терпение-то кончится? Терпение кончалось, но уверенность, что сказать козой из мира в мир при малейшей трудности нельзя, не исчезала, потому Лена выбивалась из сил, пыхтела и тихонько поскуливала, наткнувшись на очередную колючку, но шла. Она определяла общее направление, а частности уже были за ее верными следопытами. Они понимали, наезженная дорога или нет, стоит ли сворачивать или надо топать прямо, легко ориентировались в лесу или в горах — хоть по солнцу, хоть по звездам, то есть если решено было идти на юг, они не сбивались на западное направление.

Горы были высоковаты. Даже весьма. Со снежными шапками, кручами, пиками и прочим, но нюх Маркуса вел их к перевалу. Каким-то чудом он различал тропу, даже когда кончилась любая растительность, когда кончились даже камни и кругом засиял снег. Глаза болели. Лена щурилась до того, что начинали ныть покрасневшие веки. Эльфы смотрели на людей сочувственно: почему-то они и на слепящую белизну реагировали нормально. Наверное, в их глазах был какой-то регулятор контрастности и яркости. Шут на очень большом расстоянии умудрился подстрелить нечто козлоподобное, а Милит сбегал и принес. Дров не было никаких, а есть сырое мясо Лена не собиралась, но никто и не намеревался этого делать: Гарвин зажарил куски мяса с помощью магии, нагрев плоский камень. Отбивные получились очень даже ничего.

Каким-то чудом они предчувствовали трещины, скрытые снегом. В один прекрасный момент уперся Маркус: не пойдем дальше — и все, здесь переждем, а чего переждем — не знаю. И когда примерно через час перед ними с нарастающим воем и грохотом пронеслась снежная лавина, эльфы посмотрели на него с уважением.

Вниз идти было еще труднее, но только первые несколько дней, потом тропа становилась все явственнее, потом все ровнее, а потом они оказались в ущелье — высокие почти идеально гладкие скалы, будто какая-то сила разрезала их, как горячий нож разрезает масло. Красиво здесь было почти фантастически, потому что сказы в разрезе оказались разноцветными и переливались под солнцем, а чахлая зелень внизу была бледной-бледной, как любимое Ленино платье. Дно ущелья было устлано гладко окатанной галькой. Наверное, прежде здесь было русло реки, и Лена все не могла выбрать себе камешек посимпатичнее на память, а на каждом привале мужчины стаскивали ей целую кучу разноцветных камешков, пока наконец Маркус не нашел нечто красоты необыкновенной: в темно-красном прозрачном и тщательно отшлифованном природой самоцвете искрилась серебристая многолучевая звездочка. Дружно решили, что именно это и надо складывать в шкатулочку, и вообще чем черт не шутит — может это и вовсе драгоценность, вставить потом в оправу — и на шею. Амулет Владыки? ну если Владыки… а это красивей.