Обширней и медлительней империй (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Не знаю, – сказал он и уронил голову на руки. Потом встрепенулся и яростно потер виски. – Да, разумеется… Да. Но это… но я…

– Родной мой, – Таквер стиснула на коленях руки, но до него так и не дотронулась, – не имеет значения, чье имя будет на обложке. Люди поймут. Главное – сама книга.

– Но «Принципы» – это все равно что я сам. – Он закрыл глаза и застыл, точно мертвый.

И тут она все же подошла к нему и коснулась его – так легко и нежно, точно под руками у нее была открытая рана.

В начале 164 года первое – сокращенное и коренным образом измененное – издание «принципов одновременности» увидело свет в Аббенае; авторами значились Сабул и Шевек. Координационный совет по-прежнему разрешал печатать только самую необходимую информацию, однако Сабулу, имевшему влияние в издательских кругах, удалось убедить Совет в чрезвычайной пропагандистской ценности данной книги, особенно за границей. Уррас, сказал он, процветает, тогда как на Анарресе царят засуха и голод. Доставленные оттуда периодические издания полны ужасающих пророчеств относительно скорого и неизбежного краха одонийской экономики. Разве есть лучший способ противостоять этим утверждениям, чем публикация работы чисто теоретической, доказывающей, что есть еще порох в пороховницах? «Этот величественный монумент чистой науки, – писал Сабул в своей новой рецензии, – парит над проблемами материальной вражды и выгоды, доказывая несомненную жизнеспособность одонийского общества и его абсолютную победу над иерархическим обществом собственников».

Итак, работа была опубликована в соавторстве с Сабулом, и пятнадцать ее экземпляров (из трехсот) отправились на грузовом корабле «Старательный» на планету Уррас, в государство А-Йо. Шевек изданную книжку даже не открыл. Однако в подготовленный к отсылке на Уррас пакет вложил копию полного варианта собственной рукописи и на первой странице приписал просьбу – передать рукопись доктору Атро с физического факультета Университета Йе Юн с наилучшими пожеланиями от автора. Он знал, что Сабул, который давал окончательное «добро» всему пакету, не мог не заметить этого дополнения; он мог беспрепятственно конфисковать рукопись, мог ее пропустить, понимая, что «кастрированная» им книга никогда не произведет на физиков Урраса должного эффекта. Он ничего не сказал Шевеку о судьбе рукописи, а тот ни о чем его не спросил.

В ту весну Шевек вообще был исключительно неразговорчив. Он добровольно согласился принимать участие в строительстве нового водоочистительного предприятия на южной окраине Аббеная и либо целыми днями пропадал там, либо занимался со студентами. Кроме того, он снова занялся исследованием субатомных структур, часто работая вечерами на институтском ускорителе или в лабораториях. В присутствии Таквер и друзей он был тих, спокоен и холоден.

Таквер вот-вот должна была родить – живот у нее стал огромным, ходила она вразвалку, точно неся перед собой огромную тяжелую корзину с бельем. Но работы в лаборатории не оставила, пока не подыскала подходящую замену и не обучила всему, что считала необходимым. В первое же утро, когда она, сдав наконец дела, отправилась домой, чтобы немного отдохнуть, у нее начались схватки. Почти на две недели позже срока. Несколько часов она пролежала одна – Шевек вернулся лишь к вечеру.

– Можешь сходить за акушеркой, – спокойно сообщила ему Таквер. – Скажи, что схватки следуют примерно минут через пять, но пока довольно ровно. Бегом не беги – ничего страшного, успеешь.

Но он побежал, и, когда акушерки на месте не оказалось, его охватила настоящая паника. Терапевта тоже почему-то не было, и ни один из них даже записки не оставил на двери кабинета, как обычно, чтобы можно было их как-то отыскать. Сердце бешено забилось у Шевека в груди: он вдруг с ужасающей ясностью увидел все события последнего времени и свою роль в них. Отсутствие медицинской помощи было наказанием – ему, ибо он совсем отдалился от Таквер за эту зиму, после решения напечатать книгу в соавторстве с Сабулом. Он бросил Таквер в таком положении, а она… становилась все более тихой, какой-то пассивной… Очень терпеливой. Теперь он понимал почему: это она готовилась к смерти! Она сама отошла в сторону, чтобы не мешать ему, а он даже попытки не сделал последовать за нею! Его заботило только собственное горе, собственное разочарование, но никогда – ее страхи, ее мужественная борьба за будущего ребенка. Он сам бросил ее – он хотел, чтобы все оставили его в покое! – и вот теперь она уходит, уже ушла… слишком далеко, чтобы он мог догнать ее… и уйдет еще дальше, одна, навсегда…

В районную больницу он примчался настолько запыхавшимся и обессиленным, что там сперва решили, что у него плохо с сердцем. Он объяснил, в чем дело, и они тут же послали за акушеркой, а ему велели идти домой, поскольку роженицу нехорошо оставлять одну. Он бежал, и с каждым шагом в нем рос ужас, уверенность в том, что он потеряет Таквер.

Однако, влетев в дом, он не смог даже упасть перед ней на колени и попросить прощения: у Таквер не было ни сил, ни времени на эмоциональные сцены – она уже успела все снять с постели, постелила чистую простыню и вовсю трудилась, рожая их дочь. Она не кричала, не выла, не плакала, словно ей и не было больно: она работала. Как только наступала очередная схватка, а они теперь шли очень часто, она старалась не напрягаться и дышать правильно, а когда боль отпускала, издавала громкое удовлетворенное «уфф!», точно только что неимоверным усилием подняла что-то очень тяжелое. Шевек никогда не видел, чтобы какая-нибудь работа требовала от человека столь интенсивного напряжения души и тела.

И естественно, ему очень хотелось помочь Таквер. Он крепко держал ее за руки и тянул на себя, когда Таквер подавала ему соответствующий знак; они довольно быстро приспособились делать это, когда начались потуги, и за этим занятием их застала прибежавшая акушерка. Таквер так и родила – присев на корточки, прижавшись лицом к бедру Шевека и крепко держась руками за его сомкнутые замком руки.

– Ну вот и все! – негромко произнесла акушерка под тяжкое, точно работа парового молота, дыхание Таквер, держа на руках покрытое слизью крошечное, но все же самое настоящее человеческое существо.

За ребенком на пол вылилась целая лужа крови и выпало что-то еще – ужасное, аморфное, неживое, и страх, который Шевек успел уже позабыть, охватил его с удвоенной силой. Ему казалось, он видит перед собой смерть. Таквер отпустила его руки и сползла, совершенно обессиленная, к его ногам. Он склонился над нею, окаменев от ужаса и горя.

– Ага, это хорошо! – сказала почему-то акушерка. – Не стой. Помоги-ка перенести ее на постель, а я все это уберу.